Имя депутата Андрея Ершова со Смоленщины стало известно широкой общественности в октябре прошлого года. Тогда «нардеп» высказался о «недобитых» узниках фашизма, которым, по его мнению, льготы на проезд предоставлять не нужно. Горе-депутата костерили все кому не лень, призывали сдать мандат. Но воз и ныне там — на своем депутатском месте. СК возбудил на депутата Ершова уголовное дело. Недавно материалы поступили в суд, скоро начнется процесс. Правда, один суд депутат уже выиграл — по решению Смоленского облсуда он не должен выплачивать компенсацию по искам двух экс-узниц фашистских лагерей. «МК» отправился в Смоленск, чтобы услышать оскорбленных узников.
Имя депутата Андрея Ершова со Смоленщины стало известно широкой общественности в октябре прошлого года. Тогда «нардеп» высказался о «недобитых» узниках фашизма, которым, по его мнению, льготы на проезд предоставлять не нужно. Горе-депутата костерили все кому не лень, призывали сдать мандат. Но воз и ныне там — на своем депутатском месте. СК возбудил на депутата Ершова уголовное дело. Недавно материалы поступили в суд, скоро начнется процесс. Правда, один суд депутат уже выиграл — по решению Смоленского облсуда он не должен выплачивать компенсацию по искам двух экс-узниц фашистских лагерей. «МК» отправился в Смоленск, чтобы услышать оскорбленных узников.
Имя депутата Андрея Ершова со Смоленщины стало известно широкой общественности в октябре прошлого года. Тогда «нардеп» высказался о «недобитых» узниках фашизма,
Осенью прошлого года с иском в Промышленный районный суд обратились две женщины — теперь уже бывший председатель региональной организации бывших несовершеннолетних узников концлагерей Надежда Хатуцкая и Аналлия Подлесная. Они требовали взыскать с Ершова по 50 тысяч рублей и публично извиниться. Решение суда было таково: депутат должен выплатить по 10 тысяч и принести извинения. Но решение не было исполнено: Андрею Геннадьевичу хватило наглости обратиться с апелляцией в вышестоящую инстанцию — облсуд, который отменил предыдущее постановление…
В январе Надежда Хатуцкая умерла, у нее была онкология. Но, как говорят ее близкие, ее добили слова Ершова На лице 81-летней Аналлии Григорьевны Подлесной каждый день — слезы. Не ждала она, что потомки «облагодарят» такими словами. То, что когда-то не удалось фашистам, похоже, решил довести до конца депутат Ершов.
Узница без возраста
Война застала семью председателя колхоза Григория Мельянцева в родной белорусской деревне — Максютки Суражского района Витебской области. Анна и Григорий поднимали четверых детей — старшие сын и дочь заканчивали школу, а Миша и Налля туда только пошли. Самой младшей Налле в 41-ом исполнилось восемь. А может, семь, а может, девять… Она точно не знает. Известно только, что родилась младшая дочка у Мельянцевых между 1931-ым и 1933-им годами. «Отец, когда объявили войну, вместе с бригадиром и счетоводом надежно схоронили ведро с документами колхоза и своими личными в землю. Думали, война продлится недолго… О месте, куда спрятали ценные бумаги, знали только они втроем и их жены. Но все шестеро погибли, не дождавшись Дня Победы. И документы те до сих пор лежат где-то в земле. Уже после войны выжившие односельчанки, мамины ровесницы, пытались определить мой возраст. Одна говорила: Анна родила Наллю в тот год, когда я Ваню. Другая говорила — нет, когда я Маню. В итоге мы с братом Мишей решили: пусть я буду 1932 года рождения», — начинает свой рассказ Аналлия Григорьевна.
Через неделю после рокового «На рассвете 22 июня 1941 года фашистская Германия без объявления войны напала на Советский Союз» всех мужчин Суражского района мобилизовали на фронт. Однако вскоре все они вернулись назад: путь уже был отрезан фашистами, местность вокруг была оккупирована врагом в считанные дни. Не попавшие на фронт мужчины стали активно организовываться в партизанские отряды. Отец и старший брат Налли тоже ушли в партизаны, а родной дядя стал командиром отряда.
До лета 1942 года жили относительно спокойно, а потом начали наезжать каратели, оставляя после себя лишь выжженную землю. Люди бросали все и убегали укрываться в леса, на болота. Кого заставали в деревнях, не щадили. Так в одну из экспедиций убили и деда Налли: убегая, он нарвался на фрицев. Когда немцы уходили, местное население возвращалось. «Однажды мы вернулись, а вместо нашей деревня — пепелище. Эсэсовцы сожгли все дома. Мы стали копать землянки, кое-как обустроились. И до зимы 43-го немцы к нам больше не приходили. А потом враг решил полностью уничтожить эту зону. Немцы отступали из-под Москвы, и партизанские отряды связывали им руки. На подавление партизан бросили уже и власовскую армию. И все население из нескольких районов вместе с партизанами двинулось в Шелбовский лес, это был огромный массив. Оттуда мы рассчитывали попасть к так называемым Суражским воротам — сорокакилометровому прорыву на линии фронта. Через этот коридор надеялись выйти на „большую землю“. Но немцы перекрыли нам проход, и мы оказались в блокаде лютой зимой: мороз был под сорок градусов. Месяца полтора жили в лесу. Вырыть землянку или сделать шалаш не было возможности, так как все время находились в движении, искали выход. Останавливалась только на ночь, когда замолкали немецкие орудия. Днем летали самолеты, бомбили лес. Продовольствия очень скоро не осталось. Мы выкапывали из-под снега брусничник, растапливали снег и варили некое подобие чая или жидкого супа. Если находили убитых лошадей, ели лошадиную падаль. Изредка прорывались наши самолеты, сбрасывали оружие и пайки. Нас было несколько тысяч, но многие остались в том лесу навсегда: кого убили, кто замерз насмерть… Под конец, когда у партизанских отрядов не осталось никаких боеприпасов, мы пошли на прорыв. Помню, идут эти живые цепи — ряды немцев, между которыми расстояние метров пять, — а ты бежишь без оглядки прямо на них, по тебе бьют, а ты не останавливаешься. Мы бежали за папой и его отрядом и вырвались» — вспоминает Аналлия Григорьевна.
Дорога смерти на Освенцим
Через несколько дней Анна Мельянцева с детьми добрались до Максюток, а глава семейства отправился искать свой отряд. К маю партизан готовились перебросить в Западную Белоруссию, а их семьи эвакуировать за линию фронта. Но в мае при стычке с карателями Григорий Мельянцев погиб. А в эвакуацию успели отправить только старшую сестру Налли как сопровождающую раненых. Анна с младшими детьми должна была лететь через неделю. Не успели…
Аналлию с матерью гитлеровцы схватили при очередном налете. На следующий день вни оказались в Витебске, в лагере военнопленных №5. «Мама заранее придумала другую фамилию. Нас успели предупредить: если немцы узнают, что мы из партизанской семьи, нас ждет верная гибель. На хуторе у нас когда-то жила одна семья, которая до войны уехала, — Поповичи. Их фамилию мама и готовилась назвать. Но нас опознал предатель — немецкий шпион, внедрившийся в партизанский отряд моего дяди. „Ну что твой бандит все еще бегает?“ — с ухмылкой спросил он маму об отце. „Бандиты — это те, кто невинных людей убивает“, — бросила ему в ответ мама. И нас отправили в барак №7, где держали смертников — членов семей партизан и подпольщиков. В страшных застенках мы пробыли до конца сентября. А потом, когда наши войска уже освободили Смоленщину и подходили к Витебску, немцы погрузили нас в товарные вагоны и отправили в сторону запада. Ехали мы недели две, куда — никто не знал. Поначалу людей было так много, что в вагоне можно было только стоять. Остановку делали раз в сутки: давали ведро воды на вагон и буханку хлеба, выбрасывали мертвых и ехали дальше. Умерло за это время столько, что под конец можно было в вагоне свободно лежать…
Так мы оказались в Освенциме. Под бравурные звуки немецкого марша и оглушительный лай собак разделили мужчин и женщин, напихали, как скот, в высокие машины с откидными бортами, и снова повезли. Скоро мы попали в самый ужасный концлагерь общей площадью в 40 квадратных километров — Освенцим-2 «Бжезинку». И увидели тот ад, в котором нам предстояло жить или умереть: ряды бьющей током колючей проволоки и крематорий с огромными закопченными трубами. В нем было шесть печей — в каждой ежедневно сжигали до четырехсот человек… » — продолжает свою историю бывшая узница концлагерей.
«Маму я запомнила лежащей на земле со слетевшим платком»
Тумбообразные решетки — первое, что бросилось в глаза вошедшим женщинам. А между ними — несколько решеток душа. Пленниц завели в газовую камеру. Голые, они сидели в холодной камере около часа, не зная, что будет с ними в следующую минуту. Но газ не пустили — окатили струей холодной воды и погнали в другую комнату, где узницам накололи на руках личные номера. 65910 — это число было выбито на левой руке Аналлии Григорьевны. Сейчас на том месте шрам: в 50-е она избавилась от скорбных цифр. Несколько лет заживала рука, после того как один латышский врач согласился выжечь электрической искрой татуировку прямо до кости.
Просвечивающийся кусочек «специального» хлеба с маргарином — из опилок, целлюлозы, отрубей и свекольного жмыха — на завтрак, черпак баланды из гнилой капусты и брюквы на обед и такой же кусочек хлеба с маргарином вечером — стандартный рацион для узников концлагерей. Дважды в день в Бжезинке проводили проверки на аппель-платц: первая в 4 утра, вторая после обеда. Пленников выгоняли из бараков и несколько часов независимо от погоды держали на улице. На аппель-платц сверяли номер на руке с нашитыми на груди и на рукаве. А назначенные дежурные в это время выносили из бараков трупы и ведра с парашей. Так прошло два месяца карантина.
«Была глубокая осень, когда однажды нас вывели на аппель, и детям почему-то сказали построиться отдельно от матерей. Немцы объяснили: будем переписывать детей и давать им усиленное питание. Конечно, каждая мать, отдавала своего ребенка, называла фамилию. Меня мама тоже толкнула в этот строй одной из последних. Нашу детскую колонну стали выводить за ворота, за колючую проволоку. И тут какая-то полька крикнула: „Русские, что вы смотрите? Ваших детей до камина ведут!“ То есть на сжигание. Тут такое началось! Матери бросились к детям, дети, которые не успели выйти за ворота, побежали назад. В том числе и я повисла у мамы на шее. Подошел фашист, разжал мои ручонки, ударил маму прикладом в грудь, она упала, а мне поддал сапогом, и я летела аж за ворота. Очнулась я снова в той же самой „бане“. Нас пересчитали, поделили на группы и ночью увезли. Я попала в группу, которую, как я потом уже узнала, отправили в засекреченный детский концлагерь Патулице. Маму я больше никогда не видела, и даже фотографии ее нет. Такой она у меня осталась в памяти: лежащей на земле со слетевшим платком. Уже после войны наша односельчанка, вернувшаяся из Освенцима, рассказала, что маму сожгли в крематории, когда она однажды заболела и не смогла выйти из барака…»
Ад на земле под названием Патулице
О специализированном детском лагере Патулице в районе Быдгоща, размещавшемся в двух замаскированных бараках за колючей проволокой под охраной часовых на территории польского рабочего лагеря, информации и сейчас немного. А тогда о нем вообще никто не знал. В этом страшном месте немецкие врачи проводили медицинские опыты над пленными детьми. Это был филиал доктора Йозефа Менгеле, известного во всем мире Доктора Смерть из Освенцима, который лично истязал и отправил на тот свет больше 400 тысяч узников.
Если бы не односельчанка Лида, подруга старшей сестры, Налля едва ли осталась бы жива. После расставания с мамой она все время кричала и плакала, отказывалась пить и есть. Но Лида, как могла, успокоила девочку: «мы уезжаем только на зиму, а потом вернемся». На ближайший год именно эта девушка стала для Налли всей ее семьей. В Патулице они жили в одном бараке, в одной штубе (отсеке — Е. П.)
— Врачи приходили в масках, мы даже лиц их не видели. Испытывали на нас все, что только можно — мази, капли, таблетки. А еще нам делали уколы. Мне сделали три неизвестных укола, после которых на теле вскакивали шишки. Первые два раза кололи над грудью. Третий — под левую лопатку. Когда делали четвертый, несколько человек из нашей группы, и я в их числе, шли как раз из туалета в лабораторию. По пути были комнаты воспитательниц-полячек. Одна из них выскочила, схватила нас и спрятала под перину. Мы остались живы. А те несчастные дети после четвертого укола умерли. Чего только с нами ни делали. Несколько раз вызывали трахому (инфекционное заболевание глаз — Е. П.), потом ее лечили. Кормили так же, как в Освенциме. И так восемь месяцев. За это время из полных двух бараков детей остался один неполный. Много малышей спасли поляки, они забирали их из лазарета. (В ноябре 1943 года из Освенцима в Патулице привезли 542 детей, все они были родом из Витебской области — Е. П.)
В августе 44-го нам пошили форму из дермантина — сарафан, рубашку и пиджак, выдали колодки. А после этого увезли в рабочий лагерь в Константынув, — делится со мной не стирающимися воспоминаниями Аналлия Подлесная.
Рабочий лагерь по сравнению с концентрационными Освенцимом и Патулице казался отдушиной. Да, детей заставляли работать очень много, но кормили лучше и жили он уже не в бараках, а в здании бывшей фабрики. И воспитатели были здесь русские — демобилизованные власовцы. Многие из них жалели детей, которых когда-то предали: например, во время сбора урожая в поле бригадиры-власовцы специально отворачивались и отходили, чтобы те могли спрятать себе несколько морковок или картофелин. Вечером под мышками малолетние узники проносили «трофей» и по-братски делились. Но были и другие русские… Как заместитель коменданта, полковник. Настоящий зверь — так отзывались о нем. Он выходил на балкон и, видя убирающих двор детей, кидал им морковку или конфетку. А потом приказывал кидать в карцер тех, кто поднял лакомство с асфальта… Когда я январе 45-го в Константынув зайдут советские танки и освободят пленных, старшие мальчишки из лагеря своими руками расстреляют забаррикадировавшегося в бункере власовца из пулемета.
«На советские танки кидались со слезами»
Скорого освобождения ждали. Поляки все время говорили детям: «Еще немного, и будете дома». И вот, в середине январе 1945 года, в день рождения коменданта лагеря, всех узников собрали в спортивном зале, заставили развлекать именинника художественной самодеятельностью. Посередине концерта погас свет. «Скомандовали возвращаться в свои комнаты. Спать запрещали, чтобы в любую минуту мы были готовы бежать на построение. А дети через щелочку в шторах все равно выглядывали на улицу. Там шли потоком люди — отступали беженцы. Нас спас немецкий комендант, когда днем другие немцы приехали на машинах угонять узников в ссылку в Германию. Он сказал, что готовит отправку вечером. А вместо этого вечером нас развели по польским домам и спрятали в подвалах. Немцы потом расстреляли и коменданта, и всю его семью. Несколько дней мы сидели в подвалах, а потом отовсюду понеслись крики: русские пришли! Мы повыскакивали из домов и в слезах стали кидаться прямо на танки. На календаре было 18 января 1945 года».
Два месяца превратившихся в скелетов детей лечили и откармливали. Солдаты пачками раздавали вчерашним пленникам деньги. Тратить было не на что: ребятня бегала в костел слушать музыку и целыми днями «оккупировала» баню с бассейном. А в конце марта, когда детям пошили одежду, всех их в санитарных вагонах отправили в Советский Союз и развезли по детским домам страны Советов до самого Урала. Аналлия Подлесная с несколькими своими односельчанами попала в детдом в Дергачах Саратовской области. Там и встретили радостный День Победы.
В ноябре Наллю разыскали старшие брат с сестрой, а перед этим нашли и Мишу — тогда во всех газетах потоком шли объявления со списками детей и адресами детдомов. Все дети Анны и Григория Мельянцевых пережили войну и встретились в Белоруссии. Сегодня жива только Аналлия. «Маму убили, когда ей было сорок, сестра умерла в 54. Я живу за них…» — ставит точку в своей грустной повести Аналлия Григорьевна Подлесная.
Так, г-н Ершов, били и «не добили» малолетних узников концлагерей. Впрочем, надежды на то, что вы осознаете, кого и чем обидели, нет. И вот почему. Недавно мне в руки попала газета «Судьба» — издание Международного союза бывших малолетних узников фашизма. А там — статья с громким заголовком «Не добивайте меня!..» с цитатами из открытого письма экс-узницы лагеря Кай в немецком Целихау Александры Алексеевны Федяниной, по совместительству тещи… Андрея Геннадьевича Ершова.
С кем имеем дело, становится предельно ясно из этого крика души пожилой женщины. Кстати, такой же текст в качестве заявления она отдала и в Следственный комитет. Приводим часть текста без купюр: «Причиной моего обращения в правоохранительные органы стали многочисленные выступления Ершова, в которых он часто ссылается на меня, свою тёщу, бывшую несовершеннолетнюю узницу фашизма, как на прикрытие от того негодования, которое он вызвал своими мрачными высказываниями. Многие люди заодно с Ершовым стали осуждать и меня… Да, я действительно тёща Ершова А. Г. и одновременно — первая его жертва, с которой он начал добивание узников гитлеровских концлагерей».
«С 1997 по 2001 годы Ершов, переезжая из Москвы и устраиваясь со своей семьей в Смоленске, воевал с тещей за квартиру, которая досталась по наследству ее мужу. Как признается Федянина, „нас били, душили, оскорбляли, допрашивали с пристрастием перед видеокамерой, требовали калым, ссуду, жгли корреспонденцию… Более семи месяцев в 1998 году мы были лишены жилья и скитались по чужим углам“. И все это организовал Андрей Ершов, ее зять — будущий депутат Смоленской городской думы, руководитель парламентской комиссии по этике… Многострадальная теща отреклась от Ершова уже давно», — вот такой отрывок из газетной статьи.
К слову, в Смоленске мне рассказали, что трехкомнатную квартиру в центре города депутат таки отвоевал. Кто бы сомневался? А старики отправились доживать свой век в «однушку»…
Хочется поставить авторскую лирическую точку в материале, но мне кажется, это один из тех случаев, когда комментарии действительно излишни.
Источник: mk.ru