Человеческая память избирательна. Говорят, что мы склонны к идеализации своего прошлого. Отсекая все неприятное, вспоминаем через годы только хорошее. Даже если ничего примечательного с нами не случалось или мы просто не заметили прекрасных мгновений, дарованных судьбой. Ведь шанс стать счастливее, добрее, умнее дается каждому… Мне повезло, я сразу осознал всю судьбоносность своей встречи с яркой, масштабной личностью, петербуржским интеллигентом, интеллектуалом с мировым именем. В дни, когда наша страна отмечает 105 лет со дня рождения одного из величайших своих сыновей, считаю возможным поделиться своими воспоминаниями об академике Дмитрии Лихачеве.
Человеческая память избирательна. Говорят, что мы склонны к идеализации своего прошлого. Отсекая все неприятное, вспоминаем через годы только хорошее. Даже если ничего примечательного с нами не случалось или мы просто не заметили прекрасных мгновений, дарованных судьбой. Ведь шанс стать счастливее, добрее, умнее дается каждому… Мне повезло, я сразу осознал всю судьбоносность своей встречи с яркой, масштабной личностью, петербуржским интеллигентом, интеллектуалом с мировым именем. В дни, когда наша страна отмечает 105 лет со дня рождения одного из величайших своих сыновей, считаю возможным поделиться своими воспоминаниями об академике Дмитрии Лихачеве.
Человеческая память избирательна. Говорят, что мы склонны к идеализации своего прошлого. Отсекая все неприятное, вспоминаем через годы только хорошее. Даже есл
Фотолента: Революционер и академик Дмитрий Лихачев
Москва. Август 1990 года. Нас, молодых специалистов Института русского языка имени Пушкина, направили на общественных началах на VII Международный Конгресс Мапрял (Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы) для сопровождения особо важных персон. Тема конгресса была заявлена, как «Русский язык и литература в общении народов мира. Проблемы функционирования и преподавания» и проходил он в Большом Кремлевском дворце (где в те времена заседал Верховный Совет СССР) с величайшей помпезностью. Ощущение гигантских масштабов мероприятия впечатляло. Участие в нем приняли три тысячи делегатов из 80 стран мира. Проезд, проживание, питание в ресторане, методическая и прочая литература — все было для участников бесплатным. Я случайно узнал, что только на бой посуды в смете было предусмотрено двести тысяч рублей… И вот, когда стали распределять, кто из нас к кому будет приставлен, а имена известных людей, принимавших участие в конгрессе говорят сами за себя — председатель Совета Министров СССР Николай Рыжков, председатель Гособразования СССР Геннадий Ягодин, секретарь правления Союза писателей СССР Чингиз Айтматов, президент Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы Петр Николаев, главный редактор журнала «Новый мир» Сергей Залыгин, поэт Давид Кугультинов, писатель Валентин Распутин, первая женщина-космонавт Валентина Терешкова и многие другие. Мой товарищ, сопровождавший председателя Совмина и получивший от него на память визитку, очень этим гордился. Однако я уже тогда понимал, что мне выпал куда более ценный подарок судьбы…
Встреча участников растянулась на полчаса, но когда подъехал академик Лихачев, это сразу почувствовалось, никого не принимали с таким воодушевлением, как его. Первым к Лихачеву подошел я и представился: «Сергей Дрокин. Я буду вас сопровождать». Дмитрий Сергеевич сразу же переспросил: «А по батюшке?» Мне было как-то неловко называть свое отчество академику с мировым именем, однако Лихачев настоял. Он так и обращался ко мне на протяжении всего нашего знакомства: «Сергей Михайлович»…
Нашему торжественному шествию по лестнице помешало огромное количество людей, тут же окруживших академика. Многие спрашивали: «Дмитрий Сергеевич, чем вы живете сейчас? Что нового в культуре нашего общества? Что вас интересует?» И вдруг Лихачев сказал: «Я увлекся творчеством Чехова. Читаю повесть „Степь“. Я, признаться, удивился: что нового можно найти в этой повести? Едут люди в обозе по степи, ведут разговоры — вот и весь сюжет…» Выяснилось, что академика затронуло за живое чеховское замечание, которое обронил автор: «Русский человек любит вспоминать, но не любит жить»…
Именно эта мысль стала ключевой в выступлении Лихачева на Конгрессе, послужила основой и для наших бесед в перерывах… Многих из толпы эта фраза шокировала, а ведь среди них были наши известные ученые, однако академик продолжил: «Читайте Бердяева. Нанизывая его мысли, словно бисер на нитку с иголкой, вы обязательно найдете ответ». После я действительно встретил у известного русского философа Николая Бердяева размышления о том, что ни одна страна в мире не окружена такими противоречивыми мифами о ее истории, как Россия, и ни один народ в мире так по-разному не оценивается, как русский. Николай Бердяев постоянно отмечал поляризованность русского характера, в котором странным образом совмещаются совершенно противоположные черты: доброта с жестокостью, душевная тонкость с грубостью, крайнее свободолюбие с деспотизмом, альтруизм с эгоизмом, самоуничижение с национальной гордыней и шовинизмом… Вот этот постулат, послуживший отправной точкой не только последовавшего затем доклада, но и всех наших бесед, еще тогда, в 1990 году, заставил задуматься над особенностями загадочной русской души всех участников конгресса.
Мы прошли в комнату для отдыха, где были накрыты столы с чаем, кофе, бутербродами. Но Дмитрий Сергеевич попросил, чтобы ему налили простую отечественную «Грушу»… И я тогда впервые попробовал этот напиток, сохранивший свою популярность наперекор засилью всяких «пепси» и в наши дни… На протяжении всего времени, которое мне посчастливилось провести с Дмитрием Сергеевичем, он давал мне отеческие советы. Так, посоветовал, пока будут идти пленарные заседания, воспользоваться случаем и побродить по всем залам Большого Кремлевского дворца — Владимирскому, Георгиевскому, Екатерининскому, Ореховой комнате, Зеленой, Розовой гостиной. Удивившись: «А разве можно?» — я отправился на экскурсию. Естественно, все залы усиленно охранялись, однако представители спецслужб отнеслись с пониманием и даже выступали в роли экскурсоводов…
Впечатления об увиденном великолепии, роскоши интерьеров, впитавших в себя славную историю государства российского, остались в памяти на всю жизнь… Заседание Конгресса открыл Николай Рыжков, зачитавший приветствие Президента СССР. Известный всем своей способностью растрогать самого себя (за что и получивший прозвище «плачущий большевик»), Николай Иванович сказал, что мы особенно ценим то, что на Конгрессе выступает известный, а некогда опальный наш ученый, проведший несколько лет в изгнании, Дмитрий Сергеевич Лихачев. Доклад Лихачева назывался «Русская культура в духовной жизни мира». И оторваться от его выступления было просто невозможно. Чеховская мысль, которая прозвучала в беседе еще в кулуарах Конгресса, была открыто и ярко подана в самом докладе: — А. П. Чехов в повести «Степь» обронил от себя лично такое замечание: «Русский человек любит вспоминать, но не любит жить»; то есть он не живет настоящим, а действительно — только прошлым или будущим! Я считаю, что это самая важная русская национальная черта, далеко выходящая за пределы только литературы. В самом деле, об особом интересе к прошлому свидетельствует чрезвычайное развитие в Древней Руси исторических жанров, и в первую очередь летописания, известного в тысячах списков, хронографий, исторических повестей, временников и т. д.
Вымышленных сюжетов в древней русской литературе крайне мало — только то, что было или представлялось бывшим, было достойным повествованием до XVII века. Русские люди были преисполнены уважения к прошлому. За свое прошлое умирали, сжигали себя в бесчисленных «гарях» (самосожжение) тысячи староверов, когда Никон, Алексей Михайлович и Петр захотели «порушить старину». Эта черта в своеобразных формах удержалась и в новое время.
Рядом с культом прошлого с самого начала в русской литературе находилась ее устремленность к будущему. И это опять-таки черта, далеко выходящая за пределы литературы. Она в своеобразных и разнообразных, иногда даже искаженных, формах свойственна всей русской интеллектуальной жизни. Устремленность к будущему выражалась в русской литературе на всем протяжении ее развития. Это была мечта о лучшем будущем, осуждение настоящего, поиски идеального построения общества. … Настоящее всегда воспринималось в России как находящееся в состоянии кризиса. И это типично для русской истории. Вспомните: были ли в России эпохи, которые воспринимались бы их современниками как вполне стабильные и благополучные?
Период княжеских распрей или тирании московских государей? Петровская эпоха и период послепетровского царствования? Екатерининская? Царствование Николая I? Не случайно русская история прошла под знаком тревог, вызванных неудовлетворенностью настоящим, вечевых волнений и княжеских распрей, бунтов, тревожных земских соборов, восстаний, религиозных волнений. Достоевский писал о «вечно создающейся России», а А. И. Герцен отмечал: «В России нет ничего оконченного, окаменелого: все в ней находится еще в состоянии раствора, приготовления… Да, всюду чувствуешь известь, слышишь пилу и топор». Обратив внимание на особенности характера русского человека, Дмитрий Сергеевич перешел к кризису русской души, именно эта особенность легла в основу умозаключения западных идеологов о патриархальности, отсталости Руси. Своим докладом Лихачев гениально доказал противоположное: — Можно ли считать тысячелетнюю культуру России отсталой? Казалось бы, вопрос не вызывает сомнений: сотни препятствий стояли на пути развития русской культуры. Но дело в том, что русская культура иная по типу, чем культуры Запада. Это касается, прежде всего Древней Руси, и особенно ее XIII-XVII веков. В России были всегда отчетливо развиты искусства…
Игорь Грабарь считал, что зодчество Древней Руси не уступало западному. Уже в его время (то есть в первой половине XX века) было ясно, что не уступает Русь и в живописи, будь то иконопись или фрески. Сейчас к этому списку искусств, в которых Русь никак не уступает другим культурам, можно прибавить музыку, фольклор, летописание, близкую к фольклору древнюю литературу. Но вот в чем Русь до ХIХ века явно отставала от западных стран, это наука и философия в западном смысле этого слова. В чем причина? Я думаю, в отсутствии на Руси университетов и вообще высшего, школьного образования. Отсюда многие отрицательные явления в русской жизни, и церковной в частности. Созданный в ХIХ и XX веках университетски образованный слой общества оказался слишком тонким. К тому же этот университетски образованный слой не сумел возбудить к себе необходимого уважения…
По завершении доклада зал буквально взорвался аплодисментами. И перед выступлением главного редактора «Нового мира» Сергея Залыгина, а говорил он об экологии русской культуры, был объявлен небольшой перерыв. Когда мы вышли, Дмитрий Сергеевич спросил у меня: «Как вы думаете, понравился ли мой доклад Николаю Ивановичу Рыжкову?» Я был просто поражен: ученый с мировым именем, стоик, подвергшийся гонениям за свои убеждения, беспокоится о том, чтобы его выступление было оценено положительно человеком, олицетворяющим власть… Возможно, в том и состоит суть нашего бытия, что великие философы, гуманисты, люди творческие всегда смотрят на власть с оглядкой? Обеденный перерыв мы провели в царской трапезной. Все было очень торжественно и продуманно, обслуживали нас вышколенные седовласые официанты.
Мы, трое молодых людей из секретариата, оказались за одним столом с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым, Давидом Никитичем Кугультиновым, Сергеем Петровичем Залыгиным. Изысканная закуска очень сильно возбуждала наши аппетиты, но мы смотрели на мэтров и ждали сигнала о том, когда же можно будет приступить к еде. И вдруг Дмитрий Сергеевич, вероятно, заметив голодное выражение наших лиц, спросил: «Голубчики, чего же вы ждете? Да нам бы ваши годы — на столе бы уже ничего не осталось!» И, подозвав официанта, обратился к нему: «А у вас не будет манной каши или какого-нибудь легкого бульончика? Мы-то трое уже люди пожилые, с надорванными организмами, требующими диетической пищи!» Посыл к нашим молодым желудкам возымел действие, и за столом вновь завязалась беседа. Взяв на себя роль тамады, Дмитрий Сергеевич буквально в каждом своем тосте возвращался к библиотечным и музейным фондам, запасникам, в которых собрано бесчисленное множество шедевров отечественной культуры, говорил о ее проблемах…
И еще одно очень яркое воспоминание. После того, как мы вышли из-за стола, Дмитрий Сергеевич в туалетной комнате, отвернув ручку крана, долго-долго держит руки под струей горячей воды. Не удержавшись, я спросил: «Дмитрий Сергеевич, что бы это значило?» И Лихачев объяснил: горячая вода снимает напряжение, усталость, все негативное и наносное… Позднее мне пришло в голову и другое, вполне закономерное объяснение этой привычки — вероятно, она сформировалась в результате его пребывания в сталинских лагерях…
… Отобедав, мы вышли на Соборную площадь. Замечу, продвигаться рядом с Лихачевым было сложно — тут же к нам подходили люди, просили автографы, спрашивали о чем-то… Но Дмитрий Сергеевич все же остановился и произнес: «Обратите внимание, какое это удивительное место! Это самая красивая и лучшая площадь в мире, больше нигде вы не встретите столько колоколен, соборов, памятников зодчества на таком маленьком пространстве!» А затем академик сказал: «Я хотел бы присесть». Мы подошли к Успенскому собору, Дмитрий Сергеевич спокойно сел на его ступени и тут же был окружен толпой высокообразованных зевак… Нам пришлось переместиться в храм, проходившая там экскурсия сразу же прекратилась, и Дмитрий Сергеевич снова выразил желание где-нибудь присесть. Но в тогдашней туристической Мекке Кремля мест для сидения не предусмотрено. Единственный стул был у смотрительницы. Я подошел к этой женщине и попросил уступить его на время академику, что смотрительница сразу же и сделала. Однако Дмитрий Сергеевич замахал руками: «Нет-нет-нет! Сидите, у вас такой тяжелый труд!» Женщина возразила: «Ну что вы! Зато теперь я смогу гордиться тем, что на моем стуле сидел сам Лихачев!» Дмитрий Сергеевич присел и, видимо, захотел побыть наедине со своими мыслями. Подозвав экскурсовода, он предложил мне осмотреть выставку икон Успенского собора, а сам за эти 40 минут, как говорил потом, закрыв глаза и прислонясь головой к стенам храма, полностью отрешился от всего земного и даже видел некие прекрасные образы…
Наши беседы продолжились уже за стенами Успенского собора. Мы вышли на Соборную площадь, где академику пришлось полностью отдаться в руки людей культуры, жаждущих общения с ним.
Обсуждение доклада Дмитрия Сергеевича продолжалось и на встрече с молодыми учеными. Несмотря на возраст, занятость, усталость, академик Лихачев не отказывал в общении никому. Был очень галантен с дамами, умел сделать комплимент каждой. Но все разговоры крутились вокруг его доклада, и он сам постоянно возвращался к своим мыслям. Так, во время нашей прогулки он развенчивал и другие мифы о русских: — Твердая убежденность существует и на Западе и на Востоке в том, что в России не было опыта парламентаризма. Действительно, парламенты до Государственной думы начала XX века у нас не существовали, опыт же Государственной думы был очень небольшой. Однако традиции совещательных учреждений были до Петра глубокие. Я не говорю о вече. В домонгольской Руси князь, начиная свой день, садился «думу думать» со своей дружиной и боярами. Совещания с «градскими людьми», «игуменами и попы» и «всеми людьми» были постоянными и положили прочные основы земским соборам с определенным порядком их созыва, представительством разных сословий. Земские соборы XVI-XVII веков имели письменные отчеты и постановления. Конечно, Иван Грозный жестоко «играл людьми», но и он не осмеливался официально отменить старый обычай совещаться «со всей землей», делая, по крайней мере, вид, что он управляет страной «по старине». Только Петр, проводя свои реформы, положил конец старым русским совещаниям широкого состава и представительным собраниям «всех людей». Возобновлять общественно-государственную жизнь пришлось только во второй половине XIX века, но ведь все-таки возобновилась же эта общественная, «парламентская» жизнь; не была забыта!
Прощаясь, Дмитрий Сергеевич поинтересовался, где я разместился.. Я, как и мои товарищи по группе сопровождения, проживал в общежитии института им. Пушкина. А Лихачева поместили в прекрасном гостиничном номере на Старой площади. Как я уже говорил, организация Конгресса была великолепной.
Говоря академику «до свидания», я еще не знал, что больше никогда не увижу его. Уже на следующий день мне пришел вызов в долгосрочную зарубежную командировку. В памяти навсегда останутся сияющие, как пасхальные яйца, кремлевские купола, древние стены, вычищенная до блеска территория. Перешагнув за ворота, я словно сошел со сказочного острова в контрастирующую реальность. Над Москвой сгустились тучи, ветер гонял по Манежной площади бумажки… Я снова оказался в повседневности девяностых годов XX века. А вскоре, покидая СССР, и не подозревал, что вернусь уже в совсем другую страну… Но и по сей день воспоминания об одном дне, который я провел с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым, считаю самыми дорогими. От той встречи остался и автограф академика, которым я очень горжусь.
После я не раз перечитывал чеховскую «Степь», переосмысливая слова академика Лихачева о величии древнерусской литературы, об изменчивости русской души, о кризисное русского характера. Русский человек живет памятью о прошлом и мечтой о будущем. Разве эти слова не актуальны по сей день?
Источник: rus.ruvr.ru