Лев Рубинштейн един во многих лицах. «Отец московского концептуализма», музыкант, политический обозреватель, колумнист, филолог… Но сам он, прежде всего, просит называть его поэтом. Поэт Рубинштейн приехал в Сибирь, и говорили мы с ним о поэзии и о Сибири.
— Лев Семенович, вы в Красноярске в который раз?
Лев Рубинштейн един во многих лицах. «Отец московского концептуализма», музыкант, политический обозреватель, колумнист, филолог… Но сам он, прежде всего, просит называть его поэтом. Поэт Рубинштейн приехал в Сибирь, и говорили мы с ним о поэзии и о Сибири.
— Лев Семенович, вы в Красноярске в который раз?
— Во второй. В прошлом году мы с Владимиром Тарасовым для красноярской книжной ярмарки придумали интересный проект — чтение стихов под аккомпанемент ударных. Тарасов говорит, что мой прокуренный голос звучит как самостоятельный музыкальный инструмент. В этом году решили повторить, но «разложить» уже на нескольких авторов. А вообще я в Сибирь не так давно стал ездить. До Красноярска был в Норильске, а это недалеко от Игарки, где я, как говорят, провел самое раннее детство.
— Почему «как говорят»?
— Мой отец был военным строителем и строил ту самую знаменитую магистраль Салехард-Игарка, которую потом назвали «мертвой дорогой». Вот в Игарку мы и поехали всей семьей. Но мне тогда было совсем немного лет, так что Игарку я знаю только по рассказам родителей. Сам не помню ничего. Для меня Сибирь всегда оставалась чем-то почти мифологическим. Как и для большинства москвичей, она остается неизвестной землей.
— Вот недавно в Новосибирске прошел митинг под лозунгом «Хватит кормить Москву!». Тема противостояния регионов и Москвы вас как москвича как-то волнует?
— Дело в том, что нечто подобное есть везде в мире — столица и провинция, которые друг друга недолюбливают. Нельзя думать, что это только российское явление. В Европе в тех или иных формах подобная ревность к столице присутствует. Кроме, пожалуй, Германии, которая сама по себе настолько децентрализована, что нет смысла жителям Франкфурта завидовать жителям Берлина, потому что Франкфурт — финансовая столица Европы, там самый большой аэропорт и самая крупная книжная ярмарка, и самые тиражные газеты выходят тоже там… А Россия — страна с имперским сознанием, здесь столица втягивает в себя все самое лучшее. Я тоже, как москвич, долгое время был отравлен этим ядом столичного снобизма, считал, что за пределами Золотого кольца никакой жизни нет. Несколько лет назад я стал ездить по регионам и, можно сказать, заново открыл для себя Россию. Мне 64 года, но если приглашают ехать в глубинку, я с радостью соглашаюсь, хотя перелетать часовые пояса в моем возрасте уже не очень комфортно.
— Провинциальная публика от столичной сильно отличается?
— Разительно. Мне в регионах нравится больше, чем в Москве, говорю это не для того, чтобы как-то подольститься к провинции… Там более благодарная публика, неизбалованная, заинтересованная, жадная до впечатлений.
— Есть ли у вас связи с сибирскими поэтами? Как человек из Сибири может сегодня пробиться к столичной публике?
— Сегодня это вообще не вопрос. Потому что существует такая вещь, как Интернет. И талантливый автор не останется незамеченным. В этом плюс Интернета, но в этом и минус. Интернет дает, по сути, иллюзию популярности, славы, признания. Если человек написал стихи, разместил их в блоге, их прочитали сто человек, из них десять похвалили — все, он чувствует себя почти Пушкиным. Притом, что хорошим поэтом нельзя стать после десяти стихотворений, это более долгий путь.
И еще один минус Интернета. То, что он изменил не только бытование, существование поэзии, но и сам язык блогов сильно изменил язык поэзии. А это уже более серьезные перемены, которые будут сказываться еще не одно поколение. Поэтому я всегда скептически отношусь к разговорам о сетевой поэзии, сетевой литературе, потому что сегодня она не обладает никакой творческой самоценностью, ее единственная ценность — в демократическом способе доставки текста читателю. Но мгновенная реакция на стихи — не то, что нужно для поэта. Я вообще скажу, наверно, кощунственную вещь: я считаю, что настоящее искусство не может быть демократическим. Должны устанавливаться иерархии, работать критерии хорошего и плохого, должны быть свои «классы» в литературе, живописи, музыке. Одни пусть слушают попсу, другие академическую музыку. Но говорить, что то и другое по определению является искусством, поскольку «принадлежит народу» — это бред.
— Как в 19 веке?
— Да. Тогда искусство, творчество было уделом сравнительно небольшой группы населения, аристократии, и внутри любого жанра существовала жесткая иерархия. Когда писатели собирались за одним столом, то тосты провозглашались исключительно «по рангу»: сперва пили за Жуковского, потом за Крылова и только третий тост за Пушкина. Потому что именно так тогда распределялись между поэтами «посты».
— А вы бы кем были в 19 веке? Жуковским, Вяземским или Пушкиным?
— Я вообще не люблю себя с кем-то сравнивать. Я не хуже, я не лучше, я — это я. И вся моя поэтика, манера, стилистика направлена на то, чтобы меня ни с кем не сравнивали.
— А вас не смущает, что при таком подходе у вас нет последователей?
— Нет. Значит, собственную поэтику я буду разрабатывать один.
— Кто из современных российских поэтов вам сегодня интересен?
— Интересных много, но мой внутренний рынок поэзии насытился. Я читаю тех же, кого читал много лет назад, когда только начинал писать стихи: Михаила Айзенберга, Сергея Гандлевского, Тимура Кибирова.
— Что может быть сегодня главной темой для поэзии?
— Темой? Да что вы такое спрашиваете?! Единственной темой поэзии может быть только сама поэзия. Потому что основной смысл существования поэта — это работа с языком, создание новых образов, метафор, смыслов, сочетаний слов. Способ письма за последние тысячи лет остался неизменным (разве что изменились инструменты — с гусиного пера перешли на компьютер), а восприятие каждого поэта меняется в соответствии с его персональным даром, природой его таланта. Поэтому есть поэт Рубинштейн, который сам по себе, и есть другие поэты, которые сами по себе. Мне всегда не нравилась манера критиков причислять поэтов к каким-то «школам», «течениям» и прочим «могучим кучкам». Все-таки когда поэт остается наедине со словом, никто не придет и не расскажет, как надо писать. Вернее, желающих сделать это полно, но последнее слово (как и первое слово) остается за самим поэтом.
Источник: rus.ruvr.ru