Владимир Тольц: В прошлой передаче этой серии мы начали рассказ о деле №24 — наверное, самом грандиозном, хотя и недолговременном успехе «Пятерки», отмеченном небывалым — встречей главы Комитета государственной безопасности Андропова с двумя центральными персонажами этого дела после их осуждения. Дело №24 — часть усилий «Пятерки» по искоренению выходившей в Самиздате «Хроники текущих событий». Этот неподцензурный правозащитный бюллетень оказался в поле оперативного внимания КГБ сразу же после выхода его первого выпуска, в июне 1968-го. Тем не менее, еще 3 с половиной года с регулярностью примерно в 2 месяца его не афишировавшим своих имен составителям и редакторам, состав которых менялся, удавалось выпускать бюллетень. К началу 1971-го Андропов сумел сфокусировать на этом внимание верхушки ЦК КПСС, не без основания утверждая, что «Хроника» формулирует и распространяет «основные задачи» возникшего в СССР 1968-69 гг. оппозиционного движения — «демократизацию страны путем выработки в людях демократических и научных убеждений, сопротивление сталинизму, самозащиту от репрессий, борьбу с экстремизмом любого толка». Еще через полгода Секретариат ЦК принял план специальных «мероприятий» по самиздату, предложенных Андроповым, членом Политбюро Пельше, кандидатом в члены Демичевым и секретарями ЦК Капитоновым и Пономаревым. В частности предусматривалось задействовать в этих акциях печать, радио и телевидение. — И ЦК, и КГБ особо беспокоило, что выпуски «Хроники» регулярно передаются на Запад и содержащаяся в них информация становится достоянием мировой общественности, а также, благодаря иностранному радиовещанию на Советский Союз, с ней знакомится широкая аудитория слушателей в СССР. «Пятерка» и Следственный отдел КГБ тем временем реализовывали свои собственные «планы мероприятий». 14 января 72-го в Москве было проведено сразу 8 обысков, в том числе у Петра Якира, названного Андроповым главой «московской группы „демократического движения“». Свой начатый в прошлой передаче рассказ о Петре Якире и деле №24 продолжает один из его «фигурантов» поэт, бард и драматург Юлий Ким. Юлий Ким: Он сам до этого был и на всех других шмонах — и у Григоренко на шмоне был, и еще у кого-то был. Потому что в Москве образовалась такая традиция: если у кого-то идет обыск, то надо непременно приехать на этот обыск, поскольку они обязательно впустят, а дальше ты уже сидишь и поддерживаешь своих друзей, чтобы они особенно не трепетали и чтобы над ними не учиняли каких-нибудь насильственных действий. Это вошло в практику, как впоследствии вошло в практику собираться на этих судах, куда никого не пускали. Тем не менее, собирались, стояли, толклись, жадно ожидая хоть какой-нибудь новости из зала суда. Это был первый обыск, понятно, что он был предупредительный. Владимир Тольц: А что взяли? Юлий Ким: Ой, море! Он совершенно не заботился о хранении самиздата. 24 часа, с 12 дня до 12 дня продолжался шмон. Они набили какие-то свои бумажные мешки. Сначала они дотошно описывали всякий документ, потом они уже: первая страница начинается так, последняя страница кончается так. «Воззвание крымско-татарского народа от 15 июля такого-то года». «Уважаемый товарищ председатель Верховного совета», — начинается первая страница, кончается словами: «Ждем справедливого решения» или еще что-нибудь. Потому что все воззвания были совершенно лояльные у крымских татар. Но могли попасться и другие: «Руки прочь от Чехословакии!». Несмотря на ускоренное делопроизводство, они целые сутки затратили на описание бумаг, которые они у него накрыли. Тамиздат уже был, самиздат, рукописи… Заодно полетели туда черновики его диссертации. У него много было материалов, они единым скопом захватили. Были издания какие-то тамзидатовские, книги настоящие, я уж не помню, что у него забрали, но много забрали. Самое смешное, что в июне, когда его взяли уже, они опять пришли с обыском. Владимир Тольц: В июне какого года? Юлий Ким: 72-го, все было в 72-м году. Когда в июне к нему пришли, уже накопилось не столько же, но все равно много. А он держал у себя и не заботился о том, чтобы как-то сплавить, обезопасить себя. В июне, кстати, это тоже очень хорошо помню, они уже сообщили во время следствия по делу Якира и Красина, дали знать всем друзьям, кто остался на воле, что если выйдет 27 «Хроника», они арестуют Белгородскую. Владимир Тольц: Поясню: Ирина Михайловна Белгородская — жена одного из участников знаменитой демонстрации 25 августа 1968 Вадима Делоне — впервые арестовывалась в том же 68-м. Она была связана с «Хроникой», но к выпуску 27-го ее номера отношения не имела. Тем не менее, террористическая угроза органов была реализована. — 3 января 1973 Белгородскую арестовали. О последствиях этого мы поговорим позднее. А сейчас вернемся к рассказу Юлия Кима об обыске 12 июня 72 года у Петра Якира и том, что последовало за этим. Юлий Ким: В этот же день его арестовали и отвезли в Лефортово в следственный изолятор. Довольно скоро оттуда поползли слухи, что Петр дает показания. И затем они подтвердились, потому что пошли очные ставки, стали вызывать одного, другого по его же показаниям. Потом был арестован несколько позже, через какие-то месяцы был арестован Красин, тоже поехал туда. Долго упирался, долго не давал никаких показаний, — только на самого себя и только по чужим показаниям. Он только подтверждал чужие показания, данные на него. Но через некоторое время они сломали и его, и он стал давать эти показания широко.
Владимир Тольц: В прошлой передаче этой серии мы начали рассказ о деле №24 — наверное, самом грандиозном, хотя и недолговременном успехе «Пятерки», отмеченном небывалым — встречей главы Комитета государственной безопасности Андропова с двумя центральными персонажами этого дела после их осуждения. Дело №24 — часть усилий «Пятерки» по искоренению выходившей в Самиздате «Хроники текущих событий». Этот неподцензурный правозащитный бюллетень оказался в поле оперативного внимания КГБ сразу же после выхода его первого выпуска, в июне 1968-го. Тем не менее, еще 3 с половиной года с регулярностью примерно в 2 месяца его не афишировавшим своих имен составителям и редакторам, состав которых менялся, удавалось выпускать бюллетень. К началу 1971-го Андропов сумел сфокусировать на этом внимание верхушки ЦК КПСС, не без основания утверждая, что «Хроника» формулирует и распространяет «основные задачи» возникшего в СССР 1968-69 гг. оппозиционного движения — «демократизацию страны путем выработки в людях демократических и научных убеждений, сопротивление сталинизму, самозащиту от репрессий, борьбу с экстремизмом любого толка». Еще через полгода Секретариат ЦК принял план специальных «мероприятий» по самиздату, предложенных Андроповым, членом Политбюро Пельше, кандидатом в члены Демичевым и секретарями ЦК Капитоновым и Пономаревым. В частности предусматривалось задействовать в этих акциях печать, радио и телевидение. — И ЦК, и КГБ особо беспокоило, что выпуски «Хроники» регулярно передаются на Запад и содержащаяся в них информация становится достоянием мировой общественности, а также, благодаря иностранному радиовещанию на Советский Союз, с ней знакомится широкая аудитория слушателей в СССР. «Пятерка» и Следственный отдел КГБ тем временем реализовывали свои собственные «планы мероприятий». 14 января 72-го в Москве было проведено сразу 8 обысков, в том числе у Петра Якира, названного Андроповым главой «московской группы „демократического движения“». Свой начатый в прошлой передаче рассказ о Петре Якире и деле №24 продолжает один из его «фигурантов» поэт, бард и драматург Юлий Ким. Юлий Ким: Он сам до этого был и на всех других шмонах — и у Григоренко на шмоне был, и еще у кого-то был. Потому что в Москве образовалась такая традиция: если у кого-то идет обыск, то надо непременно приехать на этот обыск, поскольку они обязательно впустят, а дальше ты уже сидишь и поддерживаешь своих друзей, чтобы они особенно не трепетали и чтобы над ними не учиняли каких-нибудь насильственных действий. Это вошло в практику, как впоследствии вошло в практику собираться на этих судах, куда никого не пускали. Тем не менее, собирались, стояли, толклись, жадно ожидая хоть какой-нибудь новости из зала суда. Это был первый обыск, понятно, что он был предупредительный. Владимир Тольц: А что взяли? Юлий Ким: Ой, море! Он совершенно не заботился о хранении самиздата. 24 часа, с 12 дня до 12 дня продолжался шмон. Они набили какие-то свои бумажные мешки. Сначала они дотошно описывали всякий документ, потом они уже: первая страница начинается так, последняя страница кончается так. «Воззвание крымско-татарского народа от 15 июля такого-то года». «Уважаемый товарищ председатель Верховного совета», — начинается первая страница, кончается словами: «Ждем справедливого решения» или еще что-нибудь. Потому что все воззвания были совершенно лояльные у крымских татар. Но могли попасться и другие: «Руки прочь от Чехословакии!». Несмотря на ускоренное делопроизводство, они целые сутки затратили на описание бумаг, которые они у него накрыли. Тамиздат уже был, самиздат, рукописи… Заодно полетели туда черновики его диссертации. У него много было материалов, они единым скопом захватили. Были издания какие-то тамзидатовские, книги настоящие, я уж не помню, что у него забрали, но много забрали. Самое смешное, что в июне, когда его взяли уже, они опять пришли с обыском. Владимир Тольц: В июне какого года? Юлий Ким: 72-го, все было в 72-м году. Когда в июне к нему пришли, уже накопилось не столько же, но все равно много. А он держал у себя и не заботился о том, чтобы как-то сплавить, обезопасить себя. В июне, кстати, это тоже очень хорошо помню, они уже сообщили во время следствия по делу Якира и Красина, дали знать всем друзьям, кто остался на воле, что если выйдет 27 «Хроника», они арестуют Белгородскую. Владимир Тольц: Поясню: Ирина Михайловна Белгородская — жена одного из участников знаменитой демонстрации 25 августа 1968 Вадима Делоне — впервые арестовывалась в том же 68-м. Она была связана с «Хроникой», но к выпуску 27-го ее номера отношения не имела. Тем не менее, террористическая угроза органов была реализована. — 3 января 1973 Белгородскую арестовали. О последствиях этого мы поговорим позднее. А сейчас вернемся к рассказу Юлия Кима об обыске 12 июня 72 года у Петра Якира и том, что последовало за этим. Юлий Ким: В этот же день его арестовали и отвезли в Лефортово в следственный изолятор. Довольно скоро оттуда поползли слухи, что Петр дает показания. И затем они подтвердились, потому что пошли очные ставки, стали вызывать одного, другого по его же показаниям. Потом был арестован несколько позже, через какие-то месяцы был арестован Красин, тоже поехал туда. Долго упирался, долго не давал никаких показаний, — только на самого себя и только по чужим показаниям. Он только подтверждал чужие показания, данные на него. Но через некоторое время они сломали и его, и он стал давать эти показания широко.
Владимир Тольц: В прошлой передаче этой серии мы начали рассказ о деле №24 — наверное, самом грандиозном, хотя и недолговременном успехе «Пятерки», отмеченном небывалым — встречей главы Комитета государственной безопасности Андропова с двумя центральными персонажами этого дела после их осуждения. Дело №24 — часть усилий «Пятерки» по искоренению выходившей в Самиздате «Хроники текущих событий». Этот неподцензурный правозащитный бюллетень оказался в поле оперативного внимания КГБ сразу же после выхода его первого выпуска, в июне 1968-го. Тем не менее, еще 3 с половиной года с регулярностью примерно в 2 месяца его не афишировавшим своих имен составителям и редакторам, состав которых менялся, удавалось выпускать бюллетень. К началу 1971-го Андропов сумел сфокусировать на этом внимание верхушки ЦК КПСС, не без основания утверждая, что «Хроника» формулирует и распространяет «основные задачи» возникшего в СССР 1968-69 гг. оппозиционного движения — «демократизацию страны путем выработки в людях демократических и научных убеждений, сопротивление сталинизму, самозащиту от репрессий, борьбу с экстремизмом любого толка». Еще через полгода Секретариат ЦК принял план специальных «мероприятий» по самиздату, предложенных Андроповым, членом Политбюро Пельше, кандидатом в члены Демичевым и секретарями ЦК Капитоновым и Пономаревым. В частности предусматривалось задействовать в этих акциях печать, радио и телевидение. — И ЦК, и КГБ особо беспокоило, что выпуски «Хроники» регулярно передаются на Запад и содержащаяся в них информация становится достоянием мировой общественности, а также, благодаря иностранному радиовещанию на Советский Союз, с ней знакомится широкая аудитория слушателей в СССР. «Пятерка» и Следственный отдел КГБ тем временем реализовывали свои собственные «планы мероприятий». 14 января 72-го в Москве было проведено сразу 8 обысков, в том числе у Петра Якира, названного Андроповым главой «московской группы „демократического движения“». Свой начатый в прошлой передаче рассказ о Петре Якире и деле №24 продолжает один из его «фигурантов» поэт, бард и драматург Юлий Ким. Юлий Ким: Он сам до этого был и на всех других шмонах — и у Григоренко на шмоне был, и еще у кого-то был. Потому что в Москве образовалась такая традиция: если у кого-то идет обыск, то надо непременно приехать на этот обыск, поскольку они обязательно впустят, а дальше ты уже сидишь и поддерживаешь своих друзей, чтобы они особенно не трепетали и чтобы над ними не учиняли каких-нибудь насильственных действий. Это вошло в практику, как впоследствии вошло в практику собираться на этих судах, куда никого не пускали. Тем не менее, собирались, стояли, толклись, жадно ожидая хоть какой-нибудь новости из зала суда. Это был первый обыск, понятно, что он был предупредительный. Владимир Тольц: А что взяли? Юлий Ким: Ой, море! Он совершенно не заботился о хранении самиздата. 24 часа, с 12 дня до 12 дня продолжался шмон. Они набили какие-то свои бумажные мешки. Сначала они дотошно описывали всякий документ, потом они уже: первая страница начинается так, последняя страница кончается так. «Воззвание крымско-татарского народа от 15 июля такого-то года». «Уважаемый товарищ председатель Верховного совета», — начинается первая страница, кончается словами: «Ждем справедливого решения» или еще что-нибудь. Потому что все воззвания были совершенно лояльные у крымских татар. Но могли попасться и другие: «Руки прочь от Чехословакии!». Несмотря на ускоренное делопроизводство, они целые сутки затратили на описание бумаг, которые они у него накрыли. Тамиздат уже был, самиздат, рукописи… Заодно полетели туда черновики его диссертации. У него много было материалов, они единым скопом захватили. Были издания какие-то тамзидатовские, книги настоящие, я уж не помню, что у него забрали, но много забрали. Самое смешное, что в июне, когда его взяли уже, они опять пришли с обыском. Владимир Тольц: В июне какого года? Юлий Ким: 72-го, все было в 72-м году. Когда в июне к нему пришли, уже накопилось не столько же, но все равно много. А он держал у себя и не заботился о том, чтобы как-то сплавить, обезопасить себя. В июне, кстати, это тоже очень хорошо помню, они уже сообщили во время следствия по делу Якира и Красина, дали знать всем друзьям, кто остался на воле, что если выйдет 27 «Хроника», они арестуют Белгородскую. Владимир Тольц: Поясню: Ирина Михайловна Белгородская — жена одного из участников знаменитой демонстрации 25 августа 1968 Вадима Делоне — впервые арестовывалась в том же 68-м. Она была связана с «Хроникой», но к выпуску 27-го ее номера отношения не имела. Тем не менее, террористическая угроза органов была реализована. — 3 января 1973 Белгородскую арестовали. О последствиях этого мы поговорим позднее. А сейчас вернемся к рассказу Юлия Кима об обыске 12 июня 72 года у Петра Якира и том, что последовало за этим. Юлий Ким: В этот же день его арестовали и отвезли в Лефортово в следственный изолятор. Довольно скороВладимир Тольц: Снова необходима краткая справка: Красин Виктор Александрович — политзаключенный сталинского времени. Реабилитирован в 1954. Экономист. Как и Якир — главный персонаж дела №24. Из «Истории инакомыслия» Людмилы Алексеевой: «Ни Якир, ни Красин не входили в редакцию „Хроники“, но они были активными поставщиками информации для нее. Оба они были известны правозащитными выступлениями в самиздате. Вследствие впечатляющей биографии Якира его деятельности уделялось особенно большое внимание в передачах зарубежных радиостанций на Советский Союз, и люди, к „Хронике“ отношения не имевшие, но стремившиеся получить ее выпуски для чтения и распространения, а также хотевшие сообщить редакции известную им информацию, искали способов познакомиться с Якиром, полагая, что он знает путь к „Хронике“, — и доверялись ему. Это особенно относится к людям не из Москвы, а из других городов и из нерусских республик. Поэтому Якир и Красин знали главным образом, так сказать, второй эшелон корреспондентов „Хроники“, которые непосредственных контактов с ее редакцией не имели. О тех, кто имел самостоятельные связи с редакцией, Якир и Красин могли лишь догадываться или располагали отрывочными, случайными сведениями. Поэтому, несмотря на обилие сведений о „Хронике“, полученных следствием от Якира и Красина, (они дали показания более чем на 200 человек), многие участники издания „Хроники“ остались следствию неизвестными или стала известна лишь не подтвержденная фактами их причастность к „Хронике“. Владимир Тольц: В очередной передаче из цикла „Пятерка и „пятерышники“ речь идет о деле №24 — временной удаче КГБ по прекращению издания неподцензурного правозащитного бюллетеня „Хроника текущих событий“. Поэт, бард и драматург Юлий Ким продолжает рассказывать мне о главных персонажах этого дела — Петре Якире и Викторе Красине.
Юлий Ким: Потом им задавали вопросы, когда они оказались на воле, применялась ли к ним какая-нибудь психотропная техника, технологии, давали ли им лекарства, ослабляющие волю?.. Никто из них этого подтвердить не мог. Но нажим на них, конечно, был очень откровенный.
Владимир Тольц: Что было самое главное?
Юлий Ким: Самое главное, конечно, переквалификация статьи с 70 на 64. 64 статья — это измена родине. Высшая мера — это расстрел, либо пожизненное. И эту угрозу они оба восприняли как реальную, и она сыграла самую главную роль. Кроме того, я могу сказать только о Петре [Якире], о Вите [Красине] не могу сказать то же самого, что скажу о Пете: Петя не психически, а психологически уже был страшно изношен последними годами — 1970-71-й и так далее. Во-первых, шли постоянные потери, аресты, одного за другим убирали друзей. Потом эта постоянная слежка, за ним постоянно шли машины наружного наблюдения, они не скрывались. Это был их способ давить на психику. И он, несмотря на это, мог даже посреди ночи встать и поехать к иностранному корреспонденту с очередной сенсацией. Какое-то время вообще вся связь с иностранными корреспондентами была только на нем. Приблизительно, не скажу, полгода, но несколько месяцев точно только он. Даже Паша [Павел Литвинов — ВТ], который осуществлял это, сидел, Буковский сидел, Гинзбург Алик сидел, — все, кто могли этим заниматься, никого не было на воле толком. Основные какие-то материалы шли через него. (Не знаю, может быть, я ошибаюсь). И это, конечно, сильно его измотало. Кроме того, вокруг него стало так опасно, что и те, кто на воле с ним контачил, стали его обходить стороной. Тем более, это было связано все время с водкой и так далее, потому что он так «подкреплял» свои силы, а на самом деле он их разрушал, конечно. Я лично этим объясняю то, что он довольно быстро начал давать показания. Он сам рассказывал, что когда его привезли в Лефортово, он сказал: «Только не берите мою дочь, она беременна, а показания я буду давать». Тоже он собирался давать показания только о себе, но там быстро круг расширился…
Владимир Тольц: Виктор Красин вспоминает период следствия по делу №24 несколько иначе. В августе 2012 года он рассказывал мне:
Виктор Красин: Петя начал давать показания достаточно быстро, после 10 дней, когда предъявляют заключительное обвинение, он написал заявление Волкову, генералу, начальнику Следственного управления. Он написал заявление, — я его читал, оно в деле есть, — что он просит не арестовывать его дочь. Его вызвал Волков, Петя мне потом на очной ставке все рассказал, и сказал: «Петр Ионович, никто не собирается вашу дочь арестовывать. Но вы наделали достаточно много дел, и мы надеемся, что вы все-таки будете отвечать на вопросы и рассказывать о своей деятельности и так далее». Все, Петя себя подвесил на этом крюке, на том, что ему пообещали, что Иру не возьмут. А взять ее можно было, как вы понимаете, запросто, потому что она у папы стала незаменимой. Он подвесил себя на этом крюке…
Владимир Тольц: А угроза переквалификации статьи, она была?
Виктор Красин: У меня. У него, я даже его не спрашивал. Наверное, ему говорили. Но это просто не надобилось. Потому что он рассказывал, чем дальше, тем больше, обо мне даже то, что он знал просто из моих рассказов. Например, что я просил Рокитянского, Мальцева и Амальрика дублировать передачи, которые я передавал одному из корреспондентов. Я самые важные бумаги завозил одному или встречался. Мальцев с итальянскими корреспондентами был связан, у Рокитянского были из Лондона какие-то корреспонденты. Амальрик, естественно, общался с целым рядом корреспондентов.
Владимир Тольц: Поясню коротко: упомянутый Владимир Рокитянский — переводчик, правозащитник, поддержавший в 1969-м Обращение Инициативной группы по защите гражданских прав в СССР в ООН. Юрий Мальцев тоже правозащитник, преподаватель итальянского языка в МГУ, проходил свидетелем по делу Якира и Красина. В 1974 эмигрировал, в эмиграции опубликовал монографию «Вольная русская литература». Андрей Амальрик — диссидент, правозащитник, писатель, автор нашумевшего во всем мире эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года». Ну и упомянутая Виктором Красиным Ирина — это дочь Петра Якира.
А теперь вернемся к воспоминаниям Красина о деле №24.
Виктор Красин: Так вот следствие, показания Якира он [следователь Александровский — ВТ] мне выкладывает на стол. Я читаю. Благодаря этому, кстати, я знаю все, что он показал, и это мне очень облегчило поведение в тот период, когда я начал давать показания. Я шел все время в его круге и практически за него не выходил. Петя обо мне докладывал все. Слава богу, он не знал весь период мой с Литвиновым, с [Петром-ВТ] Григоренко, с Наташей [Горбаневской-ВТ], с [Александром -ВТ] Вольпиным и так далее, об этом ничего нет. А то, что происходило при нем, и что он знал, он все это выкладывал. Он сказал о себе очень хорошо, причем при мне, у кого-то из корреспондентов: «Если меня будут пытать, я буду давать показания, но это буду уже не я».
Так прошло два месяца, я не подписал ни одного протокола. Разговор о 64-й [статье УК РСФСР— ВТ]: «Виктор Александрович, декларация прав ООН, советская конституция и все прочее — это не для вас, это годится для Паши [Литвинова] и для Лары [Богораз] (они всех по именам называли). Вы — „контра“, вы ненавидите советскую власть, вы этого никогда не скрывали!.. Вы вступили на этих путях в связь с НТС, распространяли их документы, в том числе те, которые говорят о необходимости свержения советской власти вооруженным путем. Вы получали от них деньги. Это не 70-я — это 64-я. И в вашем случае это расстрел. Вы должны четко иметь в виду. Я вам не угрожаю, я вам просто говорю, какое решение вынесет в вашем случае наш советский справедливый суд. Так что имейте в виду. Вы хотите нести знамя, что вас не сломали? Несите! Расплата, вы знаете, будет какая». И еще замечательное было: «Если вас расстреляют, то все ваше так называемое демократическое движение назавтра же остановится».
Это продолжалось два месяца примерно с регулярностью раз-два в неделю. Он не перебарщивал, но в течение этих двух месяцев он периодически возвращался к теме расстрела. А в камере на меня давил Ефройкин [Игорь Ефройкин — сокамерник В. Красина во время следствия по делу №24. Осужден за валютные операции. Вышел на волю вскоре после суда над Якиром и Красиным — ВТ]. Я имел неосторожность рассказать ему, за что меня посадили. Это старый лагерник. «Делом твоим сам Андропов занимается, тебя же к стенке поставят без звука. Кинь им что-нибудь».
Владимир Тольц: Скажите, на каком основании Ефройкин строил этот вывод, что сам Андропов, что, вообще-то, верно?
Виктор Красин: Это мне говорил Александровский, что дело докладывалось Андропову раз в неделю. То, что за этим стоит сам Андропов, мне было очевидно совершенно. Так прошло два месяца. Через два месяца меня вызывает другой полковник Володин. (У них там Володиных было…— Начальник, глава следственной группы всей. Не знаю, это была кликуха или была настоящая фамилия. Александровский, по-моему, была настоящая фамилия). Вызывает меня этот самый Володин, я его уже видел пару раз: «Ты нас загоняешь в угол. Если ты не сменишь свою позицию, мы отделяем тебя от Якира, пойдешь один. Последствия ты знаешь». О последствиях мне достаточно много говорил Александровский. Я на это ему сказал: «Хорошо, я буду давать показания, но только по тем эпизодам, где на меня кто-то показывал и только в той части, которая касается меня и того, кто дал показания. На третьих лиц я показания ни при каких обстоятельствах давать не буду, хоть вы меня убейте!». И что же я услышал в ответ: «От тебя их никто и не требует». Представляете?
Владимир Тольц: Это должно было устроить следствие вполне.
Виктор Красин: Я вначале просто онемел, я, конечно, не подал виду, но когда я пришел в камеру, стал думать: в чем же дело? Они докладывают неделю за неделей: Красин не дает показаний, Красина дело разваливается. Завтра они позвонят ему, скажут: Красин будет давать показания. Будет Андропов входить в смысл — на вторых лиц, на третьих, на четвертых или на пятых? Красин начал давать показания — дело получится. Их это устроило. Добился того, чтобы я получил индульгенцию от того, чтобы давать показания на третьих лиц.
Так прошло еще два месяца. Александровский бесился буквально. «Вот Якир показывает, что вы поехали к иностранному корреспонденту, повезли вашу знаменитую бумажку об Инициативной группе». Он избегал иронического или саркастического аспекта всегда. «Вы подтверждаете?». «Да, я подтверждаю показания Якира в той части, которая касается того, что мы поехали, отвезли, была там небольшая пресс-конференция». «Якир показывает, что с вами вместе поехали и были там Юлий Ким и Надежда Емелькина». «В этой части на показания Якира я отвечать отказываюсь»…
Вот так прошло еще два месяца, он предъявлял мне много различных показаний и там, где появлялись третьи лица, я с этой же формулировкой отказывался отвечать. Последний раз он разыграл спектакль — это было в конце декабря. Он пригласил машинистку, протокол, опять, по-моему, речь пошла про этот эпизод. Я ему сказал: «Павел Иванович, я же уже много раз вам говорил, что на третьих лиц вам показаний я давать не буду». Он разорвал протокол, бросил его в мусорную корзину, сказал: «Мария Ивановна, вы можете идти». Она ушла. Я начал опять хохотать. «Чего смеетесь?». «Павел Иванович, я вам сейчас расскажу, как со мной разговаривали на Лубянке: „ж… клюкву будешь давить! … метлы не доверим! живой п… не увидишь! забудешь как мать родную звали!“.. А вы разыгрываете этот идиотский спектакль, кидаете протокол в корзинку, „Мария Ивановна, вы можете идти“. Вы что, смеетесь, вы хотите взять меня этими дешевыми своими штучками?». В гробовом молчании. Прошло, наверное, еще недели две, меня вызывают к нему в кабинет, там стоит Надя. Она подошла ко мне, заплакала, положила голову на грудь и сказала: «Я даю показания».
Владимир Тольц: Опять же поясню: Надя, Надежда Емелькина — жена Виктора Красина, машинистка самиздата, политзаключенная. И снова рассказ Виктора Красина.
Виктор Красин: Я ошалел совершенно. Она совершенно железная, это те, кого Юра Иоффе называл «железобетонные девочки», как его Оленька и Надя моя. Меня вызывал прокурор из Бутырок: «Виктор Александрович, поговорите с женой, чтобы она хоть на какие-нибудь вопросы отвечала. Я вам даже свидание дам». Я говорю: «Это бесполезно, она отвечать на вопросы не будет». И вдруг она мне говорит, что она дает показания. Я не знаю, это как в горах накрыла лавина неожиданно. Я говорю: «Ты что? Ты что, с ума сошла? Зачем? Почему? Мне это не нужно». А она, как потом рассказывала мне, уже понимала, что со мной дело очень серьезно, что я контра непроходимая, и она догадывалась, что скорее всего со мной дело будет идти по 64-й. Я подумал, что это обычная штука, которую делают многие жены в надежде, что им удастся завязать хорошие отношения со следователем или со следствием и как-то положительно повлиять на судьбу мужу. Я ей говорю: «Это мне не поможет, я показаний не даю. Если я буду вести себя так же, твои показания меня не спасут. Если я решу давать показания, то тем более твои показания… Сними свои показания, напиши заявление немедленно, что ты снимаешь все свои показания, что ты больше никаких показаний давать не будешь». Звонок. Александровский говорит «10 часов» — Сука, он вызвал меня специально за полчаса до съема, чтобы предельно сократить наше свидание! Я говорю: «Разговор наш с Надей не кончился, мы должны еще раз увидеться с ней». С этим я ухожу в камеру.
Я всю ночь не спал, думал: она себя растоптала ради меня в надежде, что она может как-то положительно повлиять на мою судьбу. Это, конечно, смешно, но она действовала из этих мотивов. Она обесчестила себя ради меня, а я буду ходить чистеньким! Это меня сломало совершенно, эта сцена в кабинете Александровского. Иначе я бы так дошел до суда уже по наторенной дорожке, я уже отстоял свое право не давать показания.
Утром меня вызывают, она в кабинете, он ее загнал прямо к окну, я стоял в дверях. Я спросил: «Ну что ты решила?». Она сказала: «Я буду продолжать себя вести так, как я начала». Я сказал: «Ладно, Павел Иванович, вы победили, я буду говорить»…
***
Владимир Тольц: В передаче из цикла «Пятерка и „пятерышники“ мы продолжаем рассказ о деле №24 — временной удаче КГБ по прекращению издания неподцензурного правозащитного бюллетеня ХТС. Мы остановились на рассказе одного из двух главных обвиняемых по этому делу Виктора Красина о следствии. По его версии, он стал давать полные признательные показания (два месяца он лишь подтверждал показания других) после того, как его жена Надежда Емелькина — одна из машинисток самиздата и „Хроники“ — сообщила ему на очной ставке, что будет давать показания и предложила ему сделать то же.
Виктор Красин: После этой встречи, которая решила все, она решила судьбу процесса, она решила во многом не судьбу диссидентского движения, но тот колоссальный удар и урон, который оно потерпело из-за нашего процесса, — все решилось в этом деле в кабинете, когда она сказала, что она будет продолжать давать показания!..
Владимир Тольц: Виктор Красин говорит, что Надежду «поймали на личном».
Как вы думаете — спрашиваю я его, ей предъявили компромат, добытый благодаря подслушке?
Виктор Красин: Она — опытная диссидентка, и не понимала, что они могли выследить? Кимовская квартира [квартира, в которой жил Ю. Ким — ВТ] была подключена, они записывали, они ее этим прижали и она сдалась.
Владимир Тольц: Это к вопросу о технике.
Виктор Красин: Да, вы представляете, какой кошмар! И это решило судьбу процесса. Я потом задним числом думал, что я, конечно, был абсолютно неправ, я должен был ей повторить то же самое, что я сказал накануне: «Надя, я абсолютно не согласен с твоим решением, но я буду продолжать себя вести так, как я вел». И тогда ничего бы не было. Ее эпизод бы завис, он никому не нужен, я продолжал бы вести себя точно так же, как я вел до этого, точно так же довел до суда. Володину я в том разговоре сказал: «Я признаю себя виновным, потому что я действительно действовал в целях подрыва советского государства». Но я не сказал Володину, что я приготовил ему сюрприз. На следующий вопрос судьи, который обязательно следует: «Вы раскаиваетесь, сожалеете?» и так далее, я бы сказал — нет. «Как, вы признаете себя виновным и не раскаиваетесь в том, что вы сделали?». «Да, я признаю себя виновным и я не раскаиваюсь в том, что я сделал». Я действительно боролся с советской властью, я признаю это, по кодексу в этом виновен, но я об этом не сожалею. Мне бы врубили семерку после этого обязательно, Пете бы дали три, потом кассация, он бы пошел на волю, я бы за эту реплику отхватил бы в лучшем случае пять, да еще ссылка обязательно, чтобы меня подольше спрятать, было бы пять и пять или семь и пять — одно из двух. И все это накрылось и полетело из-за этой сцены…
Владимир Тольц: Но в истории никакого «бы», никакого сослагательного наклонения не бывает. Красин «потек» — стал давать показания обо всем и обо всех. И опять — сюжет с так называемым «психотропным воздействием», о котором в ту пору говорила вся диссидентская Москва (мы уже касались этого в одной из предыдущих передач).
Виктор Красин: Он мне сказал так: «Виктор Александрович, давайте начнем с собственноручных показаний». А до этого за месяц, за два в кабинете сказал: «Виктор Александрович, я знаю, что вы любитель чая. Вот чай, вот кипятильник, два стакана. Я сейчас заварю, выпьем вместе с вами. Виктор Александрович, не думайте, здесь нет никакой химии — это обычный индийский чай». Он заварил. Потом дальше на всех следующих допросах всегда был кипятильник, стакан, вода и сахар. «Виктор Александрович, заваривайте». Я проводил у него целый день, как я вам рассказывал, три, четыре, пять раз пил этот чай. Короче говоря, «химию» я сам себе устроил. Дополнительная «химия» состояла в том, что у меня были дикие головные боли, и мне помогала только «пятерчатка», мне давали аспирин, который мне не помогал. Я ему сказал. Он разрешил, поскольку в это время многое разрешалось, разрешил Наде передавать мне «пятерчатку». Сначала, когда я говорил: «Палыч, у меня болит голова», он мне давал одну таблетку. Потом он стал класть на стол пачку, видел, что я «плыву», там же кодеин, две-три таблетки, и идет то, что блатные называют «плыву по мнению». Короче говоря, чай с одной стороны, «пятерчатка» с другой стороны, я себе значительно облегчил состояние потека. Я все время чувствовал, что для меня это неестественное состояние — давать показания. Я писал эти показания три недели. Меня приводили в небольшой конференц-зал, там сидел майор Ковалев из Львова, я помню, то же самое: «Виктор Александрович, я занимаюсь своими делами, вот на подоконнике чай и прочее. Пишите». И я писал…
Владимир Тольц: Следователи подбирали и другие методы поощрения дающего показания подследственного:
Виктор Красин: Он периодически давал мне свидания с Надей в кабинете, раз в неделю, по крайней мере. Мы садились рядом, он занимался своими бумагами. Давал нам посидеть час-другой, поговорить и так далее. Один раз он дал личное свидание. На том же первом этаже, где я забыл сжечь бумажку, в какой-то другой комнате мы оказались вдвоем. Одно из самых постыдных, конечно, воспоминаний, что я воспользовался возможностью личного свидания, находясь в Лефортове.
Так дело дошло до закрытия. Мне приносили все 150 томов один за другим, я их смотрел, некоторые просто листал. Там громадное количество томов вспомогательных всяких. Радиоперехват — несколько томов. Несколько томов аннотаций наших писем протеста, которые мы с Якиром подписали. Экспертизы пленок — уйма!.. Я читал наши показания, естественно. У Пети 8 томов, у меня три, но первый — первые за период, когда показания не давал. Показаний собственно два тома, по объему в четыре раза меньше, чем у Пети. Такое утешение…
Владимир Тольц: В какой момент вы общались?
Виктор Красин: С Петей две очные ставки. Во-первых, очные ставки, их было пять или шесть. Жутко! Отец Сергий Желудков, его в метро прихватили, он ехал от меня с самиздатом. И когда мне сказали, что он вез от вас самиздат, я это подтвердил, то есть я его продал фактически. Его вызывают на следствие, он отказывается. «Да, самиздат, я не помню, от кого, во всяком случае, не от Красина». И у него тряслись руки в это время. Это одно из самых постыдных воспоминаний. Потом обычные рутинные очные ставки. «Мальцев показал, что вы по его просьбе передавали материалы иностранным корреспондентам». — «Красин все путает, ничего он у меня никогда не просил, никаких я материалов не передавал». То же самое Рокитянский. Амальрика допрашивали, привезли на очную ставку, говорить со мной не давали. Он написал, что Красин всегда все путает, у него жуткая память, никаких материалов не давал. Одно и то же. Рутинные очные ставки прошли…
Владимир Тольц: А Петр Ионович?
Виктор Красин: Две ставки с Петром. Первую сейчас не очень помню. А вторая последняя, уже следствие то ли закончилось, то ли заканчивается, мы сидим рядом, нам разрешали, у него ходят вот так колени. Я говорю: «Ты чего трясешься? Мы уже все дали». Он говорит: «Ты ни х.. не понимаешь, они все возьмут и все равно расстреляют!». В нем эта идея жила до самого последнего конца, что несмотря ни на что, они все равно нас поставят к стенке. Я ему сказал: «Петя, я понимаю, что им нужен наш позор, а не наша жизнь. Им нужно нас опозорить и на этом деле попытаться сломать диссидентское движение».
Владимир Тольц: В какой момент следствия вы общались с Бобковым, а потом с Андроповым?
Виктор Красин: Что было раньше? Раньше был Андропов. Привозят из суда. Петя устроил дикую истерику, после приговора нас пустили вниз вдвоем. Он орал: «Я вам все дал. Шесть лет!». Я его успокоил в конце концов: «Послушай, во-первых, мы знали, на что мы идем. То, что нам дали — это семечки. Они скорее нас выпустят по кассации и прочее». Мне картина была ясна, что с нами хотят разыграть. Привозят в Лефортово, через пять минут прибегает лейтенантик: «Быстро собирайтесь, вас примет председатель Комитета госбезопасности». Я взял у сокамерника пиджак. Гена Полосухин, такой зубник, за золото которого прихватили, которого ко мне подсадили на второй период следствия, чтобы у меня было хорошее настроение. Анекдоты, забивали в козла, он рассказывал бесконечные любовные истории и так далее. вот этот Гена Полосухин дал мне свой пиджак, в этом одеянии этот лейтенантик меня приводит к начальнику тюрьмы в кабинет. Там сидит полковник, нацмен какой-то, он меня просто пронзил глазами. Видимо, его личный охранник сидит. В предбаннике кабинета перехватывает меня сам начальник тюрьмы, полковник, забыл фамилию, и уводит в свой кабинет. Громадный кабинет, там в конце за столом сидит Андропов. Он говорит: «Вы можете идти». Тот выходит. Он встает из-за стола, идет ко мне навстречу, протягивает руку: «Я председатель Комитета госбезопасности». «Я узнал вас по портретам», — сказал я, пожав ему руку. Мы сели. «Я чувствую, что у вас назрел с Якиром кризис доверия некоторый». (Ему доложили, видимо, про сцену, когда он орал). «Не беспокойтесь! Напишете заявление о кассации, вам снизят до отсиженного, а ссылку выберете какую-нибудь — недалеко от Москвы городок. Поедете, шесть-семь месяцев пробудете, а потом подадите мне помилование и вернетесь в Москву. Все это будет, вы можете не волноваться! Якиру я об этом тоже скажу, я его увижу. Так что судьба ваша решена. Ваше выступление в суде очень понравилось мне и другим товарищам». (Значит они его транслировали, и он политбюро предъявил, как он нас поломал. — Сделал замечательный шаг дальше вверх). «Я понимаю, ваши отцы расстреляны, вы сами отсидели срока, у вас есть достаточно оснований не любить советскую власть, но согласитесь, вы с Якиром наломали немало дров. Будет все то, что я вам сказал».
Владимир Тольц: Условие какое-то ставил?
Виктор Красин: Нет. Дальше пошел разговор, зачем он приехал. Он же приехал ради пресс-конференции. Дальше последовательность была такая: «Да, вот вы пишете в своих бумагах — реставрация сталинизма. Вы что, серьезно думаете, что сталинизм реставрируется?». Я говорю: «Достаточно много есть свидетельств постепенного…». «Нет, вы оставьте, никто в политбюро не допустит восстановления». То, что опять «Берия» всех арестовал и расстрелял — это он, очевидно, имел в виду. Дальше он говорит: «Послушайте, как вы относитесь к идее пресс-конференции?». Александровский меня вызывал несколько раз, два или три: «Виктор Александрович, нужно пресс-конференцию. Петр Ионович согласился». «Петр Ионович согласился, пусть он ее и дает». Дальше начинается самое решающее, из-за чего он приехал. Александровскому я уже два или три раза отказал.
Владимир Тольц: Это кабинет в Лефортово?
Виктор Красин: Начальника тюрьмы. Его величество пожаловал. Потом в предбаннике, как у Кафки, когда мы вышли, вышли два старика в штатском и сразу начали ему что-то говорить. Ждали на подхвате. Короче говоря, значит так: «Как вы относитесь к идее пресс-конференции?». Тут он сказал, страшный момент: «Учтите, вы можете отказаться, если хотите, — это не обязаловка. То, что я вас сказал — кассация — это все будет вне зависимости. Но надо корреспондентам западным сказать, знаете, навели там, что вас пытают, что вы под пытками дали показания, надо сказать правду». У меня секунда на размышление. Я уже точно решил, что если выпустят, я с Надей буду выбираться на Запад. Если я ему сейчас откажу, конечно, может быть будет и кассация, может быть и снизят, но ни в какую заграницу меня не выпустят просто в качестве отместки за мой отказ. Я сказал ему так: «Вы знаете, я говорил на следствии, я могу повторить на пресс-конференции — какая разница, в конце концов». «Ну вот, Виктор Александрович, это правильное решение!».
Владимир Тольц: В сегодняшней передаче этого цикла мы рассказываем о деле №24 — впечатляющей, но недолгой победе советской госбезопасности над самиздатом и диссидентством в первой половине 1970-х годов.
«Правда» 6 сентября 1973 года: 5 сентября в Центральном доме журналиста состоялась пресс-конференция, на которой присутствовали свыше двухсот корреспондентов иностранных и советских газет, радио— и телевизионных компаний, информационных агентств.
Выступивший на пресс-конференции первый заместитель генерального прокурора СССР М. П. Маляров сообщил, что на днях состоялся открытый судебный процесс над П. И. Якиром и В. А. Красиным, которые были осуждены за участие в подрывной деятельности и распространении клеветнических измышлений о Советском Союзе, проводившихся в сотрудничестве с зарубежными антисоветскими организациями.
На пресс-конференции перед советскими и иностранными журналистами выступили осужденные Якир и Красин. Они рассказали о своей подрывной деятельности и о связях с зарубежными центрами. В связи с тем, что буржуазная печать на Западе изображает дело так, будто в Советском Союзе существует некая «оппозиция», Красин в своем выступлении заявил:
— Мы представляли только самих себя — маленькую группку, оторванную от советской общественности, выступающую против ее интересов. Наша деятельность была непомерно раздута реакционной пропагандой, которая использовала нас в своих целях. Красин отметил, что материалы, которые они передавали за границу через аккредитованных в Москве иностранных корреспондентов, были враждебны Советскому Союзу и такие антисоветские организации на Западе, как, так называемый, «народно-трудовой союз», использовал их в своих антисоветских интересах.
— Передавая эти документы за границу, — сказал Красин, — мы вводили в заблуждение мировую общественность, создавая у нее превратное представление о Советском Союзе, о жизни советских людей.
Один из выводов, к которому пришел Красин в процессе переоценки своей прежней жизни, он сформулировал на пресс-конференции так: выступая против нашего государства и проводимой им политики, мы тем самым выступали против советского народа.
Красин назвал смехотворными утверждения некоторых западных органов печати, будут признания в виновности и раскаяния он и П. Якир сделали под давлением. «Наше поведение на следствии и на суде является результатом переоценки наших прошлых заблуждений, которые привели нас к преступлению», — заявил он.
Выступавший на пресс-конференции П. И. Якир сказал, что он пришел к выводу признать свою вину, «осознав вредность совершенных проступков». К этому он пришел «после глубоких раздумий и переосмысления прошлого».
Корреспонденты спросили, что намерены делать Красин и Якир после отбытия наказания. Хочу продолжить заниматься научной работой, сказал Красин. Буду трудиться, ответил Якир, честно, как трудятся советские люди.
Владимир Тольц: Через 3 недели после пресс-конференции (фрагменты ее были показаны по телевидению) Якиру и Красину, приговоренным к трем годам лишения свободы + трем ссылки каждому, по кассации сократили сроки лишения свободы (Якиру до 1 года 4 месяцев, Красину до 1 года 1 месяца), что практически равнялось сроку уже отбытому обоими в Лефортовской тюрьме с момента ареста.
— Что же было дальше? — спрашиваю я у Виктора Красина. Когда вы встретились с начальником Пятерки Бобковым, выступавшим перед вами под псевдонимом Соколов?
Виктор Красин: Дальше Александровский меня вызывает в очередной раз уже — это было, наверное, недели за две до кассации. В кабинете сидит высокий джентльмен в хорошем костюме, старик, старше меня явно. Александровский говорит: «Я хочу вас познакомить — это Сергей Иванович Соколов, он будет вашим куратором, когда вы выйдете на волю». Дальше Соколов говорит: «Виктор Александрович, вот мои координаты, мой телефон, если нужно. Приемная на Новокузнецкой. Когда выйдете, я вас вызову в первый раз, чтобы мы поговорили и так далее». И он после этого уходит. То есть он меня просто с ним познакомил — Сергей Иванович Соколов, мой будущий куратор. Первую встречу на Лубянке я не помню. Мы в Москве, по кассации нас выпустили… Нет, когда кассация, меня вызывают, спускают вниз, там стоит «Волга», Булат. Знаете? Булат Безарбаевич знаменитый, и Надя.
Владимир Тольц: Конечно! — «Каратаев». (Его фамилия настоящая Иманбаев).
Виктор Красин: «Сейчас мы поедем в Калинин». Мы садимся с Надей на заднее сиденье, он на переднее, и шофер нас прет в Калинин. В Калинине нас встречает заместитель начальника управления и препроводит нас в гостиницу, в гостиничный номер. В этом номере мы прожили сколько-то. Я звоню первый раз Соколову, говорю, что я хотел бы побывать в Москве, мать повидать и так далее. «Пожалуйста. Сколько вы хотите?». «Хоть пару дней». «Давайте, пожалуйста, приезжайте на пару дней. Когда будете уезжать, позвоните мне, чтобы я знал, что вы возвращаетесь обратно. Все, что вам будет нужно, какие у вас будут возникать вопросы — звоните ко мне».
Владимир Тольц: Бобков и дальше любезно разрешал проблемы, возникавшие у Красина и Якира. Вплоть до помилования и красинской эмиграции. Даже денег дал напоследок.
Виктор Красин: Я говорю Соколову: «Сергей Иванович, у нас две тысячи рублей. Вы не можете похлопотать, чтобы нам в Госбанке разменяли на доллары?». Он говорит: «Две тысячи рублей — это по курсу примерно три тысячи долларов. Мы вам дадим так». «Как так? Я не могу у вас взять так». И тут я совершил еще одну роковую ошибку, я говорю: «Вы знаете что, я могу взять в долг. На Западе, когда я заработаю, я вам эти деньги верну». «В долг, не в долг, мы вам даем так. Свяжитесь с Булатом». Я связался, Булат мне звонит: «Приходите». Я прихожу — у него пачка долларов. «Виктор Александрович, напишите расписку». Я говорю: «Булат Безарбаевич, вы что, не знаете, что у меня доверительные отношения с самим председателем? Никакой расписки я вам писать не буду, иначе я деньги не возьму». «Нет, нет, пожалуйста, никакой не надо расписки. Берите». Я положил эту пачку в карман. Надя молила: «Витя, не надо, хватит уже позора, еще эти деньги!..». Я соблазнился на эти деньги, взял три тысячи, по 50 долларов, довольно толстая пачка.
Последняя встреча, позвонил Соколову и говорю: «Сергей Иванович, мне нужно с вами поговорить». Прихожу: «Вы знаете, мы поедем поездом. Я пришел в „Метрополь“, там касса. Никакой поезд Москва — Рим мне не продают. У вас есть какие-то отношения?». Я звоню Булату: «Булат Безарбаевич, нам не продают билеты». «Где вы?». «Метрополь», касса». «Придите туда минут через двадцать». Я прихожу через 20 минут, говорю: «Билеты на Рим». Она без звука продала мне. Последняя встреча с Соколовым, я говорю: «Сергей Иванович, мы поедем поездом, через Чоп, там будет шмон, у меня найдут три тысячи долларов и меня в кутузку». «Не беспокойтесь, мы позвоним». Я говорю: «Вы забудете». «Мы не забудем». «Сергей Иванович, с этими долларами очень неспокойны будем». «Ну хорошо, я пришлю Булата».
Мы сходим на платформе Чопа, на платформе стоит Булат. Он пригнал его самолетом! Булат нас повел в ресторан, коньяк и икра. В это время они залезали во все, даже в пудреницу Нади, они страшно боялись, что я вывезу, я ничего с собой не взял. Только мы вышли и вошли в вагон, поезд тут же тронулся. Дальше Будапешт, потом Югославия. Потом наконец я вздохнул, когда мы пересекли итальянскую границу.
При последней встрече я сказал Соколову: «Сергей Иванович, если нам там будет плохо, вы нас назад пустите?». Он сказал: «Пустим, только не сжигайте мосты!..».
Владимир Тольц: Виктор Красин вернулся в Россию в 1990-х.
Петр Якир скончался в Москве в 1982 г.
***
Дело 24 и последовавшие за ним аресты заставили временно замолчать «Хронику текущих событий». «Пятерка» торжествовала и усилила свое наступление по линии идеологического сыска и арестов инакомыслящих. Как писала Людмила Алексеева, воцарившееся в вольнолюбивом сообществе «чувство морального поражения, вызванное беспрецедентным „показательным“ судом усугублялось разнузданной кампанией советской прессы против Сахарова», частичным разрушением механизма неподконтрольного распространения идей и информации, преследованиями Солженицына и тех, кто помогал ему…
Единственной формой открытых выступлений, как и в самом начале движения, опять стали индивидуальные и коллективные письма (но они были редки и с очень небольшим числом подписей).
В 1973-1974 гг. о правозащитном движении говорили в прошедшем времени не только его враги, но и доброжелатели — оно не проявлялось вовне. Но есть такая примета: кого ошибочно похоронили, тому предстоит долгая жизнь.
В мае 1974 г. в самиздатском обороте появились сразу три новых выпуска Хроники, которая продолжила свои, прерванные делом 24 публикации.
Источник: svobodanews.ru