Еще сто лет назад память о войне 1812 года в Казани была крепка. Люди помнили и гордились тем, что казанское ополчение осаждало Дрезден, а татарская конница опрокидывала французские полки, что первым комендантом Парижа был наш земляк генерал Юшков. О Надежде Дуровой и говорить нечего. Многие семьи могли похвастаться причастностью к великим событиям. Люди знали и о том, что Казань на время наполеоновского нашествия превратилась во вторую столицу государства, куда перевезли важнейшие архивы, государственные денежные фонды, где поместились департаменты Сената и его опекунский совет. В столетнюю годовщину Бородина в городе провели большой парад, патриотические шествия русской и татарской общественности, возложили на могилы участников войны 1812 года венки, открыли памятник Кутузову. Теперь остались главным образом письменные памятники, сохранившие немало любопытных сведений для потомства.
Еще сто лет назад память о войне 1812 года в Казани была крепка. Люди помнили и гордились тем, что казанское ополчение осаждало Дрезден, а татарская конница опрокидывала французские полки, что первым комендантом Парижа был наш земляк генерал Юшков. О Надежде Дуровой и говорить нечего. Многие семьи могли похвастаться причастностью к великим событиям. Люди знали и о том, что Казань на время наполеоновского нашествия превратилась во вторую столицу государства, куда перевезли важнейшие архивы, государственные денежные фонды, где поместились департаменты Сената и его опекунский совет. В столетнюю годовщину Бородина в городе провели большой парад, патриотические шествия русской и татарской общественности, возложили на могилы участников войны 1812 года венки, открыли памятник Кутузову. Теперь остались главным образом письменные памятники, сохранившие немало любопытных сведений для потомства.
Еще сто лет назад память о войне 1812 года в Казани была крепка. Люди помнили и гордились тем, что казанское ополчение осаждало Дрезден, а татарская конница опрокидывала французские полки, что первым комендантом Парижа был наш земляк генерал Юшков. О Надежде Дуровой и говорить нечего. Многие семьи могли похвастаться причастностью к великим событиям. Люди знали и о том, что Казань на время напол
«Мы в плену и отданы на произвол врага…»
Как в нынешню войну
Успехи переменны:
У Россов Галлы в полону,
А сими Россиянки пленны! (Гавриил Державин)
По окончании Отечественной войны 1812 года в России осталось около 200 тысяч военнопленных. Их большими колоннами, по 2-3 тысячи человек, отправляли в разные губернии. Многие погибали в пути. Высокая смертность среди пленных вынудила российское правительство приостановить их перемещение вглубь страны. Однако в губерниях, принимавших пленных, они зачастую становились «жертвою лихоимства приставов, равнодушия гражданских начальств…» и также во множестве умирали.
Первое время в Москве пленные расчищали улицы, закапывали трупы, позднее устраивались на разные работы и в услужение. В одном из французских источников бывший пленный сообщал, что во времена Ф. П. Ростопчина их держали большой группой в конюшне, кормили картофелем и отрубями. Бывало и такое, что их вывозили на городские улицы, выставляли, как диких зверей, на обозрение и позволяли населению всячески оскорблять. Позже пленные попали под попечение В. И. Оленина, испытавшего на себе тяжести пленения под Аустерлицем и вылеченного французскими докторами.
Первоначально правительство не планировало оставлять пленных в Казанской губернии. Здесь исторически была точка транзита для арестантов России, приговоренных к ссылкам и каторге. И партию под командой гвардии штабс-капитана Станкевича, следовавшую в Оренбург, в октябре 1812 года просто обмундировали в зимние полушубки, суконные штаны и валенки местной выделки и после десяти дней отдыха отправили по маршруту, оставив в военном госпитале полсотни больных. Но зимой движение по тракту прекратилось, и Казань стала местом дислокации пленных. Уже в феврале губернатор Мансуров доносил о восьми офицерах и 414 нижних чинах 16 наций. Причем 116 человек успели помереть от простуд и эпидемий. Смертность сократили, поставив вопрос под контроль и неусыпное наблюдение специальной комиссии из ученых профессоров университета. Тех, кто был здоров, раскассировали по уездным центрам — в Ядрин, Тетюши, Мамадыш, Спасск.
Копеечка — хлеба, копеечка — квасу…
Как и на что жили пленные? Распоряжением правительства им назначили продовольственное содержание: обер-офицерам — чином ниже майора — 50 коп. в сутки, майорам — 1 руб., подполковникам и полковникам — 1 руб. 50 коп., генералам — 3 руб. Гвардейцы, как и везде в мире, потребовали преференций. Капитаны Било, Шарвень и Лефер указали на старшинство в один чин перед армейцами и попросили давать им полковничье содержание. Петербург отказал.
По воспоминаниям капитана Карла Вагевира, офицерского содержания — 50 копеек в день для офицеров чином ниже майора — хватало, чтобы жить хорошо, особенно по местным меркам. Все стоило очень дешево. Например, за 25 ободранных зайцев просили 4 копейки. Тушки замораживались и считались между пленными деликатесом. Правда, местное население не употребляло зайцев в пищу, считая их чем-то вроде кошек, а использовало только шкурки… Рядовой Кристоф Циммерман полагал достаточной для продовольствования сумму в 5 копеек в день. «Фунт лучшей говядины стоил 12-16 пфеннигов (7,5-10 коп.), фунт хлеба — 8 пфеннигов (5 коп.). Капуста и огурцы, выращивавшиеся повсеместно, стоили и того меньше».
Офицеров не ограничивали в контактах с банками. Фердинанд Пьерсон обратился с письмом к известному санкт-петербургскому банкиру Раллю и получил заверения, что его просьба будет исполнена. А лейтенанту Фредерику Барону деньги через банк братьев Ливье перевел из Франции его брат.
Самый знаменитый «казанский пленник» генерал Буайе — так он себя рекомендовал — добивался от русских властей признания своего «генеральства». Но наведение по официальным каналам справок подтвердило лишь то, что он исправлял в далеком 1803 году генеральскую должность где-то на острове Сан-Доминго, состоя в чине полковника. В марте 1812 года он получил должность начальника штаба дивизии генерала Партуно и был представлен к званию бригадного генерала. Но документа об утверждении его в этом звании за подписью Наполеона не нашлось. Как бы то ни было, русские его в документах именовали генералом, однако, когда он принял русское подданство и поступил на госслужбу, ему присвоили только статского советника — 5-й класс табели о рангах, не генеральский. Все-таки генеральского патента за подписью «врага человечества» не нашлось.
В плену, в Казани, Буайе завел себе новую семью: живя в доме Толстых, взял в жены их крепостную. Законная, первая супруга Эфросэн бомбардировала его слезливыми письмами через дивизионного командира Буайе генерала Партуно, отбывавшего плен в Петербурге. Но черствое сердце француза не тронули приветы крошки-дочери, просившей папочку прислать ей конфеты, потому что она миленькая, послушная и бедная. Упорная женщина не бросала своей затеи и в конце концов написала командиру оккупационного корпуса во Франции Воронцову. По его запросу француза отыскали и понудили устроить свои семейные дела приличным образом. Он даже съездил во Францию в 1822 году — уже будучи русским подданным и отцом новых детей.
Уездный плен французов
Как писал в воспоминаниях французский хирург Дезире Фюзейе, по прибытии пленных в уездный Спасск они были поселены на краю города, в самом бедном квартале.
В дома, где их разместили, дважды в день сходились на кормежку свиньи, куры и коровы. В этих хижинах пленные страдали от невыносимой жары и зловония. Свиньи и поросята спали вперемежку с ними на полу в комнате, а куры — под печкой. Между тем хозяева-крепостные производили впечатление вполне человеколюбивых людей. Они все время повторяли, что пленных должны расселить в лучших жилищах. Пленные долго ожидали отсутствующего городничего, чтобы улучшить свои жилищные условия, и за это время познакомились с уездным исправником, отставным полковником. Тот пригласил их в гости и хорошо угостил рыбными пирогами и водкой. Вскоре офицеров зазвал к себе командир гарнизона, познакомивший французов со своим зятем, дворянином Глазатовым. Как только местные дворяне прослышали о том, что пленные побывали у исправника, коменданта крепости и у Глазатова, они принялись наперебой приглашать их к себе в гости.
Всякий раз французов заставляли отведать множество блюд и спиртных напитков. Их несколько смутила русская традиция пить спиртное из одной посуды. Смущал и любимый напиток спасских обывателей, который они выгоняли из картофеля или зерна. Он был невыносимо вонючий. Через две недели прибыл городничий, который встретил пленных неплохо, хотя холодно. Не понимая по-французски, он все же догадался, чего от него хотят, и позвал десятника, приказав ему выделить лучшие комнаты. Десятник ответил, что французы и так живут в хороших комнатах, после чего городничий схватил его за бороду и избил на глазах французов. Окровавленный десятник отвел пленным три новые комнаты, ненамного отличавшиеся от предыдущих. Жалея его, офицеры не пошли вновь жаловаться, а сняли несколько хороших комнат за свой счет.
Капитан Пьер Ноказ, написавший о пребывании в плену ядовитые местами мемуары, немедленно раскритикованные в «Казанских известиях», оказался в одном помещении с четырьмя крестьянами, кобылой, тремя телятами, десятью овцами и 28 другими мелкими домашними животными. Часто бывало, что за ночь овцы съедали всю солому, на которой спал француз, а утром его будили телята, лизавшие ему лицо. При этом Ноказ отмечал, что ему еще повезло, так как некоторые его товарищи оказались в доме со свиньями. К своему стыду, он взял за обычай по пути на рынок заходить в кабак, где выпивал водки. Бороться со скукой Ноказу помогали французские книги, которые он брал читать у местных дворян.
Самыми уважаемыми и самыми востребованными пленными были врачи. Недостаток медиков ощущался особенно остро за пределами губернских городов, поэтому появление здесь относительно большого количества квалифицированных специалистов вызвало к ним пристальное внимание как со стороны властей, так и местных жителей.
Фюзейе вспоминал, что спасский врач принял их хорошо, показал свою библиотеку, где было несколько трудов по медицине, написанных на латинском языке, но когда француз попросил их почитать, тот грубо отказал. После этого случая Фюзейе принял решение лечить всех нуждающихся бесплатно. Как только были вылечены несколько больных, страдающих офтальмией и язвой, французский врач приобрел столь широкую известность, что к нему начали приезжать больные не только из Казанской, но и из соседней Симбирской губернии. По воскресеньям приток больных был так велик, что до полудня у Фюзейе не было времени, чтобы позавтракать. Каждый день, с пяти утра до восьми вечера, он делал перевязки, потом выписывал рецепты для отправки их в Казань, потому что ближе фармацевта не было. Городничий не позволял пленному удаляться на большие расстояния, но ему все же удавалось уезжать иной раз за 25-30 лье, в таких случаях за ним высылали экипаж или кого-нибудь верхом на лошади. Но позже городничий стал менее строг и закрывал глаза на эти отлучки, так как по его просьбе хирург вылечил его сына, который чуть было не потерял зрение.
К этому времени Фюзейе начал понемногу избавляться от нищеты. Несмотря на его твердое намерение не брать никакой платы за лечение, крестьяне несли ему яйца, масло, мед, уток, гусей, кур, которыми он делился с товарищами по плену. Мещане приносили холст, муку и т. д., а дворяне платили деньги. Фюзейе ничего не хотел брать, но помещики советовали ему не отказываться от подношений, так как люди были недовольны отказами, полагая, что врач не хочет их лечить.
Лейтенант Симон Рюппель подружился с бугульминским помещиком Иваном Ждановым и гостил в его имении. Там хозяин устраивал ему прогулки, охоту на озере, а по вечерам девять молодых служанок развлекали гостя, играя на балалайках и танцуя в народных костюмах, что приводило молодого человека в восторг. Он даже влюбился в одну из них по имени Вера, чей локон и пуговицу потом всегда носил с собой. Другой пленник, голландец Вагевир, подружился с мензелинским помещиком, отставным майором Степаном Майоровым и «под расписку» у местного исправника ездил в гости к другу, пристрастился там к псовой охоте на зайцев. В мае 1814 года мемуарист со своим хозяином посетил татарскую ярмарку — сабантуй, проходивший в 25 верстах от поместья в открытом поле. На голландца большое впечатление произвели не сами товары, а вид татар, одежда и украшения женщин, конные состязания мужчин. В свою очередь татары, признав в нем чужеземца, окружили его и через Майорова стали задавать ему различные вопросы о его родине.
Пленные офицеры жили компаниями. За это их уважали и крепостные, и мещане и при встрече с ними почтительно кланялись. Дворяне не раз приглашали их в свое общество. Фюзейе постоянно звал к себе хозяин винного склада, который часто болел. Поскольку он получал московские газеты, то заодно предлагал почитать их. Если француз что-то недопонимал, он терпеливо разъяснял. В этом доме его всегда хорошо принимали. Как только приходили газеты, за ним посылали сани или дрожки, если было очень холодно, слуга приносил их к Фюзейе домой. Помещики из соседних деревень тоже приглашали француза к себе. Здешние жители никогда не слышали имени Дезире, и по их просьбе Фюзейе согласился зваться Иваном Ивановичем, все знали его под этим именем.
Рядовой Циммерманн со своей флейтой и гитарой был желанным гостем в домах помещиков и получал от дам знаки их благодетельного участия. Обычно же солдатам приходилось разделять образ жизни своих хозяев, русских крепостных и мещан. Однако Циммерманн нашел способ несколько улучшить свое положение и вызвать уважение в глазах крестьян. Достаточно было соблюдать некоторые религиозные обряды, например, креститься на иконы и перед приемом пищи. Это было единственным средством показать им, что он не язычник и верит в Бога, в чем те сомневались по поводу большинства других пленных, которые вели себя не слишком умно. После того как Циммерманн приспособился к местным обычаям, его, в отличие от других его товарищей, никогда не обижали и не издевались. Ему никогда не отказывали в деревянной чашке для питья или в ложке. Остальным если и предоставляли эти предметы, то помечали их и сами больше никогда не использовали. Ганноверец смог войти в лучшие отношения со своими хозяевами еще и потому, что приложил старания для изучения русского языка: вскоре он мог с ними свободно объясняться. В некоторых ситуациях, когда возникало непонимание, Циммерманн служил в качестве переводчика. Так он заработал определенный авторитет.
Занятия пленных, в зависимости от ситуации, были способом либо улучшить материальное положение, либо скрасить время. В Бугуруслане, по рассказу Ноказа, один французский солдат купил игральные карты и, представляясь пророком, выманивал у доверчивых крестьян деньги. «Пророк» поселился в доме бедного русского дворянина, который стал его помощником в мошенничестве. Жертвы, которые приходили в дом, ждали «пророка» в одной комнате, а тем временем русский заводил с ними разговор. Словоохотливые крестьяне рассказывали о причинах, которые привели их сюда, а француз подслушивал в соседней комнате. Потом он выходил и удивлял крестьян, сообщая, что знает причину, по которой они пришли (правда, для этого нужно было хорошо знать русский язык). После такого крестьяне верили всему, что он им говорил, а оба плута делили полученную выручку. Однажды этот солдат унес сушившееся белье и спрятал его в стоге сена. Когда же крестьянин пришел к нему за советом, «пророк» за соответствующую плату «предсказал», где найдется пропажа. В другой раз он попробовал себя в роли врача, когда к нему пришли по поводу больного. Француз сначала отказывался от лечения, но, когда ему предложили крупное вознаграждение, не удержался и дал порошок из сушеных и истолченных трав. На удивление, больной выздоровел, но в дальнейшем солдат не рисковал и занимался только картами. Надо отметить, что услугами «пророка» пользовались не только крестьяне, но и благородные дамы, желающие узнать новости о русской армии, которых они довольно долго не получали. Некоторые пленные наладили производство соломенных шляпок, которые успешно сбывались местным модницам, другие делали красивые кубики для игры в кости, также пользовавшиеся спросом.
Все пленные ждали известий с родины. Поначалу были уверены в конечной победе Наполеона и скором своем освобождении. Энтузиазм угас, когда из Казани стали поступать известия об отступлении великой армии и ее гибели на Березине. Отречение императора стало знаком скорого возвращение домой. Известие об освобождении достигло Спасска 6 июня (старый стиль), а еще через два дня находившиеся там пленные выехали в Казань, куда прибыли 10 июня. Здесь со всей губернии были собраны 480 пленных французов и итальянцев — 50 офицеров, 70 унтер-офицеров и 360 солдат. Они были разделены на две партии.
Не менее 40 военнопленных высказали желание принять подданство России, в том числе генерал Буайе, далматский капитан Симонич, французские лейтенанты Грен и Гресье. Фюзейе в мемуарах писал, что к моменту его освобождения в губернии решили остаться два-три офицера и 60 солдат, в основном французов и итальянцев.
Получив известие о возвращении домой, Фюзейе от лица пленных поблагодарил городничего за заботу и внимание и просил передать всем жителям, что пленные будут вечно признательны им за уважение, с которым с ними обходились. Вечером пленные устроили праздник по случаю освобождения, на который сбежались посмотреть как горожане, так и жители окрестных деревень. Французы изготовили жженку, накрыли стол посреди двора и водили вокруг него хороводы, распевая и крича: «Да здравствует Франция! Да здравствует Россия!» К офицерам присоединились дворяне, а обыватели заполнили соседние крыши. Пленные пели песни своей родины, а дворяне их всячески подбадривали. Хозяин винного склада отозвал Фюзейе в сторону и еще раз предложил остаться, на что тот ответил: «Как вы можете мне это предлагать, видя, с какой радостью мы возвращаемся к нашим семьям?» На следующий день огромная толпа сбежалась посмотреть на их отъезд.
В одной из деревень по дороге в Казань произошел конфликт пленных с крестьянкой. Французы купили у нее молоко и просили дать кувшин из-под него, обещая вернуть после обеда. Та отказала, мотивируя тем, что французы не являются обычными людьми, так как они курят и с ними находятся собаки. Пришлось купить и кувшин. Поев, пленные стали звать крестьянку, предлагая отдать ей кувшин, но когда та прибежала за ним, один из французов бросил его на землю и разбил.
Прибытие пленных в Казань совпало с получением здесь известий о заключении мира. Губернаторский сад украсили иллюминацией. В павильоне был дан великолепный концерт. Уже с утра орудийные залпы возвестили о начале празднества. Мир славили и в Кремле, и в церкви Казанской Божьей Матери. Был приглашен местный гарнизон. Весь город сиял огнями. Губернатор дал обед воинским частям, командирскому составу и первым лицам города. Повсюду раздавались крики «Париж взят!», «Париж пропал!» По словам Фюзейе, в Спасске им ни разу не довелось испытать столь неприятных впечатлений.
Много хороших слов со стороны пленных было сказано в адрес казанского гражданского губернатора Б. А. Мансурова. «Татарином, весьма расположенным к французам» называли его французские пленные. Его дом был открыт всем пленным офицерам, и им там никогда не напоминали об их положении. Эта деликатная благосклонность успокаивала пленных, не унижая их. После освобождения французы увезли незабываемые воспоминания о приеме, который они получили в этом городе. По словам автора, они шли в Россию на войну, а нашли друзей и утешение в беде.
На пути домой
То ли нетерпение от скорого свидания с близкими, то ли недосмотр русского начальства стали причиной того, что французы из партии коллежского асессора Овсянникова — более 200 человек — в пути чуть не погибли из-за нелепой выходки своего товарища. Один сержант-артиллерист, заядлый курильщик, проходя по деревне, находившейся в стороне от дороги, вздумал зайти в дом, чтобы попросить огня. Хозяев дома не было. Он постучал в дверь, но дети, напуганные стуком, не осмелились ее открыть. Разгневанный сержант ворвался в дом и ударил палкой по голове одного мальчика. Тот упал наземь.
Жители деревни, узнав о случившемся, вооружились палками и устремились к стоянке французов, прихватив с собой ребенка, который не подавал признаков жизни. Местный священник приказал бить в набат, на который начали сбегаться жители соседних деревень. Люди были готовы на все. Положение становилось отчаянным, и Овсянников, пытавшийся успокоить толпу, вызвал к себе Фюзейе, единственного из французов, который мог говорить по-русски. Перепуганные солдаты уже готовились прятаться в соседнем лесу. Необходимо было срочно наказать виновного, но выявить его в тот же миг было невозможно.
Овсянников попросил хирурга перевязать больного. Вскоре ребенку стало лучше, что успокоило его родителей. Теменная кость оказалась слегка вдавленной, но перелома не было. Когда Фюзейе сделал ему перевязку, крестьяне начали успокаиваться. Отцу ребенка было дано пять рублей. Овсянников сказал крестьянам, что с подполковником и хирургом займется поисками и наказанием виновного. Он всячески старался их утихомирить, а Фюзейе со своей стороны успокоил относительно состояния больного и пообещал, что специально задержится на день, чтобы оказать ему необходимую помощь. Набат затих, тревога улеглась. Но беспокойство не покидало пленных всю ночь и весь следующий день. С восходом солнца они покинули деревню, где чуть было не обрели свою могилу.
В Бугульминском уезде от Филиппа Юнкера произошла фамилия Юнкеров, дети Ларжинц совсем переменили прозвище отца и стали писаться Жильцовы, а от Петра Баца произошли Бацитовы, и только потомки Вилира Сонина сохранили неприкосновенным свое имя.
Капитан из голландцев Карл Вагевир в Казани побывал на немецкоязычной службе в лютеранской церкви, а вскоре познакомился с сапожником-немцем, который угостил его водкой и починил ботинки, отказавшись взять за это деньги. На следующий день новый приятель повел Вагевира на одну из городских площадей, где проходило наказание фальшивомонетчиков. Сначала тех били кнутом, а потом выжгли на лбу и щеках клейма и объявили о пожизненной высылке в Сибирь. Это произвело на мемуариста сильное впечатление, и он заключил, что русские все же остаются варварами, несмотря на то что добрый император Александр старается искоренить эти жестокие традиции.
Капитан Ноказ на пути домой в Казани познакомился с семьей французского эмигранта графа Бесобра, который хорошо встретил своего земляка и предложил остановиться у него. Графиня также была очень любезна. Один из вечеров Ноказ провел у генерала Буайе, отметив, что тот оставался в России и хотел вступить в русскую службу. Мемуарист встретил в Казани еще несколько французов, которые оставались здесь в качестве учителей или прислуги.
Примечательно, что мемуары Ноказа, вышедшие в Париже, не остались незамеченными в Казани. Критически на эту книгу отозвались «Казанские известия», опубликовав несколько выдержек из нее, в которых мемуарист некорректно высказывался в адрес провинциального русского общества. Мемуары вышли анонимно, и автор заметки не мог упрекнуть в насмешках конкретного французского офицера, поэтому он закончил аннотацию напоминанием той истины, что право злословить предоставлено слабейшему.
Циркуляром министерства внутренних дел России от 4 июля 1813 года французским военнопленным разрешалось принять русское подданство. Письменную присягу «на временное или вечное подданство России» мог приносить любой солдат или офицер армии Наполеона и жить затем «вольным человеком» в любом месте Российской империи. Нижние чины принимались через министерство торговли и промышленности, а офицеры — через министерство полиции. В соответствующих фондах и надо искать сведения о принятии ими присяги. В двухмесячный срок новообращенные подданные обязаны были избрать род занятий и сословие (дворян, мещан, крестьян), в противном случае с ними стали бы обращаться, как с бродягами. Мастеровым даровался ряд льгот: их записывали в мещане, освобождали с момента принятия присяги на 10 лет от всех податей «для обзаведения домом и хозяйством», гарантировали свободу вероисповедания. Желающих принять русское подданство среди пленных было много — примерно 60 тысяч к середине 1814 года.
Источник: rus.ruvr.ru