У поклонников Валерии вот-вот наступит маленький праздник — 17 апреля — день ее рождения. Лишний повод переслушать песни про самолет, часики и цветы или, по вкусу, концертный альбом «Русские романсы», изданный совсем недавно. МАКС ХАГЕН и РБК daily по такому случаю решили задать ВАЛЕРИИ несколько вопросов, стараясь, однако, не сдерживать себя рамками поздравительного политеса, и получили весьма достойные ответы. Теперь мы знаем, кому поет певица Валерия и что она сказала бы будущему президенту и Эдите Пьехе.
У поклонников Валерии вот-вот наступит маленький праздник — 17 апреля — день ее рождения. Лишний повод переслушать песни про самолет, часики и цветы или, по вкусу, концертный альбом «Русские романсы», изданный совсем недавно. МАКС ХАГЕН и РБК daily по такому случаю решили задать ВАЛЕРИИ несколько вопросов, стараясь, однако, не сдерживать себя рамками поздравительного политеса, и получили весьма достойные ответы. Теперь мы знаем, кому поет певица Валерия и что она сказала бы будущему президенту и Эдите Пьехе.
У поклонников
О РОМАНСАХ
— Ваши выступления с романсами в «России» и выход концертного диска выглядят так, будто вы решили закольцевать свои 20 лет на сцене…
— Конечно. Это делалось абсолютно сознательно. И, отчасти, из-за того, что не хотелось оглядываться назад и устраивать ретроспективу репертуара за весь этот период. Я все-таки ориентирована на то, чтобы смотреть в будущее, и никаких итогов подводить не хочется. Хотелось спеть просто красивую музыку, не привязанную к какому-то конкретному времени. Действительно, с романсов я и начинала — это первая причина. И, знаете, все эти годы публика обращалась ко мне с просьбой к ним вернуться, исполнять романсы на концертах. Спрашивали, когда выйдет еще один такой диск, будет ли программа романсов. Понимаете, настало такое время, что, с одной стороны, если бы даже не было юбилея, я бы такую программу все равно сделала. Мне кажется, что сейчас настало время особого отношения к чему-то настоящему и искреннему. Мне кажется, что зрители и слушатели уже подустали от гламура, одинаковых ритмов, синтетических звуков — всего этого. И, отчасти, поэтому, наверное, сейчас так вдруг стал востребован жанр шансона (смеется). Получился такой разворот назад в прошлое. Хочется чего-то настоящего. А здесь, кажется, вот оно и есть. И даже кто-то, наверное, увидит в этих текстах поэзию (смеется). В этом смысле обращение к романсу оказалось очень актуально. Удивительно, что аудитория у меня самая разная. Есть те, кто идут со мной по жизни все эти годы…
— Как раз я собирался задать вопрос: «Кому поет певица Валерия?»
— Вот-вот. Я и хочу сказать, что есть те, кто со мной все эти годы. Очень много молодых людей, лет от 20 и даже меньше. Очень много детей всегда приходят на концерты. Но вот основа моих фан-клубов — их несколько, и я многих ребят знаю — это как раз такая категория зрителей, от 20 до 30 лет. И я вижу, как они реагируют на романсы. Они этого хотят, им это нравится, и они в принципе по-другому посмотрели на этот жанр. Если ты исполняешь по-своему и неклассически — как раз в этой программе аранжировки были другие. Я начинала с аранжировок более песенных, с синтетическими звуками. А здесь мы это сделали с точностью до наоборот, старались отойти от электроники. В этой программе все было абсолютно живое, там не было ни одного синтетического звука, ни одного прописанного инструмента. И это воспринимается. Каждый из тех людей, что находятся на сцене — а там и оркестр, и хор, каждый человек несет свою живую энергетику. Действительно, это не просто слова. Ты это ощущаешь! Играть с живым оркестром — это же совершенно другие эмоции!
— А как бы вы прокомментировали слова Эдиты Пьехи: «У Валерии сердце не успевает за голосом»?
— Это смешно, конечно. Каждый раз, когда ее спрашивали, кто у нее любимая певица, она называла меня (смеется). В этот раз было точно так же, только ее немножко куда-то в сторону занесло. Она, кстати, не была ни на одном моем концерте. Ни на одном. А если смотреть эти сборные программные концерты, то там все выглядит абсолютно одинаково и пластмассово. И Эдита Станиславовна в том числе (смеется). Так что судить о том, как растапливаются сердца, можно только на сольном концерте. Добро пожаловать, Эдита Станиславовна! Я к ней и ее заслугам отношусь с огромным уважением. Наверное, это было сиюминутное мнение — что-то как-то… переключилось куда-то не туда (смеется).
— Обращаясь к разным жанрам, вам никогда не хотелось придумать себя вообще заново?
— Ох, знаете, многие наступали на эти грабли, когда пытались такое сделать, и теряли все, что у них было. Потом, я думаю, что человеку хочется надеть на себя другую маску, когда в настоящей некомфортно или она надоела. А мне самой собой быть комфортно. Я нахожусь в полной гармонии. Мне хочется развиваться в своей профессии, идти дальше, пробовать что-то новое. Но вдруг надеть на себя другую маску — этого мне не хотелось бы. Понимаете, зрители меня за что-то любят и уважают, они идут со мной по жизни, привыкли ко мне. Я для многих из них уже как часть семьи. И вдруг, представляете, вместо меня появится какой-то совсем другой человек. Это уже совсем другое отношение будет. Да и у меня потребности внутренней нет. На эксперименты я готова, но внутри…
— Но, допустим, той же Мадонне удается проворачивать такие вещи…
— Ну, что кардинально нового она придумала? Она остается в своем амплуа, в своей маске. Что изменилось?
— Амплуа одно, да. Но зато звук меняется с каждым новым альбомом, она следит за актуальными вещами…
— Звук можно менять. У меня тоже все альбомы разные, для меня это эксперименты сплошные. Но в рамках того образа, который у меня есть, тем более что он не придуманный. Мне органичнее так существовать. А к музыкальным экспериментам я готова, с радостью.
О ФОРМАТЕ
— «Английский» альбом был одним из экспериментов или вы замахивались на реальную попытку пробить западный рынок?
— И то и другое. Могу сказать, что нам стало понятно, что многое возможно. Для того чтобы дожать эту историю, было необходимо там жить. Это закон. У нас была команда единомышленников, которые серьезно занимаются этим бизнесом. Было понятно, как что там работает. И ко мне было очень хорошее отношение, уважали как профессионала, понимали прекрасно, что есть какая-то история за плечами. Более того, когда мы обсуждали, надо ли придумывать меня для Запада, то ответ был категорическим — нет. Я спрашивала: «Может, хотя бы прическу поменять?» «И этого тоже не надо». Они меня восприняли такой, какая я есть. Но невозможно было позволить себе уехать из Москвы, жить там без детей какое-то время. Либо забирать детей, отрывать их от привычной жизни и среды. Да и, если честно признаться, развивались мы на собственные деньги. То, что зарабатывали, тут же вкладывали дальше. Пока мы два года там катались, начали утрачивать позиции у себя. И, к сожалению, мы столкнулись с тем, что тот достойный материал, который мы записали там, здесь оказался очень мало востребованным. У нас изначально была идея записать альбом, сделать шоу и начать его возить по разным городам и странам — одну и ту же программу. Не-воз-мож-но! Слишком разные аудитории, слишком разные интересы.
— За то время, что вы на сцене, вы как-то научились просчитывать интересы и вкусы своей публики, особенно если, как вы говорите, вы ее себе неплохо представляете?
— Наверное, нет. Да и не слишком сильно этому училась. Вот сейчас рядом со мной человек, который именно этим и занимается. А я нахожусь внутри процесса. Возможно, есть люди, которые умеют как-то абстрагироваться и увидеть себя со стороны. Но для меня, когда находишься в творческом процессе, это мало удается. Я могу что-то чувствовать — пойдет песня, не пойдет. И то, я думаю, ни один самый лучший продюсер в мире не сможет предсказать коммерческий успех своего произведения. Почему так бывает? Вроде и песня хорошая, и все составляющие хита на месте, а ничего не происходит. И наоборот, выстреливает песня, которая кажется странной. Я не могу сказать, что мы пытаемся работать на то, чтобы «попасть в хит». Хочется, чтобы песня стала хитом, но хочется и какого-то творчества. Но, к сожалению, если сделать что-то чуть интереснее, чем нормальный средний уровень, то понимаешь, что это уже не слишком-то принимается радиостанциями. Всех сейчас загоняют под формат, к сожалению. Я могу признать, что мы тоже вынуждены писать песни для формата.
— Вынуждены?
— (С напором.) Да, вынуждены писать форматный материал. Объясню. Если ты не звучишь на радио, то вообще выпадаешь из жизни шоу-бизнеса. Стало быть, люди думают, что тебя не существует. Многие реагируют как раз на такие форматные песни, хотят именно их слушать. И если на концерты кто-то приходит слушать все, что у меня есть, те же романсы, то также много и тех, кто идет на формат. А я в своих концертах могу развернуться и петь все что угодно. И концерт, по сути, это единственная возможность реализовывать все свои замыслы и идеи. Конечно, не забывая о хитах. Они должны быть. К сожалению, зачастую интерес именно к той музыке и тому артисту, которые на слуху. И мы вынуждены делать такие вещи. Но опять же мне предлагается много песен. И ты иногда понимаешь, что это стопроцентный хит. Но если она кажется мне просто низкой по уровню, то я не могу. Не могу и не хочу переступать некую черту, хочется, чтобы был какой-то уровень.
— Это интересный оборот. Одна из главных российских поп-певиц жалуется на то, что она, оказывается, загнана в рамки. Но ведь у вас должно быть полно рычагов влияния, чтобы как-то эти самые рамки раздвинуть…
— (Обреченно.) Иллюзия. Полная иллюзия. Я же не владелец радиостанции. И это вам скажет любой артист. А если не скажет, то слукавит.
— Вы не рассматривали вариант с наймом «продвинутых» и модных продюсеров и композиторов, как практикуется на Западе?
— Позволить мы себе такое можем, но продюсер-продюсером, а в итоге все упирается в материал. Нужно найти ту самую песню. Более того, я могу сказать, что наши песни из «английского» проекта были очень конкурентоспособными. Но опять же, для того чтобы «приделать к этим песням ноги», нужно было не быть русской. Если бы Wild пел какой-то западный артист, то сто процентов эта песня могла бы взорвать рынок. Или The Party’s Over. У них были все шансы. Просто когда дело касалось радиостанций, то предубеждение перед русскими все равно есть. Никому чужаки не нужны, там все хорошо.
— Какую музыку вы слушали в последнее время и что можете посоветовать?
— Знаете, мне нравится Адель. Из всего, что выходило в последнее время, в ней есть что-то настоящее и живое. Искренность какая-то в голосе, аранжировках, в самом подходе. Как раз я стою на беговой дорожке в спортзале, а по телевизору крутится музыкальный канал — это происходило за границей. Одна песня сменяет другую, все артисты известные, неизвестные. И только на Rolling in the Deep Адель я среагировала и обернулась, как-то рефлекторно. А как же все остальное?.. Эти же песни продаются, они в топах! Но на них моя душа или мозг не реагируют вообще никак, это одна большая песня. От этого прямо грустно становится.
О ПОЛИТИКЕ
И БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТИ
— Правда ли, что вы стали доверенным лицом президента? Вы, кажется, человек, не особо увлекавшийся политикой. Зачем вам это вообще?
— Абсолютная правда, я этого и не скрываю. Я всегда была далека от всех этих политических событий и никогда не участвовала ни в каких предвыборных кампаниях — из принципиальных соображений. Но в этом году мне просто стало страшно. У меня есть своя жизненная позиция. И, знаете, у меня вся семья — и мама, и все близкие — не сговариваясь, голосовали за Владимира Владимировича. У меня есть свои внутренние аргументы. Я не вижу сейчас никакого другого лидера. А экспериментов нам хватило, страна наэкспериментировалась. Хватит. Я понимаю, что многое предстоит решить. Может быть, кто-то меня не поймет, но это моя позиция.
— Немного не вовремя, кажется, вы в это дело нырнули…
— Времена непонятные, да. Но то, что я сделала, я сделала абсолютно искренне. Мне не нужны какие-то дивиденды, чтобы алаверды делали. Я выразила свою позицию. Я в этот раз впервые в жизни пошла на выборы. Впервые! Вот так, представляете! И у меня дочка тоже впервые пошла на выборы, как раз ей 18 исполнилось: «Мама, я с тобой».
— Но если подходить к вопросу критически, то вы поддерживаете человека, во многом благодаря правлению которого мы эти непонятные времена и получили — с коррупцией, спецслужбами, развалом во многих сферах и при этом бодрыми репортажами по ТВ о том, как мы делаем новую атомную ракету и проводим наноинновации…
— Конечно, вам могут не нравиться многие вещи. Коррупция… (С напором.) Вы знаете, у нас такая гигантская страна! Быть ее президентом — удовольствие то еще. Все хорошо можно сделать только самому. А как сделать на местах, чтобы в каждой отдельной точке выполнялось то, о чем вы говорите, я не знаю. Нужны какие-то жесткие меры. Очень жесткие. С тем, как все сейчас развивается, идти дальше некуда. Конечно, нужны какие-то кардинальные шаги, которые бы помогли все расчистить, убрали все старое и начали строить действительно новое. Вот так, наверное. Кто же рад сейчас тому, что есть? Сейчас много говорят о демократии, но возьмем, например, Швейцарию. Там жесткая власть, это же полицейское государство, по сути, шаг влево, шаг вправо — и ты в суде. А в Америке сколько людей сидит? В процентном отношении — больше, чем у нас! Но там демократия. Демократия хороша там, где есть сила, которая не позволяет распускаться. А у нас так и вовсе ее нет, и непонятно когда будет.
— Если вас позовут на прием к президенту и предложат выдать свою идею, то что посоветуете?
— (Задумчиво вздыхает.) Во-первых, я бы, конечно, подняла вопрос о телевидении и радио. И вопрос вкусовщины — и там, и там. Засилье некачественной музыки, непрофессиональных артистов. Конечно, я бы касалась тем, непосредственно относящихся к той сфере, в которой я работаю. Я считаю, что нужно больше уделять внимания классике, развитию народного искусства. Его же сейчас почти нет в эфире. А как же мы без него будем думать о наших корнях? Сто процентов, я бы говорила с президентом о музыке. Нет, я, конечно, могу и о коррупции (смеется). Но вряд ли такие идеи в моем исполнении будут звучать достаточно убедительно (смеется).
— Но, вот, допустим, в том же «Твиттере» вы занимаетесь негромкой благотворительностью — собираете деньги на лечение детей. Чем не тема?
— Не только в «Твиттере». Мы регулярно участвуем в благотворительных концертах, перечисляем деньги в детские дома, помогаем отдельным гражданам. Я искренне рада, что люди меня воспринимают как человека, который может чем-то помочь. Но откликнуться на каждую материальную просьбу невозможно. Действительно, тема благотворительности очень важна. Проблем в обществе много: бедные, несчастные люди, нуждающиеся в помощи, совсем тяжко становится, когда видишь детей маленьких. Порой очень важно о проблеме громко заявить, и, знаете, это часто помогает ее решению. Вот, мы недавно помогли одной девочке, у которой была тяжелая форма рака, ей нужна была срочная операция. Мы сами перечислили некую сумму на ее счет и призвали людей сделать то же самое. И всем миром собрали нужную сумму! Ее прооперировали в Германии, и девочка сейчас жива-здорова, у нее есть все шансы на нормальную жизнь в будущем. Иногда не только материальная помощь нужна, а и такое оповещение, чтобы народ поднялся всем миром. Собрали по копейке — и получилась сумма. «Твиттер» помогает распространению информации.
— Не эффективнее было бы организовать фонд или благотворительную организацию?
— Фонд… Их существует достаточное количество. И некоторые из них мы поддерживаем. Но, как мне кажется, народ в них не очень-то верит. Я предпочитаю помогать людям напрямую. Вот, Чулпан Хаматова — молодец, она справляется. (С возмущением.) Знаете, мне так было обидно из-за того, что творилось вокруг нее во время предвыборной кампании. Это же просто какое-то свинство. Почему же люди ничего хорошего не помнят? Почему она должна была охаивать кандидата в президенты, если он помогал ее фонду? И это же не просто общественная деятельность во имя чего-то! Это здоровье детей! Здоровье нации. Я сама участвовала в мероприятиях, которые проводила Чулпан, я вижу, какой широкой она души человек! Какой сердечности и теплоты! Как можно было на нее спустить таких собак? Я вообще не понимаю! А сейчас будут говорить все, что угодно, чтобы объяснить ее шаг.
Источник: rbcdaily.ru