«Поэт должен отжимать концентрат своего времени»

«Поэт должен отжимать концентрат своего времени»
Мы живем в эпоху узкой специализации. А это значит, что люди, как правило, являются профессионалами в какой-то одной сфере деятельности. Скажем, мастер ювелирных дел не стремится стать, по совместительству, видным менеджером среднего звена. Правда, иногда встречаются такие уникумы, которые проявляют себя в нескольких жанрах. Вот, например, Ирина Дудина. Человек в Питере достаточно известный. Существует несколько Дудиных. Есть Дудина – поэт, Дудина – прозаик, Дудина – художник, Дудина – журналист. Долгое время казалось, что это совершенно разные люди, но, в том-то и фокус, что это – один человек.
Мы живем в эпоху узкой специализации. А это значит, что люди, как правило, являются профессионалами в какой-то одной сфере деятельности. Скажем, мастер ювелирных дел не стремится стать, по совместительству, видным менеджером среднего звена. Правда, иногда встречаются такие уникумы, которые проявляют себя в нескольких жанрах. Вот, например, Ирина Дудина. Человек в Питере достаточно известный. Существует несколько Дудиных. Есть Дудина – поэт, Дудина – прозаик, Дудина – художник, Дудина – журналист. Долгое время казалось, что это совершенно разные люди, но, в том-то и фокус, что это – один человек.
«Поэт должен отжимать концентрат своего времени»

Мы живем в эпоху узкой специализации. А это значит, что люди, как правило, являются профессионалами в к
– Ирина, как вам удается быть единой в нескольких ипостасях?

– Вообще-то, все ипостаси происходят из одного центра – из жажды зрения, из повышенной глазастости. Многие смотрят и не видят…

– Смотреть и видеть – это же особое искусство…

– Окружающий мир ежедневно поражает своими новыми ракурсами, сюжетами, яркими картинками. Прибивает к полу своей красотой, вызывает изумление, требует вопрошания или буйного выражения своей позиции. И сделать это в одной ипостаси трудно.

– Ваш рецепт?

– Чувство красоты можно выразить через цвет и формы. Чувство изумления от людей – через прозу. Глубинные и мимолетные чувства – через стихи.

– Какая роль уготована журналистике в вашей картине мира?

– А журналистика дает материал для остального творчества, дает ощущение слизывания сливок. Журналистика помогает попасть к лучшим экспертам, которые делятся информацией о том, как устроены разные механизмы жизни.

– Если бы вам пришлось выбирать только одну сферу приложения творческих сил, то кем бы все-таки остались? Поэтом? Художником?

– Поэт – он всегда поэт. Им невозможно остаться или им стать. Поэзия вечно зудит каким-то подземным ключом. Можно не обращать внимания на это ворчание, можно сыпать на него песок и лить цемент. Но поэзия вечно то там, то здесь прорывается фонтаном. Я не понимаю Александра Кушнера, который в каком-то интервью признался, как ежедневно себя усаживает за письменный стол и непременно пишет несколько стихотворных строк. Поэзия – не такой труд, поэзия – это, скорее, ловля снежинок, снятие пыльцы с каких-то эфемерных крыльев. Проза или живопись – вот это труд, сфера приложения сил.
Не знаю, что победит. Может, сначала, напишу эпос типа «Войны и мира», а потом предамся разгулу чистой живописи. Во мне свербит художник-монументалист. Я бы фресками бы кой-какие стены серые бы покрыла бы…

– Но ведь есть еще и Дудина – мать двоих детей! Есть ли у вас какая-то особенная метода воспитания?

– К сожалению, метода у меня плохая. Просто жить рядом, кормить получше, одевать посимпатичней, потакать увлечениям, вместе отправляться в путешествия. Мне кажется, что хорошим был папа у Моцарта или у Полины Осетинской. Они мертвой хваткой дисциплины возделывали своих детишек. Я, увы, на это не способна.

– Один из ваших сыновей, кажется, учится на философа. Это вы его подтолкнули?

– Старший сын сам выбрал культурологию Индии, сам поступил на философский факультет, на одно из пяти бюджетных мест, без всякого блата и подталкиваний. Сам изучает санскрит и хинди, немецкий и английский. Ему хочется докопаться до сути древнейших языков и культур. Так что если и было подталкивание – так только в потакании его желаниям купить те или иные книги…

– Многие современные поэты и художники невероятно амбициозны и ужасно самовлюбленны. Вы же, похоже, не страдаете манией величия. Как вам удается быть творчески адекватной? Благодаря самоиронии?

– Мания величия у меня есть, как у всякого творческого человека. Как же без нее- то? Но мир велик, в нем процветают разные цветы, и они имеют право на свои мании. Самое скучное на свете – это монологи самовлюбленных павлинов. А самое интересное – это беседа, диалог, перебрасывание шарика инициативы. Так что спасает, скорее, привычка слушать других и желание понимать их, уважение к разнообразию видов.

– Вы закончили философский факультет ЛГУ, кафедру эстетики. И в принципе, могли бы преподавать обществоведение в школе и культурологию в институте. Почему не пошли этим… трудным путем?

– Этот путь, может быть, самый легкий. Освоил знания, накопленные человечеством, и передаешь их другим. Но как быть со своим родником творчества? Добывать радий или полоний из своей руды гораздо труднее, чем перетаскивать уже добытый металл с места на место.

– Есть ли у Дудиной какая-то стратегия? Я имею в виду осознанную линию художественного поведения…

– Примерно в 2002-2004 годах я жила на доходы от поэзии. Именно тогда я решила, что должна читать свои стихи каждый день: где угодно и кому угодно. Это требовало преодоления самой себя, своей лени, трусости, застенчивости. Но когда я это делала, то ставила себе в уме плюсик за прожитый день. Сейчас я не ставлю задачей каждый день читать стихи вслух, но плюсики за преодоление продолжаю ставить.

– Вообще-то Дудина не сразу стала Дудиной. Долгое время вы просто были мамой. Воспитывали маленьких детей. Год своего творческого рождения можете назвать?

– Творчеством я занималась с младенчества. Утром я вставала и бежала к альбому и карандашам, чтобы рисовать. А потом не расставалась с блокнотом для фиксации строк. Ну, а сказала я себе, что «я есмь», наверное, на своей «Вечеринке в стиле 1913 года» в «Бродячей собаке» в 2003 году.

– В каком году вы родились как поэт? А в каком – как художник?

– Наверное, как поэт, в 2000-м. Это было первое чтение стихов из цикла «На пиру у Флоры» на квартире перед архитекторами. Сначала наступила мертвая тишина, а потом глаза у людей заблестели, кто-то даже слезу пустил. Я поняла, что мои стихи услышаны. Как художник – в 2008 году в «Манеже», когда там выставили впервые мои политические коврики. У меня до этого были персональные выставки лоскутных ковриков с картинами быта крестьян. Но тут я предстала как художник, который может сказать нечто более важное и более серьезное. В это же время в университет поступал мой сын.

– Одно событие наслаивалось на другое?

– Если честно, мне было страшно. А вдруг мой коврик «Достоевский против башни Газпрома» аукнется в приемной комиссии, как в былые времена это бывало. Но все же в стране есть свобода, и от совка мы ушли далеко.

– Большинство творческих людей Петербурга зациклены на своем городе. Живут в нем, как в башне из слоновой кости. Вы же часто бываете в Москве и в других российских городах. Бываете в странах бывшего СССР, а также за границей. В Москве вы просто свой человек. С чем связана такая феноменальная активность?

– Любовь к путешествиям, любопытство, жажда нового пространства – ею страдал, например, Велимир Хлебников. Я легка на подъем. Иногда такой зуд накатывает, а денег на путешествие нет, и я просто уезжаю на незнакомые железнодорожные станции и там долго брожу, пока не насытится любопытство моих глаз.

– Боюсь, что не многие последуют вашему примеру…

– А в Питере действительно много людей, у которых мох на заду вырос, или моторчик тормоза на то же место прицепился. Чтобы понять, что происходит с Россией, непременно надо ездить в Москву и другие города. Петербург стоит на краю бывшей империи, и взгляд на события отсюда боковой, мозговой. А из Москвы – сердечный.

– Вам важно, будучи поэтом, получить признание среди поэтов? И соответственно, будучи художником, получить признание среди художников? Не выходит ли на деле так, что поэты считают вас художником, а художники – поэтом?

– Так и выходит. С признанием в среде поэтов у меня не очень получается. Поэты на мои вечера не ходят, кроме Наташи Романовой. А художники на выставки ходят. Поэты и художники любят скучковываться в группы. Это нормальный процесс. Так уютнее. Я, как поэт, ни на кого в городе не похожа, да и как художник – тоже.

– Ирина, положа руку на сердце, вы ощущаете себя ренессансным человеком?

– Ощущаю. Кроме всяких художественных талантов у меня еще очень рациональный, склонный к железному порядку ум. Я могу перебрать кучи разносортных вещей и выстроить их в логичные структуры. Мне порой кажется, что у меня в голове луч, стоит его направить и сосредоточить на новой теме, и вот уже к вечеру (или еще быстрее) созревает осознание новой темы…

– Вам можно только позавидовать!

– Были бы условия, и я бы превратилась в совершенную машину для производства разных видов творчества, в том числе, какого-нибудь административного. Но в наши времена востребованы люди средние, годные для ублажения вкусов масс, или для проталкивания в жизнь спущенной сверху, выгодной неким силам инициативы.

– В вашей поэзии много реалий сегодняшнего дня. В то же время можно сказать, что вы не пишите откровенно политических стихов. Вы просто, как говорили раньше, держите руку на пульсе времени. То есть вы практикуете актуальную поэзию. Почему?

– Это само собой выходит. Я живу в гуще событий – культурных, политических, общественных. Выключить ящик (ТВ – ред.), закрыть шторы окон, отключить телефон и блаженно улыбаться своему пролеженному дивану – это скучно, а может, и безнравственно.

– Можете привести пример актуального (очень современного) стихотворения, но в котором бы не было откровенной политики? То есть такого стихотворения, которое могло быть написано только в наше время…

– Могу.

Мы ехали в отсутствие снега –
Попали в отсутствие любви.
Мы ехали в комфорт и негу –
Попали в поломку молитв.

Мы мчались от грязного моря –
Попали в грязные моря.
Мы мчались от торжествующего вора –
Попали туда, где все сплошь из ворья.

Мы ехали по разбитой дороге –
Попали туда, где дороги гладки тысячу лет.
Мы уехали оттуда, где кровь застыла в народе.
Приехали туда, где крови в народе уже нет.

– Грустное стихотворение, но на редкость актуальное. В чем вообще предназначение поэзии? Можете дать определение?

– Отжимать концентрат своего времени.

– Одна из ваших поэтических книг «Ад и рай» вышла в Австрии на русском и немецких языках. Насколько ваша поэзия понятна австрийцам и вообще немецкоязычным читателям?

– Ну, во-первых, мои стихи захотел перевести на немецкий редактор австрийского журнала «Виенцале» Гюнтер Гейгер потому, что он увидел реакцию на мои стихи в арт-центре на Пушкинской -10, когда толпа заулюлюкала, засвистела, затопала, захлопала, как на рок-концерте. Ему перевели несколько строк, и он сказал: «Да, я это издам в Вене». И в Вене, когда мои стихи на немецком читала моя переводчица Элизабет Намдер Пухер, люди начинали вести себя точно также: хлопать, топать, свистеть. В арт-центре «Старая мельница», где передо мной выступал Дмитрий Александрович Пригов, мне хлопали после каждого стиха.

– Редкий случай для современной поэзии.

– Обычно на выступлениях поэтов все скучно и тяжко дремлют, просыпаясь лишь в самом конце вечера. Наверное, в моих стихах заложено что-то созвучное нашим современникам. А самое приятное было, когда ко мне подходили слушатели в Вене и говорили: «Вы наш национальный австрийский поэт. Мы так же как вы, чувствуем этот мир».

– Похоже на интерактивное действо.

– Особенно было приятно услышать похвалу из уст барменши в переднике, которая продавала пиво и слушала мои стихи. Также приятно слышать восторги от русских буфетчиц, охранников, пожарников, гардеробщиков, которые нечаянно становятся слушателями моих стихов…

– То есть ваши стихи ушли и в немецкий народ?

– По поводу переведенных на немецкий язык стихов – мне все советуют передать их участникам группы Rammstein, чтобы они их спели…

– Если бы Моцарту попались на глаза ваши стихи, он бы их переложил на музыку?

– Да. У меня есть светлые и гармоничные стихи, от которых веет солнцем. Правда, мешает налет хулиганства и озорства, но и Моцарт ведь был хулиганом: стоит вспомнить «Волшебную флейту».

– В романе «Пение птиц в положении лежа» вы довольно откровенно пишите и о чисто женских проблемах сегодняшнего времени. Вы считаете, что такая откровенность поможет женщинам (и мужчинам) в решении их проблем?

– Не знаю, поможет или нет в решении, но в осознании того, что ты не одинок, что ты не монстр, не придурок, что многие люди проходят через отраженные писателем переживания – это так. И это очень важно. Изменились времена и нравы, психологические типы людей. А лживое и бесталанное искусство рисует не реальность, а свои онанистические мечты о ней. Каких-то кукол Барби, каких-то зверских извращенцев или серийных убийц. А нормальный человек – он не так живет. И пока литература не покажет, как он живет, что в душе его творится, люди будут терять уверенность в себе, будут резко терять свою человеческую природу.

– Были ли отклики на вашу книгу от простых читателей?

– Было очень много. Я отнесла свою книгу своему другу в больницу, и он сказал, что в палате все отложили чтение Марининой и Донцовой, и взахлеб читали мою книгу, которая вовсе не детектив. Мою книгу читают обычно так: начинает читать вся семья, потом друзья, потом друзья друзей. Часто книгу зачитывают до дыр и не возвращают.
А самое сильное впечатление было, когда ко мне в Москве на поэтическом вечере подошла юная девушка, встала передо мной на колени и сказала, что моя книга спасла ее от самоубийства. Она стала ее переписывать от руки, как свой дневник, и мрачные мысли покинули ее.

– Ирина, вы и чисто внешне производите светлое впечатление. Одеваетесь вы достаточно ярко. Порою – вызывающе. Для чего? Чтобы вас все видели?

– Да просто в Петербурге не хватает солнца, света и цвета. И одеваться в черное и серое – никак нельзя, это преступление, это значит потакать силам тоски и зла.

– А на вернисажах вы преображаетесь чуть ли не в клоунессу. Вам хочется эпатировать публику?

– Хочется. Это же вернисаж! Ну, что за богема такая, если она одевается как убогие обыватели, как дети асфальта! Богема должна быть богемой – безумной, сумасшедшей, яркой, дерзкой, клоунской, запредельной.

– Что-то уже сделано в этом направлении?

– Я как-то сшила белую меховую шубу и белые меховые трусы художнику Петру Белому, чтобы он в таком виде ходил на выставки и соответствовал своей фамилии. Он был так красив в моих вещах. Но застеснялся. Эх, Питер – это не Москва…

– Ипостась «человек играющий» вам тоже близка?

– Человек должен играть с утра до вечера. Кто не играет, тот не есть, тот не живет. Скорбеца, мрака и так хватает вокруг. Хаос, недотыкомки, серые хляби и без нас активны и плодовиты.

– Что же делать?

– Сделать усилие над собой, заставить себя улыбнуться, пошутить, подыграть или разыграть, принять участие в приключении – это все солнечные функции, человеческие.

– Вам бы хотелось работать клоунессой?

– Ну, не клоунессой, а бродячей актрисой со своей бродячей труппой, музыкантами, театриком, лошадкой, телегой. Одним словом, рэпершей. А все же лучше: создать революционный агиттеатр. Делать передвижные выставки своих политических ковриков на улицах городов и сел, читать стихи в мегафон. Или рэповать под барабан или гитару…

– Ирина, мне кажется, что, ваши коврики – это что-то вроде народного телевидения, если хотите «сарафанного TV». Неплохое название для выставки «Сарафанное ТВ»?

– Хорошее. Вот что удивительно, сейчас век Интернета, ТВ, мобильников. Но люди, как и в древние времена, имеют очень смутные и приблизительные знания о жизни друг друга. Потому что новостная жизнь – это не жизнь, это идеология, пропаганда, технологии политических и экономических игр. А знания о человеческой жизни остаются дефицитными и тайными. Я в своих ковриках работаю с этим «народным подсознательным», с тем, что еще не высказано вслух…

– В наше время трудно зарабатывать на жизнь творчеством. Но если представить некую идеальную ситуацию, то чем бы вы хотели зарабатывать на жизнь?

– Конечно, приятно зарабатывать продажей своих картин. Но тут много соблазнов. Художники, становясь продаваемыми, начинают эксплуатировать найденный прием. Мне кажется, что сейчас деньги – это фальшивый купон. И все, к чему прикасается волшебница денежка, превращается рано или поздно в кучку черепков.

– Если говорить о пророчествах, то каким будет искусство лет через 10-20? Не уйдет ли оно в Интернет?

– Не уйдет. Все равно будут нарождаться новые девочки-мальчики, которым нравится руками делать что-то красивое, играть с материалами и смыслами. Может быть, через десять лет окружающая убогость урбанистической среды (с ее плоскими фоторастяжками) всех достанет. И в моду войдут рельефы, орнаменты, скульптура, хранящие тепло человеческих рук.

Беседовал Михаил Кузьмин

Источник: rosbalt.ru

Добавить комментарий