Анхель Гутьеррес — русский испанец, как его часто называют, уже был однажды в проекте «Окно в Россию» — 25 января он рассказывал о своих встречах с Владимиром Высоцком. Сегодня Анхель, режиссер Камерного театра Чехова в Мадриде, вновь наш гость и на этот раз — с историей своей долгой жизни…
Profile: Анхель Гутьеррес, русский испанец, основатель и художественный руководитель Камерного театра имени Чехова в Мадриде.
Анхель Гутьеррес — русский испанец, как его часто называют, уже был однажды в проекте «Окно в Россию» — 25 января он рассказывал о своих встречах с Владимиром Высоцком. Сегодня Анхель, режиссер Камерного театра Чехова в Мадриде, вновь наш гость и на этот раз — с историей своей долгой жизни…
Profile: Анхель Гутьеррес, русский испанец, основатель и художественный руководитель Камерного театра имени Чехова в Мадриде.
— Анхель, Вы приехали в СССР в 1937 году с группой испанских детей, когда в Вашей стране шла гражданская война. Как Вы попали в ту обойму детей, которых вывозили из Испании?
— Как это произошло, я не знаю. Знаю только мою историю. Во время гражданской войны было очень много беспризорных детей, у которых родители были на фронте — я имею в виду республиканцев. И вот этих детей отправляли в Мексику, во Францию, в Англию. И конечно, республиканцы и коммунисты старались отправить их в Москву. Об этом я узнал уже потом в Москве, в детском доме. А тогда в Астурии, в горах, я был пастухом из очень бедной семьи.
— Я знаю, что у Вас папа был миллионером….
— Да, отец был шахтером и поехал работать на Кубу. Со временем он стал там богатым человеком, но потом его не стало, его убили. А меня однажды вдруг взяли и отправили с двумя сестрами в порт, и там уже ночью посадили на пароход. Маленькую сестренку не взяли, потому что ей было пять лет, на год меньше, чем мне. Нас отправили сначала во Францию, а потом из Франции в Ленинград. Как мать меня отпустила и почему? — до сих пор не знаю. Но, наверное, она правильно сделала — это судьба такая, она послушалась Бога. Потому что это было самое большое счастье в моей жизни — то, что я попал в Россию.
— Анхель, Вам тогда было всего-то шесть лет, еще совсем маленький мальчик. И все-таки яркие впечатления обычно остаются в памяти на всю жизнь даже у детей!
— Самые яркие впечатления у человека, а у детей, особенно, — когда они теряют дом, родину и мать. Это остается на всю жизнь. Мои самые яркие воспоминания связаны с тем, что когда я, спустя много лет вернулся в Испанию и встретился там с моими друзьями детства, то поразил их тем, что вспоминал, например, что вот тут росло фиговое дерево — а где оно? А тут был такой домик… Да, да, я все помнил, потому что память наша так устроена, и многие годы в России мне снились запахи, пейзажи, какие-то моменты…
— А как Вас встретил Ленинград? Помните Ваши первые впечатления?
— Это, наверное, одни из самых сильных впечатлений моей жизни. Я, почти беспризорник, босым пастухом ходил по горам… И вдруг оказался в порту большого, огромного города, где войны не было, где не бомбили. Огромная масса народу, целое море людей, которые встречали нас в ленинградском порту с оркестром, с шарами, с огромными портретами Сталина, дарили нам цветы, целовали. Это было удивительное открытие, открытие любви. Вот так я понял, что есть любовь на этом белом свете. Это любовь России.
— А потом Вы попали в детский дом…
— Сначала это был Ленинград — детский дом номер восемь на Тверской. Каждое лето мы отдыхали в Гатчине — то в Пушкине, то Сестрорецке. И именно в Сестрорецке, как раз на границе с Финляндией, нас застала война. Вот так неожиданно, среди безоблачного лета вдруг начались несчастья и бедствия. Нас быстро вывезли в Ленинград. Большие ребята, которым было по 17-18 лет, уехали на фронт добровольцами. Их всех почти убило под Ленинградом. А мы копали окопы, делали противотанковые заграждения, на крыши залезали и сбрасывали оттуда зажигательные бомбы, чтобы другие ребята песком их засыпали. А девочки 12-14-летние работали в госпиталях, ухаживали за ранеными солдатами. Сразу начался голод. Мы попали в начало блокады, а потом нас вывезли — сначала в Вологодскую область, а потом в Челябинскую, город Миасс, где мы пробыли до 43 года и занимались лесоразработками, торфяными работами, в колхозах трудились, и, конечно, учились. Мы часто давали концерты в фонд обороны страны, в военных госпиталях пели испанские песни и песни Великой Отечественной. Помню, как нас восторженно принимали бойцы, кричали «Но пасаран!» и плакали…
— Но вот война окончилась, Вы вернулись на этот раз под Москву и обосновались в Болшево, где закончили школу. Вам нужно было выбирать свои жизненные пути и приоритеты. Что Вас подтолкнуло связать свою жизнь с театром?
— Это, я думаю, от природы. В детстве у нас в деревне бывали праздники. Однажды на одном из них играл маленький оркестрик на танцах, и я услышал скрипку — для меня это стало потрясением, и я стал требовать: купите мне скрипку! А в Ленинграде так случилось, что я сразу начал играть на рояле — мне этот инструмент очень нравился. Меня услышал дирижер нашего хора и отправил в музыкальную школу. Это, с одной стороны. С другой — я всегда рисовал, очень любил рисовать. Вот так между живописью и музыкой я и жил, играл в оркестре детдомовском на разных инструментах, а потом и руководил этим оркестром. И я был убежден, что я буду заниматься музыкой. Но и живопись меня очень волновала.
Но около меня всегда какие-то везения были. Рядом с нашим детдомом находился Дом творчества кинематографистов — наших шефов. Они к нам приходили, давали концерты. И мы к ним ходили. И однажды, уже в 10-м классе, мы к ним пришли, концерт дали, а потом они с нами беседовали. Там были все великие мастера, и они задавали нам вопросы. Когда моя очередь пришла, меня спросили, а Вы кем хотите быть? Я сказал, что мучаюсь, что у меня такая дилемма — что выбрать. И мне сказали: есть такая профессия, где нужно быть хорошим художником, музыкантом и многое еще другое — это профессия кинорежиссера. И я отправился во ВГИК. Меня не взяли, потому что я не умел фотографировать, а надо было сдавать три фотографии, портреты, пейзажи, и сказали: приезжайте на следующий год, но если хотите, попробуйте в театральный — там тоже есть режиссерский факультет. И я поступил в ГИТИС, хотя мне было 18 лет, и не принимали документы, но я там сидел, сидел… Тарханов приехал, сказал: тут испанец один приезжает два месяца подряд, что делать? Он меня послушал в кабинете, сказал: пусть сдает документы на общих основаниях. И все. Я сдал и попал к Андрею Михайловичу Лобанову — ученику великого Станиславского. Вот такая история.
— Удивительная история! Вы приехали из Испании маленьким мальчиком и прошли здесь такой путь! Я по вашему рассказу чувствую, как к вам, испанским детям, хорошо относились, когда вывезли из Испании в гражданскую войну, что вы были окружены здесь заботой. Но кроме этого, я знаю, Вы были окружены и великими людьми, в числе которых были Эфрос и Окуджава, Любимов и Тарковский, Высоцкий, Ефремов, Рождественский и многие-многие другие не менее знаменитые люди…
— Вот у меня портрет Окуджавы здесь подписанный. Он был у меня дома в Испании, целый месяц, ходил в мой театр, смотрел спектакли. Был здесь и Анатолий Эфрос — мы учились с ним вместе в ГИТИСе, он на два курса старше меня был. Я очень любил его, и он мне всегда симпатизировал. Я смотрел все его спектакли. Мы часто встречались, я его еще раз пригласил в Испанию, когда он попал в водоворот на Таганке — чтобы спасти его, потому что знал, как ему трудно. А я в то время Олега Ефремова приглашал ко мне погостить, и он говорит: «Я сейчас очень занят, ты лучше позвони Толе (Эфросу), потому что ему трудно». Я позвонил, и он не смог приехать, говорит: «Я не могу, Анхель. Я тебе очень благодарен, но у меня сейчас такое творится в театре, что не могу ни на один день отлучиться отсюда. И прости меня. Я бы с удовольствием, и Испанию хочу увидеть. Я люблю тебя, но вот такая ситуация, что это невозможно». Если бы он приехал, то был бы жив, это я точно знаю…
— Все годы жизни в СССР Вы вели активную творческую жизнь — театры, режиссура, кино. Вы были знакомы и дружили с людьми, чьи имена сейчас значатся в золотом фонде российской культуры. А Вы с ними запросто общались, вместе работали. Скажите, почему Вы уехали, почему покинули Советский Союз?
— Причины разные. Но две, видимо, главные. Первая — это отчаяние от бессмысленности моей жизни там. И это несмотря на то, что у меня все вроде было. Я преподавал в ГИТИСе, и меня обожали студенты. В кино, действительно, работал с Леонидом Хейфецем, с Андреем Тарковским… Мой дом, моя квартира, мои друзья прекрасные… Я сейчас переписываю мои дневники того времени, и волосы дыбом встают — такое чувство бессмысленности их пронизывает, такая коррупция кругом, карьеризм. Жизнь была пошлая, бессмысленная и безыдейная, а я — идейный человек. И я чувствовал, что стал там ненужным человеком, а изменить было ничего нельзя, мне казалось, что это бесконечно — новое поколение улыбчивых бюрократов, ложь кругом. Помню, шли по улице вместе с режиссером Юлием Райзманом, и он говорит: «Знаете, что самое страшное, Анхель, что у нас нет никакой правды. У нас много правд, и одна правда для друзей, другая для жены, третья для детей, другая с трибуны… Мы уже совсем свихнулись». Вот это, во-первых. Во-вторых, конечно, у меня было сильное желание вернуться на родину и делать там, то, что я должен делать, отдать то, что мне было дано. И эта идея, это чувство меня не покидало. Хотя я не хотел возвращаться в Испанию — я обожал и обожаю единственную мою родину Россию. И эти противоречивые чувства и борьба во мне были страшные. Все отражено в моих дневниках, я сейчас это вижу. И я в конце концов понял, что больше не выдержу, и решил уехать. Мне один летчик рассказывал, как он прыгнул без парашюта в конце войны, когда его сбили. Вот и я понимал, что надо прыгать без парашюта и начинать новую жизнь, хорошую настоящую борьбу. И в один прекрасный день я так и сделал — подал документы на оформление. И меня в ГИТИСе тут же запрезирали, не давали аудиторию для репетиций с моими студентами и т.д. Меня сделали врагом народа. И это вызвало у меня страшное чувство отчаяния. Но может быть именно оно и помогло мне оставить мою единственную родину — Россию.
— Анхель, а как Вас встретила Испания? Вы ведь не были там почти 40 лет!
— Очень-очень плохо. Ужасно. Это было в 1975 году, меня никто не воспринимал, никакие организации. Даже Красный крест отказал мне в помощи. Но с одной стороны, это были структуры еще франкистские, а я для них был советский человек — засланный, красный. А коммунисты, левые, которых было большинство, знали, что я приехал, проклиная советский строй, поэтому они меня запрезирали, со мной не общались, и угрожали убить. А я все время ходил и искал русские лица, но их не было, и никто не говорил на русском языке. Так я оказался в Испании чужим человеком. И до сих пор (!) люди театра, кино, называют меня русским, никогда в мой театр не ходили и не ходят, и презирают меня, как нелюбящего левых. В общем, ужасно все это было, страшно…
— Но кто-то же протянул Вам руку помощи?
— Руку помощи? — Бог, а люди нет. Правда, был один художник, который помог мне — я жил в его студии на нижнем этаже, без воды, года три-четыре. И он каждое утро приходил в студию, здоровался и говорил: или ты изменишься и будешь по-нашему думать, или умрешь. А я ему отвечал: я умру, но не изменюсь…
— Ну а Ваша жизнь, к счастью, постепенно менялась в лучшую сторону, Вы начали работать в Королевской испанской театральной школе. Но главное, что Вы приехали в Испанию с Чеховым в душе, ведь это Ваш любимый писатель. Вы даже какое-то время прожили на его родине в Таганроге. Скажите, как Ваш Чехов прижился в Испании?
— У меня было много учителей, по-настоящему великих. Но мой настоящий учитель в жизни и во всем — это Антон Павлович Чехов. Я всегда вчитываюсь в его дневники, в его рассказы… С юности он вошел в мою душу и в мое сердце. И я понял, что это учитель, которому надо всегда подражать, и читать, и нести в сердце в своем, и в жизни делать так, как делал он.
Как только смог, то со своими студентами Королевской испанской театральной школы организовал еще не театр, но свою группу. Я их с первого курса приобщал к Чехову и вообще к русской культуре. И первое, что я поставил с ними, это чеховские водевили, а потом «Вишневый сад». По-моему, это один из лучших спектаклей в моей жизни — «Вишневый сад». Но я сейчас снова собираюсь его ставить. Если Бог даст, и все будет нормально. И вот именно с этим талантливым курсом я положил начало своему камерному театру Чехова в Мадриде. Самое радостное у меня в Испании — встреча с публикой. И надо сказать, что критики всегда единогласно восторженно отзывались о моих спектаклях. Объясняется это, конечно просто — ведь я человек профессиональный, влюбленный в искусство, со своими идеалами…. А в Испании театр — это пустыня, безыдейщина, и подлинного искусства там как не было, так и не будет. Здесь никогда не было мастеров, педагогов, не было традиций. Один Лорка когда-то пытался со студентами что-то сделать, ездил по Испании. А учителей испанцы не любят, они считают, что уже рождаются гениями театра.
— Наше знакомство с Анхелем произошло где-то год назад, когда ситуация с театром была мягко говоря очень плохой, не было денег даже на аренду помещения. Много тогда писали об этом в прессе, и я знаю, что ситуация, благодаря добрым людям, стала исправляться. Сейчас опять плохо. Анхель, у Вас теперь даже нет помещения для Вашего театра?
— Какое-то временное помещение есть, но пока нет лицензии, чтобы делать спектакли. А без публики какой театр? Но я репетирую Сервантеса «Дон Кихот», собираюсь «Вишневый сад» ставить. И рассказы Чехова репетируем. У меня неплохие есть ребята. Но нет встречи с публикой… А я помню, как каждый раз после спектаклей зрители выходили в слезах, потом писали письма, в которых говорили, что театр — это духовная академия, где они учатся жить по-другому, ищут смысл жизни. До сих пор в истории Испании такого никогда не было. У нас действительно бедный театр, и это хорошо. Я люблю бедноту, потому что я родился бедным и живу так, но это прекрасно! И то, что у нас есть сейчас возможность собираться, репетировать, создавать что-то свое — это чудо. Мы продолжаем репетировать, но мы не знаем, как нам быть. Закрытие театра — невозможно, потому что мы умрем.
— Анхель, извините, за мой следующий вопрос — а у Вас не было желания махнуть на все рукой и, в конце концов, уйти из театра, спокойно жить и радоваться жизни? Я просто понимаю, сколько нервов и переживаний доставляет Вам театр и все, что с ним происходит.
— Дело в том, что театр — это жизнь для меня и для любого артиста, так же, как для живописца — его картины. Это энергия, это жизнь, это радость! Если все это бросить, то в жизни останется лишь полная пустота, и смысла в жизни никакого больше не будет. Для меня театр — это единственное убежище, где я живу, по-настоящему живу. И потом я знаю, что в театре я молодею. И сейчас я нахожусь в таком зрелом состоянии, что могу творить чудеса. Это жизнь, это энергия… И до последнего вздоха я буду здесь: надо жить в театре, и умереть в театре.
— Вы меня абсолютно уговорили! Хочу только пожелать, чтобы театр всегда был с Вами, чтобы все у Вас наладилось, живите и работайте в свое удовольствие! А скажите, Анхель, Ваша жена русская?
— Русская, но она не любит вспоминать Россию, потому что у нее было трудное и сложное детство. Она актриса, моя ученица ГИТИСа, потом у Покровского в Камерном музыкальном театре была солисткой — Людмила Уколова. Прекрасная актриса, гениальная. И она мне очень помогла и помогает в Испании. Она очень добрая, прекрасная, красивая…
— Анхель, и, наверное, последний вопрос, который мне хотелось бы Вам задать. Вы уезжали тогда еще из Советского Союза, с горечью в сердце. Сейчас, прожив почти 40 лет в Испании, как Вы вспоминаете Россию? Что для Вас сегодня Россия?
— Для меня Россия — это святая земля. И не потому, что издалека все кажется лучше и краше, нет. А потому что знаю, что там, во-первых, осталось еще много друзей моего возраста, прекрасных людей, а многих, тоже моих родных людей уже похоронили. Но я прожил там и блокаду, и войну, послевоенное время, и почувствовал себя там по-настоящему человеком. Я очень люблю эту страну и понимаю все, что там сейчас происходит. Я смотрю русское телевидение, все каналы смотрю, все споры — испанское вообще не смотрю. Мне кажется, что люди там немножко оголтели сейчас. Но это не народ, не молодежь, а какие-то политиканы, которые занимаются сегодня театром, завтра в политику лезут, орут друг на друга. Мне кажется, это должно непременно пройти, потому что есть великая нация, великие традиции, великая культура, и земля, где живут разумные, прекрасные и добрые люди. Все должно прийти, и снова будет настоящая Россия. Но это моя любовь — Россия, и я бы с удовольствием туда вернулся, если бы обстоятельства так сложились, если бы можно было. Но я туда приезжаю на чеховские фестивали, и там бы я хотел умереть, честно говоря, умереть и быть похороненным где-нибудь в Мелихове или в Таганроге. Просто на русской земле, но именно в таких чеховских местах. Так я люблю Россию. Там могилы моих друзей, и небо, и лес, там — моя родина…
В рамках проекта «Окно в Россию» на сайте «Голоса России» публикуются интервью и истории из жизни за пределами Родины бывших и нынешних граждан СССР и РФ, а также иностранцев, проживавших в России и изучающих русский язык.
Уехавшие за рубеж россияне часто подробно описывают свои будни в блогах и на страничках соцсетей. Здесь можно узнать то, что не прочтешь ни в каких официальных СМИ, ведь то, что очевидно, что называется, «из окна», с места событий, редко совпадает с картинкой, представленной в «больших» масс-медиа.
«Голос России» решил узнать у своих многочисленных «френдов» в соцсетях, живущих в самых разных уголках мира, об отношении к русскоязычной диаспоре, феномене русских за границей, о «русской ностальгии», и о многом-многом другом.
Если вам тоже есть чем поделиться с нами, рассказать, каково это — быть «нашим человеком» за рубежом, пишите нам по адресу home@ruvr.ru или на наш аккаунт в Facebook.
Беседовала Надежда Ширинская
Источник: rus.ruvr.ru