Французским проектом Nouvelle Vague российскую публику уже не удивить, но шоу Dawn of Innocence для поклонников группы может стать чем-то вроде шока. Постановкой и костюмами для него занимался известный эксцентрик от моды Жан-Шарль де Кастельбажак. На темную сторону постмодернизма здесь привлечены не только пост-панковые группы, но и скандально известный французский писатель Жорж Батай. Усиленные новыми смыслами и красками, Nouvelle Vague красиво берут публику на испуг — и никаких коктейлей. Предаваться декадентским удовольствиям можно будет 16 марта в петербургском «Главклубе» и 17 марта в Arena Moscow. А тем временем лидер Nouvelle Vague МАРК КОЛЛЕН рассказывает МАКСУ ХАГЕНУ и РБК daily о специфике постановки, размышляет о прошлом и будущем проекта и не без труда пытается дать определение французской музыке.
Французским проектом Nouvelle Vague российскую публику уже не удивить, но шоу Dawn of Innocence для поклонников группы может стать чем-то вроде шока. Постановкой и костюмами для него занимался известный эксцентрик от моды Жан-Шарль де Кастельбажак. На темную сторону постмодернизма здесь привлечены не только пост-панковые группы, но и скандально известный французский писатель Жорж Батай. Усиленные новыми смыслами и красками, Nouvelle Vague красиво берут публику на испуг — и никаких коктейлей. Предаваться декадентским удовольствиям можно будет 16 марта в петербургском «Главклубе» и 17 марта в Arena Moscow. А тем временем лидер Nouvelle Vague МАРК КОЛЛЕН рассказывает МАКСУ ХАГЕНУ и РБК daily о специфике постановки, размышляет о прошлом и будущем проекта и не без труда пытается дать определение французской музыке.
Французским проектом Nouvelle Vague российскую публику уже не удивить, но шоу Dawn of Innocence для поклонников группы может стать чем-то вроде шока. Постановкой и костюмами для него занимался известный эксцентрик от моды Жан-Шарль де Кастельбажак. На темную сторону постмодернизма здесь привлечены не только пост-панковые
— Как Nouvelle Vague умудрились вписаться в такое накрученное шоу, как Dawn of Innocence?
— Мы встретились с Жан-Шарлем де Кастельбажаком на одном фестивале во Франции. И он спросил, сможем ли мы вместе устроить отдельное мероприятие. Предложение было заманчивым. Жан-Шарль на своем поле легенда, как тут отказать? Первый опыт оказался успешным, и у него появилась идея сделать отдельное шоу. Некоторая пикантность ситуации была в том, что наша первая постановка оказалась слишком дорогой и перегруженной деталями. Мы решили попробовать что-то более легкое — из этого и выросла Dawn of Innocence.
— В данном случае что было приоритетом: визуальная составляющая или все-таки песни? Каждому из вас было что показать. Конкуренции не было?
— Музыка, я думаю. По сути, это тот же концерт Nouvelle Vague — музыка и песни. Но надо оговориться, что раньше мы ничем подобным не занимались. Смена костюмов, работа со светом, видеоряд, сделанный специально для этого концерта. У нас даже появились танцоры, гитарист — Седрик ля Ру — и струнная секция. Если вы видели Nouvelle Vague раньше, то можете понять: для нас такой поворот был достаточно радикальным. Dawn of Innocence стало видом шоу, которое для нас оказалось абсолютной новинкой. Но все равно это концерт.
— Если говорить о Nouvelle Vague как о группе, имеющей свою собственную концепцию, то вы свою идентичность не растеряли посреди всей этой красоты? Вы же более известны как тихие музыканты с почти интимными песнями.
— Пожалуй, нет. Мы же развивались все время. Сначала в Nouvelle Vague были гитара, голос и немного клавишных. Потом добавились барабанщик, басист, еще какие-то музыканты. Так что по сравнению с тем, что было лет пять-семь назад, мы уже чуть ли не рок заиграли — выступления стали куда более энергичными. И знаете, я думаю, сейчас у нас получается музыка едва ли не более интимная, чем раньше. (Смеется) Пусть даже для Dawn of Innocence состав расширился еще сильнее. Все равно здесь никто рок-н-ролл не играет, даже наш новый гитарист. А одет он, кстати, так, будто только что приехал из 70-х. Все направлено скорее на создание атмосферы. И мне кажется, сейчас наши живые версии оказываются гораздо ближе к тому, что можно услышать в альбоме.
— Каким образом вы добрались еще и до работ Жоржа Батая — весьма и весьма противоречивого писателя? «История глаза» — это же книга на грани порнографии. Как такое стыкуется с Nouvelle Vague?
— Жан-Шарль задался мыслью сделать атмосферу концерта на грани испуга. Такая странная смесь страха, гламура и секса, все в красных и черных цветах. Эти идеи в чем-то пересекались с нашими самыми мрачными песнями. Мы ведь тоже по-своему любим нагнать напряжения с песнями вроде Marion, Bela Lugosi’s Dead или Love Will Tear Us Apart. Даже в босса-нове они звучали так, что мурашки бежали. В этом шоу наши танцоры зачитывают отрывки из книги Батая, подчеркивая «странность» происходящего. Зрителю, который собрался расслабиться, тут придется несладко. Представьте себе: поют красивые девушки, музыка приятная, модные костюмы — и тут вам начинают читать Батая. Внутри все переворачивается.
— Вам не казалось, что для привычного слушателя Nouvelle Vague всего описанного окажется многовато, так скажем?
— Я серьезно думал об этом. Были некоторые моменты, которые мне казались рискованными. Я отлично понимаю, что множество людей полюбили Nouvelle Vague за наш спокойный подход и позитивную в целом энергию. А тут подносят страх, секс и гламур — такое на самом деле может насторожить. Еще я побаивался, что мы потеряемся в таком шоу, даже несмотря на то, что песни в нем куда ближе к альбомным версиям, о чем я говорил раньше. Но обошлось. И зрители остались довольны, и нам самим понравилось. После первых концертов во Франции, Испании и Америке я вздохнул с огромным облегчением. Если уж избалованные французы пришли в восторг, то, стало быть, свой тест мы прошли.
— Можно ли сейчас говорить, что после трех альбомов, основанных на пост-панке и новой волне, для вас эти направления окончательно пройдены? Как раз ваша самая последняя работа Couleurs Sur Paris обозначила отступление от прежней парадигмы.
— Можно сказать и так. Все три альбома стали последовательной реализацией концепции Nouvelle Vague. За ними даже как-то подзабылось, что я изначально не лаунж-продюсер. Просто большинство слушателей, особенно за пределами Франции, меня узнали по интерпретациям пост-панка. Я ведь занимаюсь и электроникой, и рок-музыкой, и саундтреками. Для меня вообще когда-то стало сюрпризом, что вся эта тема оказалась настолько успешной. Казалось бы, все так элементарно: известные песни, простые аранжировки, босса-нова. А получилось круто, да. Но вот становиться группой для коктейлей — этого в моих планах не было. И уже со второго альбома я стал включать в аранжировки моменты, которые уже больше характеризовали меня как продюсера — в более широком музыкальном смысле. Сейчас я понимаю, что нам пора выходить за собственные пределы и двигаться дальше. Nouvelle Vague уже достигли своей абсолютной вершины в переработке пост-панка, и это здорово. Но постоянно преподносить себя в одном и том же свете невозможно.
— И все равно еще много песен осталось за бортом. Это такое поле, что на три новых альбома легко песен можно набрать.
— Конечно. Руки до многого не дошли. Ты подхватываешь то, что хочется здесь и сейчас, а список все не уменьшается. Я бы еще очень хотел поработать с материалом Devo, Gang of Four или Japan. Столько групп! И сейчас мы меняемся вовсе не потому, что исчерпали запас песен. Я даже не вполне уверен, что в творческом смысле мы довели проект до конца. Но одной этой темой можно заниматься до бесконечности. Так что и для зрителей, и для нас будет лучше, если произойдут некоторые изменения. Ну, не потеряем же мы сразу всю аудиторию только из-за того, что заиграем немного по-другому. (Смеется)
— У вас принцип какой-то существовал в выборе песен?
— Не то чтобы я ставил себе рамки. В первую очередь материал должен был вдохновить меня на его развитие внутри нашей концепции. Случалось так, что песня мне нравилась, но я не мог решить, как она может реализоваться в Nouvelle Vague. Причем этот момент необязательно касался музыки как таковой. Меня обязательно должен был зацепить какой-то элемент — в тексте, вокале, истории группы, который давал бы толчок к тому, чтобы сделать песню на свой лад. Часто я отталкивался именно от деталей, которые не касались непосредственно аранжировок. Так что здесь скорее можно говорить не о принципах, а о собственных ощущениях и вдохновении в чистом виде.
— Есть какая-то одна песня для вас, которую вы увезете на необитаемый остров?
— Ох, как сложно. Ghosts Japan. По крайней мере мне сейчас так кажется. (Смеется)
— В Nouvelle Vague в разное время поучаствовало около двадцати вокалистов. От чего зависела такая ротация? Не удобнее было бы постоянно работать с проверенными людьми?
— Все появлялись почти по чистой случайности. Ты видишь, как кто-то поет, тебе нравится, ты начинаешь думать, что нового человек может привнести в проект. Причем это не означает, что я специально обхожу парижские клубы в поисках новых певиц. Где угодно, кто угодно. Вы, конечно, знаете Женю Любич. Я ее совершенно случайно встретил после одного из наших концертов в Петербурге — и все закрутилось. Как раз тогда я думал, что, возможно, нашим песням не повредит такая «экзотическая» вокалистка. И, как специально, появилась Женя. Я пригласил ее к участию в проекте Private Domain, который параллельно продюсировал. Мы подружились, и в итоге она спела несколько песен и для Nouvelle Vague. Почти каждый раз так и получалось. Можно сказать, в основном вокалисты появлялись благодаря проектам, над которыми я работал в тот или иной момент. Знаете, просто задаешь вопрос: а почему бы и тебе не попробовать? Например, сейчас у нас выступает девушка по имени Зула из кабаре Crazy Horse. В то же время я продюсирую ее собственный альбом. Все случайно и закономерно.
— В чем, по вашему мнению, в музыке выражается феномен, который обычно называется frenchness?
— Это правда, такой феномен явно существует, но вот мне, как французу, его описать трудно. Наверное, из-за того, что для меня frenchness — это слишком естественно. Французская музыка определенно отличается от той, что делают в Германии или Англии. Скорее всего здесь можно говорить о том, что наша современная музыка — это часть и продолжение культуры, развивавшейся прежде. Если послушать Air, Daft Punk или Gotan Project, моментально понимаешь: такая музыка не могла прийти, скажем, из Америки. Nouvelle Vague наверняка тоже входят в подборку таких артистов, пусть даже мы работаем с «настоящим» английским материалом. У нас это вообще смесь совершенно разных элементов — и world music, и джаза, и того самого пост-панка, а все равно получается узнаваемый французский стиль. Может быть, дело еще в гармонии — французы же волей-неволей идут по следам Равеля или Дебюсси. Европейская классическая музыка, особенно ее романтическое направление, неизбежно будет оказывать влияние. Я как раз сейчас работаю над проектом, основанным на композициях конца XIX — начала XX века: Габриэль Форе, Дебюсси, другие композиторы того периода. И сразу заметно, насколько французская классическая музыка отличается от немецкой. Я хоть и продюсер, но мне это все равно трудно объяснить. Я просто это чувствую. (Смеется)
Источник: rbcdaily.ru