Любителям качественного кино нашего края сделан прекрасный подарок. Замечательный кинорежиссер, лауреат самых престижных международных кинофестивалей, народный артист России Александр Сокуров по приглашению губернатора Марины Ковтун стал гостем Кольского Заполярья. Он привез свои самые знаменитые фильмы — как художественные, так и документальные. Все показы будут бесплатными для северян. Накануне визита Александр Сокуров встретился с нашим петербургским корреспондентом.
Любителям качественного кино нашего края сделан прекрасный подарок. Замечательный кинорежиссер, лауреат самых престижных международных кинофестивалей, народный артист России Александр Сокуров по приглашению губернатора Марины Ковтун стал гостем Кольского Заполярья. Он привез свои самые знаменитые фильмы — как художественные, так и документальные. Все показы будут бесплатными для северян. Накануне визита Александр Сокуров встретился с нашим петербургским корреспондентом.
— Александр Николаевич, как и где Вы, сын офицера Советской армии, переезжавшего из гарнизона в гарнизон, впервые познакомились с высоким искусством?
— Мы действительно жили в разных гарнизонах, разных частях Советского Союза и за границей. И школы все время менялись, и социальная среда. Но оставались в доме два книжных шкафа, мама в любых переездах считала нужным перевозить все наши книги. Жили мы тяжело, но библиотека оставалась самым ценным. В семьях военнослужащих тогда библиотеки собирались исключительно из классики, были у нас и подшивки литературных журналов. А другим окном в мир был радиоприемник, потому что в дальних гарнизонах не было ни театров, ни музеев. Я включал приемник и слушал радиопьесы, трансляции из театров, концертных залов. Возникало поразительное душевное состояние.
В 6-м классе впервые услышал радиопьесу «Мадам Бовари» по Флоберу. Она оказала на меня, совсем еще мальчика, радикальное впечатление. С тех пор я не мог забыть этот сюжет, и классическая литература стала для меня прибежищем, что бы ни происходило вокруг…
— А сейчас у Вас есть любимые книги, любимые писатели, композиторы?
— У меня дома огромная библиотека, фонотека. Я даже не посмею что-то одно или второе выделить. Люблю весь XIX век — всю литературу большую, русскую, европейскую, это для меня неделимая ценность. Как я могу сказать, что Флобера люблю больше, чем Золя, или Диккенса больше, чем Толстого? Это же сокровище! Как звездное небо, оно прекрасно, потому что там много звезд, там много всего.
— В чем была суть вашего конфликта с советской властью? Почему Вас в свое время объявили персоной нон-грата?
— Меня вынуждали повиноваться — снимать такое кино, как все, а я не хотел. Я долго был под следствием, и если бы не началась перестройка, то даже известен тот лагерь под Сыктывкаром, где я должен был оказаться. Трудно было понять, из-за чего меня преследуют, почему ни один мой фильм не был допущен к показу — ведь я никогда не интересовался политикой. Видимо, независимое художественное творчество было моим гражданским заявлением, не нравилось властям. Но теперь я понимаю, что главный противник художника — не государство, а люди. От этого страдали Шостакович, Солженицын… А кто сейчас в контакте со странным явлением, которое называется отечественное телевидение? Говорят — народу нравится! Кто выбирает тех, кто о народе не заботится? Народ. Как оставаться человеком среди тех, кто не знает, что такое честная работа, что такое благородство, что такое литература, что такое некоммерческое кино? Разве таких у нас мало? К сожалению, и у 99 процентов кинематографистов главная цель — деньги. Сегодняшний кинематограф — агрессивное проявление культуры. А ведь у кино должна быть такая же цель, как и у всего искусства: сохранить в каждом человеке и обществе в целом гуманитарные ценности.
— Не так давно Вы встретились с учащимися одной из петербургских гимназий и там сказали, что на Западе выступаете с лекциями и мастер-классами чаще, чем в России?
— У меня был спецкурс в Ватикане, не так давно там издана моя книга «В центре океана». Выступал я в Японии, Финляндии, в Польше. У нас же в России действительно нет систематического интереса к такого рода деятельности, а я сам не «набиваюсь», естественно. Хотя не так давно встретился со студентами ВГИКа, появившись там впервые с того момента, когда, сдав экзамены экстерном, я покинул эти стены. А вскоре стал там персоной нон-грата.
— Как поживает Ваша режиссерская мастерская в Нальчике, которая была создана, по сути, «под Сокурова»?
— Сейчас у студентов начался новый учебный год. Там учится способная молодежь из разных республик. Пока рано говорить, кто из них станет режиссером, ныне у меня со студентами идет серьезная «борьба за литературу». Если молодые люди не будут читать, закрою мастерскую, прекращу этот курс. А читают они мало, и это всеобщая беда нового поколения. При всей своей занятости я нахожу время для регулярных командировок в Нальчик.
— Вы как-то сказали, что будущее независимого кино в Интернете?
— Конечно! Я это понимаю абсолютно четко. Там будущее! Так что пусть они, если захотят, останутся там и не идут в профессиональную среду, и уже оттуда начнут изменять и улучшать физиономию нашего отечественного зрителя. Потому что интернет-среда, включающая миллионы молодых людей, тоже нуждается в своих идеальных лидерах. Лидерах со вкусом, формирующих свои цели и задачи исходя из гуманитарных задач человеческого общества.
— Вы не раз говорили о своем интересе к оперной режиссуре. Будете ли Вы вновь что-то ставить в Михайловском театре (Михайловский театр отменил постановку оперы «Орестея» после того, как Сокуров подписал письмо с критикой градостроительной политики администрации Петербурга. — Прим. авт.)?
— В Михайловском?! После того, что там со мной проделывали?! С того момента я там никогда не появлялся… Да бог со мной! Так они же даже зарплату не заплатили макетчикам, художникам…
— А от Большого театра после «Бориса Годунова», поставленного вами в 2007 году, Вам больше не поступали предложения?
— Им, видимо, так было со мной тяжело… Спектакль тяжелый, большой, там же около семисот персонажей, а сколько костюмов, много перестановок декораций, нет пауз между сценами. Большая проблема — качество административной работы. Огромный театр, огромный коллектив, актеры постоянно жалуются на то, что мало платят, все время отпрашиваются с репетиций… Сердце сжимается от жалости, хотя отпускать нельзя, но все клянчат постоянно: «Александр Николаевич, мне надо подработать, у меня семья, дети маленькие…» Даже солист, артист со званием, просит: «Можно ли мне уйти с репетиции пораньше?» Я говорю: «Да хоть все уходите, идите, зарабатывайте, Москва большая!» Когда я там ставил, театр был абсолютно развален.
Тогда ведь и Мстислав Ростропович ушел, верней, они его ушли (речь идет об истории 2005 года, когда Ростропович должен был дирижировать оперой Сергея Прокофьева «Война и мир», но разорвал контракт с Большим театром. — Прим. авт.). Музыканты откровенно безобразно вели себя на репетициях, я сам видел, как там Прокофьева репетировали. Ростропович стоит за пультом, а музыканты листают какие-то журнальчики, говорят по телефону в оркестровой яме. Прямо во время репетиций… Если бы я это не видел своими глазами, никогда бы не поверил. Кажется, такое невозможно ни при каких обстоятельствах.
Ушли крупные музыканты из театра — и, знаете, мыши в пляс, когда кот спит. Некому досматривать, некому контролировать, некому призвать к порядку. Мучительный процесс — смотреть на такие большие коллективы, которые требуют дисциплины, ответственности. При этом сохраняется огромное финансирование. Когда мне для спектакля потребовалось новое осветительное оборудование, которое стоило два миллиона долларов, оно у меня через неделю было! Через неделю! Привезли, поставили, я даже не предполагал, что такое возможно. А актеры на зарплатах, на ставках сидят, как в старые времена.
— Нет ли в Ваших планах оперной постановки для Мариинского театра?
— Валерий Гергиев невероятно востребованный, занятый человек, а спектакль надо ставить так, чтобы две с половиной, три недели вместе с дирижером работать. Но этого времени у Гергиева просто физически не находится. А оркестр Гергиева очень хороший…
— Принято считать, что искусство должно вселять в души человека оптимизм, наполнять радостью… Однако на уже упомянутой встрече со старшеклассниками Вы сказали поразившую меня вещь, что искусство должно готовить нас к концу жизни, к смерти…
— Мне действительно кажется, что искусство в определенной степени готовит нас к концу жизни, к смерти. Искусство литературы в большей степени, чем все остальные, примиряет нас с тем, что в нашей жизни может произойти нечто такое, что трудно себе даже представить. Еще в юности, читая классические романы, я обратил внимание на то, как много места в большой литературе уделяется критическим ситуациям в жизни человека. Мы знаем, что самой критической ситуацией и единственно необратимой в жизни человека является смерть. Это самая жесткая и самая большая реальность нашей жизни. Все остальное имеет какие-то свои перспективы развития. Только это почему-то следует за нами по пятам. За молодым, за старым. Библия, Коран, другие священные книги — все ходят вокруг этого. Как прожить, как преодолеть… Даже история Ромео и Джульетты, самая романтическая история всех времен и народов, все равно кончается трагической ситуацией…
Величие этой жизни в том, что мы смертны и знаем об этом. И эта драматическая коллизия порождает искусство, задача которого — смирить человека с тем фактом, что он смертен. Искусство — это такой театр, где человек получает возможность сыграть разные роли, пережить страшные события, примерив их на себя. И конечно же, еще искусство учит нас благородству и смирению.
Источник: rus.ruvr.ru