— Как вы стали заниматься музыкой, что вас к этому подтолкнуло?
— Как вы стали заниматься музыкой, что вас к этому подтолкнуло?
— Я не считаю, что вообще занимаюсь музыкой. То, что я на гармошке играю, так я всю жизнь так вот играл. Сначала на гитаре играл, так, для друзей в основном. Честно говоря, я с 6 лет приезжал в Раковку (Волгоградская область — прим. «Труд») и, раскачиваясь на качельках, пел всякие детские песни часами, и первыми поклонниками моего музыкального, так сказать, творчества, были бабушкины соседки, которые все это дело слушали. А потом, с 12 лет, я стал играть на гитаре, выходил к местному деревенскому магазину и там развлекал местное население и своих друзей, эти концерты продолжались часами. Когда я пошел учиться в театральный институт, были у меня однокурсники, которые умели на гармошке играть. Меня они стали подучивать, я тренировался. С этого все и пошло. Я уже 12 лет где-то играю на гармошке.
— А когда сами стали сочинять?
— Трудно ответить. Опять же, смотря что считать сочинительской деятельностью. У нас в театральном институте зачины делались, такие, перед актерским мастерством коротенькие представления, и я любил быть режиссером этих коротеньких представлений, и они у меня были такого патриотического толка чаще всего. Я любил на всякие, правда, не на свои, коротенькие, но известные мелодии тексты писать. Вот и все.
А потом, собственно говоря, и появилась песня «Про Леху Каючина», это первая такая песня была шуточная, посвященная моему другу, потом «Мозгодротки». То есть те песни, которые не предназначались для широкой аудитории, они были шуточные и для друзей. А потом уже появилась и песня «Про комбайнеров», которая неожиданно почему-то была относительно приличной, там не было никакой нецензурщины. Именно так все и развивалось.
— Игорь, во всех песнях вы аккомпанируете себе на гармошке. Скажите, а откуда у вас этот инструмент?
— А у меня много гармошек. Сейчас их три. Кстати, гармошка, на которой я играю в клипе «Про комбайнеров», не моя, а моего дяди. Потому что когда я летом приезжаю в Глинище с собой свой инструмент не беру, у дяди есть своя, хорошая, и я играю на ней.
С гармошками беда, на самом деле: их сейчас практически не производят, в ходу в основном старые инструменты. В музыкальных школах, вроде бы, уже не учат на гармошках играть. На баяне и на аккордеоне — пожалуйста. А гармошку отчего-то считают более примитивным инструментом.
Так вот. Одну из моих я купил за 15,5 тысячи, другую — в комиссионке за 800 рублей, на ней сейчас в основном и играю. Третью мне подарил друг Андрей Гаврюшкин: она с деревянным корпусом, и я на ней навострился отбивать ритмы деревянной ложкой. Ее я держу для эстрадных вещей.
И каждая гармошка хороша по-своему. К примеру, та, что за 15,5 тысяч, оказалась высоковатой по звуку и петь, подыгрывая себе на ней, оказалось не очень удобно. Зато, если что-то играть соло, получается очень хорошо: у нее очень резкие, чистые, высокие голоса и тембры.
— В одном из интервью вы говорили, что вы, если обобщить, «казак из Питера». Не могли бы вы немного рассказать нашим читателям о своих родителях?
— Мой отец, Вячеслав Георгиевич Растеряев, родился в Сталинградской области в 1949 году. По национальности — потомственный донской казак.
Род Растеряевых уходит в далекое прошлое. С 1742 года наши предки жили там же в станице Усть-Медведевского округа. Несколько лет назад я в Москве у одного историка, который занимался изучением донского казачества, нашел карту, где указан наш родовой хутор Растеряев. Отец мне и до этого рассказывал, что был у нас хутор Растеряев, который потом переименовали в Поповский. Но я думал, что это семейные легенды, предания. А когда увидел карту, понял, что это правда, потому что карта XVIII века, там все первоначальные названия хуторов указаны. И мы поехали туда, поставили крест, лет 5 назад где-то. А потом уже родственники наши об этом узнали, и дядька сварил такой здоровый крест из железа, и мы поехали и поставили в степи второй крест. Сейчас если по дороге в степи проезжать, то с одной стороны, где эти бугорки, где было видно, что дома стояли, стоит дубовый крест, а с другой стороны стоит железный крест, и на них написано, что здесь стоял хутор Растеряев.
А мама моя — коренная ленинградка: бабушка блокаду пережила, и прабабушка тоже, и до революции здесь жили…
— Вы стали популярным неожиданно даже для самого себя. Благодаря интернету и столь неожиданной на текущий момент тематике, как непредвзятый рассказ о сельской жизни. Чувствуете ли вы, что эта тема вызывает искренний интерес у людей даже далеких от нее?
— Да, она вызывает. Я, правда, не понимаю почему, но и не стараюсь анализировать. Знаю, что и в Москве заинтересовались. Если быть таким уж нескромным, она зацепила и в Раковке много народа.
А когда пришла широкая популярность, мы очень удивились. Песня «Про комбайнеров» в Раковке уже 2 года известна, ее пели, и на телефоны закачивали, и, что главное, ее приняли, и ничего нового в ней не было. Это только для широкой аудитории она появилась недавно.
— Буквально недавно мы увидели ваш новый клип на песню «Ромашки», поражающую своей искренностью. Вы и дальше собираетесь работать без профессиональных продюсеров и аранжировок?
— Я не хотел бы ни с какими продюсерами связываться. Понимаете, если бы я стремился или шел к какой-то популярности, ночами не спал, лишь бы только вылезти, чтобы я где-то светился, я бы с удовольствием схватился бы за них. Но так как это, как водится в России, случилось в самый неожиданный момент, то я, как и положено настоящему россиянину, оказался к повороту событий не готов.
Даже сейчас, спустя 2 месяца после того, как это случилось, не могу ответить, насколько я этим хочу, насколько серьезно, насколько глубоко и в каких рамках заниматься. Я сидел себе спокойно, работал в театре, писал свою вторую книжку, рисовал свои рисунки, какие-то песни у меня рождались… И вдруг как будто свет в темной комнате включили и все пальцем показали: «Вот он! Смотрите!» И дальше пошло: «Давай концерт!», «Выкладывай это!», «А что у тебя есть еще?», «А давай нам новое!». То есть я находился в пути, а меня представили, как будто все — дошел до какой-то финальной точки и должен отчет дать. А на самом деле я нахожусь в дороге. Ведется подготовка к литературной деятельности, которую мне хотелось бы закончить или чтобы какой-нибудьблок-альбом песен создать. Не могу сказать, что я стопроцентно готов представить готовый продукт. Потому что меня захватили в процессе, в середине пути.
К тому же, во-первых, я в театре служу, во-вторых, мне хотелось бы иметь такой запас времени, чтобы жить нормальной человеческой жизнью и заниматься любимым делом. А продюсерство и серьезный шоу-бизнес, как мне кажется, это какой-то имидж придется поддерживать, начнут из человека лепить пластмассовую форму. А я хочу быть самим собой, и оставлять за собой право быть как лохматым пареньком из побеленной кухоньки на фоне бутылки с подсолнечным маслом, которая всем понравилась почему то, так и питерским интеллигентом, причесанным и гладко выбритым человеком, которым я тоже являюсь, будучи в Питере и играя спектакли в театре. То есть нормально развиваться.
— Игорь, но если все-таки вернуться к аранжировкам песен, у вас не было никаких идей, как можно играть ваши песни, используя другие инструменты?
— Скоро я приеду в Москву для записи аранжировки песни «Про комбайнеров» на профессиональной студии. Мы с московским клипмейкером Евгением Курицыным ездили в командировку в Раковку сняли клип на эту песню. Кстати, Буравлев — парень из нашего раннего клипа — сыграл там главную роль, мы сделали из него артиста профессионального. А также всех комбайнеров сыграли мои друзья, про которых все и писалось. Аранжировка к новому клипу должна быть записана в Москве, не под гармошку, а под какие-то другие инструменты. И если брать формат под какое-то радио, я бы не отказался записать для них версию песни и под другие инструменты. И тоже подумываю над этим. Но, опять же, если кто-то захочет их крутить на радио. А музыкальный коллектив, группу с барабанщиком, с гитаристом, я создавать не собираюсь, потому что это очень большая ответственность.
— Так сложилось, что нежданная популярность пришла к вам через музыку. При этом вы актер и служите в театре. Не пугает ли вас вероятность, что певец победит актера?
— Да меня вообще ничего не пугает. И это разные вещи. Я бы не проводил никаких параллелей, то же самое, что я не боюсь, что артист во мне победит рыбака (смеется — прим. «Труда»). Песни — авторский взгляд на происходящее. Есть театр, в нем я служу артистом, это одна история. А то, что я параллельно сочиняю песни, которые, как я понял, нравятся неопределенному количеству людей — совершенно другая. При этом я какие-то рассказы пытаюсь сочинять — не знаю, понравятся они или нет людям — или рисую к ним рисунки — третья грань. Люди же не одной краской мазаны, они несколько многогранны и многодонны.
— Расскажите о своей театральной деятельности.
— Моя театральная деятельность, так сказать, очень характерна для выпускника театральной академии, питерской.
Закончил я ее в 2002 году, по классу «артист драматического театра», и так как у нашего мастера не было театра, то мы выпускались без распределения и места работы. И поэтому я целый год валял дурака, работал в несерьезном детском театре, играл крокодилов, других несерьезных персонажей. Мы ездили по городам и весям Московской и Ленинградской областей, спали в замороженных ДК, питались «дошираками», жили в общежитиях каких-то электротехнических заводов, где тараканы скрипели под ногами. Света не было, а их потравили. И воды не было. В общем, жуть была.
Потом, через полтора года, мой однокурсник Артем Анчуков подошел к художественному руководителю «Буффа» и попросил, чтобы он меня посмотрел. Я пришел, показался как музыкальный эксцентрик, сыграл ему на фляге, на ложках, и меня взяли в театр, где я с огромной благодарностью служу до сих пор, уже где-то лет 7.
— Не было ли предложений создать театральную постановку, в которой будут использованы ваши песни?
— На данный момент таких предложений не было. На самом деле, я сам бы хотел поставить свою театральную постановку рано или поздно, где они были бы использованы. Мне кажется, это было бы более правильно, потому что песни, те же самые «Ромашки» и «Казачья» и даже «Комбайнеры», они изначально писались с прицелом на спектаклевую форму, где я бы с помощью песен и рассказов повествовал бы о деревенской тематике и сказал бы все, что я хотел сказать.
— Последний вопрос. Скажите, а поступали ли предложения об издании ваших песен на отдельном компакт-диске?
— Мне кажется, что об альбоме еще рано говорить, потому что из 6 моих авторских песен, только в 3 отсутствует ненормативная лексика. И я даже не знаю, что это за альбом будет и на кого он будет рассчитан.
— На нашей эстраде есть много исполнителей, использующих ненормативную лексику, и в гораздо более неприемлемой форме, чем у вас. По крайней мере, у вас она не режет ухо.
— Ну, может, ухо она и не режет, но вот вчера, к примеру, моя мама смотрела запись моего первого концерта в Москве, и ей резануло ухо, например. К тому же я никогда не собирался специально эпатировать публику этими матерными выражениями, да и не хотелось бы делать ставку на мат в своем песенном творчестве. Те матерные песни, которые у меня есть, они писались для друзей, и я не имел понятия, что о них вообще кто-нибудь узнает. А получилось, что сейчас узнали и думают, что я специально. А я как в обычном, кухонном разговоре. Так что насчет альбома не знаю. Я выпустил бы, конечно, но, наверное, попозже. Никаких дат я назвать не могу.
Источник: trud.ru