11 октября вышла в прокат комедия Бориса Хлебникова «Пока ночь не разлучит» с популярным рок-музыкантом Сергеем Шнуровым в главной роли. О том, что дало идею картины, какие песни сегодня поет группа «Ленинград», что спасает ее от слияния с мейнстримовой массой, зачем на свете мат и почему Сергей не высказался в поддержку Pussy Riot, — наш разговор.
— Идея снять фильм о подслушанных разговорах в ресторане — ваша?
11 октября вышла в прокат комедия Бориса Хлебникова «Пока ночь не разлучит» с популярным рок-музыкантом Сергеем Шнуровым в главной роли. О том, что дало идею картины, какие песни сегодня поет группа «Ленинград», что спасает ее от слияния с мейнстримовой массой, зачем на свете мат и почему Сергей не высказался в поддержку Pussy Riot, — наш разговор.
— Идея снять фильм о подслушанных разговорах в ресторане — ваша?
— Нет, ее предложил Хлебыч, то есть Хлебников. А я придумал линию своего персонажа, отталкиваясь от собственного опыта. В сценарии ее не было. Однажды я тоже сидел в ресторане «Пушкин», с приличного бодуна, и замечательная арфистка, играя очень красивую музыку, можно сказать, играла на моих нервах, и все раздражение, которое в человеке в такой момент накапливается, концентрировалось на ней. Вот эту ситуацию, когда тебе так плохо, что хочется избить ни в чем не повинного человека, мы и взяли за основу, она становится для моего героя источником всех потрясений и несчастий в этот вечер.
— Арфистку удалось в конце концов избить?
— В фильме — да. Били, понятно, не натурально — это ж кино.
— В картине участвует много звезд: Любовь Толкалина, Авдотья Смирнова… У вас со всеми диалоги?
— Нет, я общался только со своими друзьями — Васей Бархатовым, Васей Уткиным, Максимом Семеляком (оперный режиссер, спортивный журналист, музыкальный критик. — «Труд»). Их список составил тоже я, это все мои собутыльники.
— Надо же, про Уткина или Семеляка еще можно было подумать, что они собутыльники Шнурова, но чтобы Василий Бархатов… Весь такой положительный, на ангела похожий.
— Он ловко притворяется.
— Недавно руководимая им Лаборатория современной оперы представила в Большом театре редкий для наших академических сцен спектакль — оперу современного композитора Сергея Невского про Франциска Ассизского, написанную очень непривычным языком: мелодий нет, есть отрывочные мотивы, набегают друг на друга куски текста на русском, немецком, латыни…
— Я спектакля не видел, но Вася начал очень правильное дело: опера по инерции считается жанром, в котором ничего нового сказать нельзя, а он пытается сдвинуть ситуацию с мертвой точки. Дай Бог удачи и терпения.
— Близок ли такой герой, как Франциск, вам? Человек, простодушно плюющий на все условности и преграды между людьми…
— Франциск Ассизский, по-моему, не только с людьми, но и со зверями, птицами, червяками общался. У меня до этого пока не дошло. И потом, он католик, а у нас, православных, свои святые.
— Как-то Авдотья Смирнова сравнила вас с поэтом Николаем Клюевым: человек, который с крестьянским матюжком комментирует самых заковыристых философов.
— Дуне виднее, я-то не могу на себя посмотреть со стороны — живу, как живу.
— Вы называете себя христианином — как это сочетается с матом в песнях? Или Христос тоже употреблял крепкие словечки?
— Мы не настолько осведомлены о лексике, которой он пользовался, поскольку Евангелие написано на койне, а это был язык межнационального общения, как сейчас английский. И уже с него сделан наш синодальный перевод. Потом — что такое крепкие словечки? Это лишь способ подчеркнуть дерзость речи. А многие вещи, которые говорил Христос, и сейчас звучат дерзко по отношению к сильным мира сего.
— Что вы скажете о новом законе, который требует ставить на телепередачах возрастной гриф, но от пошлости, льющейся с экрана, не спасает?
— Меня это не касается, поскольку у меня нет телевизора. Если и смотрю его, то где-нибудь в гостинице на гастролях в те минуты, когда больше решительно нечего делать, но это бывает, слава Богу, нечасто. Вообще, считаю, эта мера — значки типа «18+» — мертвому припарки. Сейчас, со скоростным интернетом, ты совершенно волен выбирать, что смотреть.
— Представляю, какой значок будет стоять на картине «Пока ночь не разлучит»… Помню, по поводу предыдущего вашего фильма «Детка» вы говорили, что съемки проходили в очень интенсивном режиме: «Совершенно некогда напиться».
— Здесь было по-другому — я снимался, по-моему, всего полтора дня. Это было тем более приятно, что я общался с друзьями.
— Ели и, главное, пили в кадре настоящее?
— Настоящее я пил за кадром.
— Неужели теплую водку, как поется в вашей песне «Маленькое злое сердце»?
— А откуда на съемочной площадке взять холодную? Там нет никаких условий для поддержания нормальной температуры водки.
— Но судя по другим текстам из вашего недавнего альбома «Лютик», вы любите хорошие напитки, а не плохую теплую водку.
— Теплая водка — тоже, по-моему, хороший напиток.
— Кстати, альбом вышел на диске?
— Нет, на дисках уже не планирую ничего выпускать, потому что сам их не покупаю. Я не потребляю того, чего не делаю сам.
— А это окупает себя? Вы тратите большие усилия и средства, а потом все утекает в интернет-скачивания.
— Напрямую — не окупается, но сейчас замечательное время: тот, кому необходимо заниматься музыкой, имеет такую возможность. Мне — необходимо, а что будет дальше, посмотрим. Сейчас понятно, что записи денег не приносят. Но мы пытаемся зарабатывать концертами. По-моему, получается успешно. Мы пишем песни не для того, чтобы издавать альбомы, а просто потому, что они пишутся.
— Четыре года назад вы закрыли группу «Ленинград», потому что она стала «слишком мейнстримовой». Прошло два года, и тоска по «Ленинграду» заставила его возродить. С того момента тоже уже прошло два года — нет опасения, что вы снова сваливаетесь в мейнстрим?
— Нет, за это время в жизни произошел замечательный переворот: если ты в мейнстриме, значит ты — жесткая альтернатива. А если ты в альтернативе, то попадаешь в мейнстрим. Кто участник протестного движения — тот в тренде. А если оно тебе пох…, тогда ты альтернатива.
— Теперь понимаю, откуда ваша песня про Химкинский лес, так обидевшая в свое время Женю Чирикову, Нойза, Юру Шевчука…
— Да нет, это вообще про наше время, когда достаточно спеть «Путин козел», и песня становится шлягером.
— В недавнем интервью на вопрос, что читаете, вы ответили: «Бесов» Достоевского. Понимаю, это книга на все времена, но неужели в современной литературе нет ничего сравнимого по весомости?
— С Достоевским — вряд ли. Ну а так — «S. N. A. F. F.» Пелевина я прочитал. Сейчас читаю «Конец фильма» Полякова. «Русский садизм» прочитал. Я в курсе современной — русской ее назвать сложно — русскоязычной литературы.
— Понимаю, но меня интересовало — что произвело впечатление и заставило подумать.
— «Заставило подумать» — это еще не говорит о силе произведения. Слово «х…» на заборе тоже иногда заставляет сильно задуматься.
— Нарисованный на мосту, этот предмет целое Министерство культуры заставил задуматься и дать премию тем, кто нарисовал. И Pussy Riot вот премию «Сноб» получили.
— Я даже не знаю такой премии. Сейчас странное время: премий больше, чем событий. Хотя «Сноб» — неплохое название. А завтра придумают премию «Снуп»… (snoop — по-английски шпионить, тырить. — «Труд»)
— Кстати, по поводу Pussy Riot вы, по-моему, не высказывались, хотя их дело взбудоражило, кажется, всех.
— Сегодня модно, чтобы люди высказывались на темы, к которым они не имеют никакого отношения. Такой театр абсурда, где никто не хочет быть зрителем, а всех почему-то тянет (или тянут) участвовать в спектакле. Но я не хочу. С «Пусси», по-моему, уже всем все понятно, и добавлять что-либо глупо. В России столько людей сидят по странным поводам, что в их ситуации не вижу ничего экстраординарного. Если же говорить о них как о музыкальной группе, то это пчелы, которые жужжат и жалят, но меда не дают. Мне на данном этапе интересны несколько иные вещи.
— Какие?
— Простые радости музыканта. Например, сделать хорошую аранжировку.
— Был крайне удивлен: вы, оказывается, очень любите музыку Андрея Петрова и Александра Зацепина.
— Оба два совершенно великие.
— Понимаю, но их музыкальные идеалы совершенно отличны от ваших: они мастера красивых мелодий, аккуратных аранжировок.
— Я бы так не сказал. На самом деле многие и зацепинские, и петровские приемы применяются в том же «Лютике». «Aperitif» и «Digestif» — это прямая отсылка к советской киномузыке времен Петрова.
— Вы учились многим вещам, в том числе теологии, архитектуре. Это вам сегодня помогает?
— Нет, раздражает и мешает. И архитектура, и уровень современного дискурса по общественным проблемам. Все барахтаются на мели.
— Кто-то хоть на этом фоне выделяется?
— С удовольствием читал колонки Умберто Эко, но сейчас он их уже не пишет.
— А письмо Захара Прилепина Сталину, где он гвоздит к позорному столбу либералов?
— Да ничего он не гвоздит — просто провокационный жест. Странновато, что взрослый вменяемый человек в 2012 году пишет письмо Сталину. Больше письма писать некому?
— Вы выпустили аудиокнигу «Москва-Петушки». Нет ли планов еще что-то начитать?
— Нет. Ту книгу мне предложили начитать, я с радостью схватился. Но «Москва-Петушки» — вещь особая. А вообще чтение вслух вульгаризирует, сужает поля интерпретации текста: голос с определенной интонацией вкладывает в тебя то, что хотел обладатель этого голоса, а ты сам, возможно, увидел бы в произведении гораздо больше. Для меня чтение — процесс беззвучный.
— У вас скоро концерты в Питере и в Москве. Это ваш обычный хитовый набор, или что-то новенькое появится?
— Никаких одинаковых концертов у нас не бывает, мы всегда играем микс — меняем песни, сталкиваем вещи разных лет. К счастью, хитового у нас довольно много, есть из чего выбирать, нет никакой проблемы сделать одну концертную программу совершенно не похожей на другую. Конечно, у меня, как у всех, есть песни удачные, а есть неудачные, какие не хочется играть, но и отказываться от них не буду — это мои неудачи.
— Юродство — всегда защита, но от чего?
— В песнях «Ленинграда» есть элементы юродства, но это не защита. По большому счету «Ленинград», как и, допустим, AC/DC, — это поток энергии, который выплескивается на концерте. Ты приходишь в зал, и у тебя есть полтора часа, чтобы ни о чем не думать и находиться в резонансе с тем, что происходит на сцене. Концерт — это шоу.
— А мне казалось, что ваше ерничанье — это как защитный слой грязи. Собственно, зачем человеку мат-то? Это та грязь, которая создает защитную корку от мерзостей жизни, когда другого материала для защиты просто нет.
— Мы можем долго рассуждать, нужен мат или не нужен, но дело в том, что он есть. Это как низкое небо над Ленинградом: оно есть, и ты под ним живешь. На данном этапе мат — самый актуальный язык, на котором говорит страна.
— Не только на данном этапе.
— Нет, 10 лет назад мата было меньше.
— Ну да, и пьяных почти не было, а сейчас опять появились.
— Скорее просто трезвых меньше стало. В прямом смысле и переносном.
— Вы видели много мест на земле — какое из них самое ужасное и самое прекрасное?
— Все места и ужасные, и прекрасные. Боль человеческая есть всюду. Рая на земле нет, построить его — утопия, мы уже пытались.
— Алексей Кортнев написал свою горькую песню «Саша», просто подсматривая людскую жизнь где-то в Вологодской области.
— Слушайте, у нас на планете целый континент стонет, под названием Африка. Так что не надо. По сравнению с какой-нибудь Центральноафриканской республикой Вологодская область покажется тихим и прекрасным местом.
Источник: trud.ru