Сегодня у нас в гостях писательница Мария Рыбакова — лауреат премий Сергея Довлатова и «Эврика». О литературной деятельности, студенческом «тайном обществе» и «странном месте»— Калифорнии, читайте в проекте «Окно в Россию».
Profile: Мария Рыбакова, филолог, писатель, училась в Берлине в Гумбольдтовском университете, получила степень доктора философии в Йельском университете, преподавала в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. С 2007 года преподаёт в университете в Сан-Диего.
Сегодня у нас в гостях писательница Мария Рыбакова — лауреат премий Сергея Довлатова и «Эврика». О литературной деятельности, студенческом «тайном обществе» и «странном месте»— Калифорнии, читайте в проекте «Окно в Россию».
Profile: Мария Рыбакова, филолог, писатель, училась в Берлине в Гумбольдтовском университете, получила степень доктора философии в Йельском университете, преподавала в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. С 2007 года преподаёт в университете в Сан-Диего.
— Маша, почему Вы выбрали профессию филолога?
— Непосредственным стимулом пойти изучать греческий и латынь был тот момент, когда я лет в пятнадцать или шестнадцать прочла «Рождение трагедии» Фридриха Ницше. Это было чуть ли не первое издание этой книжки, доступное широкому читателю в советской России — в самом конце восьмидесятых. Вообще прекрасно, когда твоя юность совпадает с освобождением страны. Я эту книжку за одну ночь проглотила, и ничего до этого на меня такого сильного впечатления не производила. Безумные пьяные поющие греки, просыпающийся поэт, который призывает Аполлона… Я решила, что вот это самое интересное и есть. Потом оказалось, что учить эти самые древние языки ужасно трудно. Я, конечно, никогда не хотела быть филологом, я хотела быть философом. А вместо этого стала сочинять истории.
— Маша, США — не первая «заграница», где Вы проводите длительное время — после учебы в МГУ Вы учились в Берлине. Чем, на Ваш взгляд, жизнь студентов немецкой столицы отличается от жизни их московских собратьев? И вообще — что дал Вам этот «немецкий» опыт?
— Честно говоря, я уже не очень хорошо всё это помню. Об этом лучше может рассказать моя книга «Анна Гром и ее призрак». В те времена в Москве многие студенты жили дома вместе с родителями, а в Берлине все жили самостоятельно, и поэтому работать приходилось больше, но поэтому и ощущение свободы было ярче. Я не встретила того немецкого романтизма, который ожидала встретить, насмотревшись фильмов Фасcбиндера. Но зато чужая реальность выбила из моей головы всякую дурь, например материализм или какие-то претензии на «фатальность».
— Следующий «американский» этап — США. Вы получили докторскую степень в Йельском университете. Что Вас сподвигло отправиться именно туда?
— Стипендия сподвигла! На эту стипендию я и написала первую книгу. Американские университеты совсем не похожи на европейские — это такие независимые и самодостаточные «планеты», немного напоминающие книгу «Игра в бисер» Германа Гессе. Главное, что я для себя там открыла — это математиков! Я там наконец-то с ними подружилась. Теперь я просто обожаю математиков. Самые красивые, одухотворенные лица в жизни я видела в двух местах: в Солемском аббатстве и на математической конференции. А недавно я помогла профессору Игорю Паку перевести с латыни статью Эйлера: это мой маленький вклад в математику и в латинские штудии.
— Сфера Ваших филологических интересов — древние языки и античная литература. Почему? Чем привлекают античные герои и сложные грамматические парадигмы?
— Больше всего они меня привлекают тем, что могу себе позволить писать романы, а жить на деньги от уроков греческого. Другой вопрос — чем студентов всё это привлекает? Кто в наши дни решается пойти изучать древнегреческий? Мне кажется, люди часто случайно втягиваются в этот процесс, прочитав мифы или трагедии, а потом уже не могут это бросить, потому что сложилась хорошая студенческая компания, дружеский круг необычный, и всё это чем-то напоминает тайное общество. Есть одна популярная книга, «Тайная история» Донны Тартт, там подобная компания студентов-классиков очень хорошо описана. Для меня тоже самым главным в этом деле были мои товарищи-студенты, хотя ничего драматического, в отличие от героев романа Тартт, у нас не происходило.
— После Йельского университета был Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, где Вы работали, теперь преподаёте в Сан-Диего. Отличается ли жизнь в разных штатах страны или нет?
— Боюсь, что кто-нибудь другой гораздо лучше бы ответил на эти вопросы! Во-первых, где бы я ни находилась, я обычно плакала и мечтала находиться в каком-нибудь совершенно другом месте. Во-вторых, мне всегда было важнее, что происходит в моей голове, чем то, что было вокруг меня. Из-за этого, наверно, я много чего пропустила, но уж так получается. В Калифорнии я всё время вижу солнце, пальмы вокруг, океан плещется. Жалко, что я к этому равнодушна — иначе здесь могло бы быть очень хорошо. А на восточном побережье этой страны жизнь быстрая, много театров, музеев — ну, я тут ничего нового Вам не открою. А вообще, я плохо Америку знаю, мне даже стыдно, вот Европу я знаю намного лучше.
— Америка — страна эмигрантов. Тем не менее, Вы чувствуете себя иностранкой или нет?
— У меня такое впечатление, что в этой стране — по крайней мере, в Калифорнии — понятие «иностранец» вообще стерлось. Одна моя подруга, американка китайского происхождения, сказала о нашей третьей подруге: «Лиза — филиппинка». Я говорю: «Какая же она филиппинка? Она американка». На что подруга мне отвечает: «Ну, мы все американцы! Но при этом ты вот — русская, я — китаянка, а Лиза — филиппинка.» То есть тебя, хочешь ты этого или нет, записывают в американцы просто потому, что ты там, как бы это сказать, рядом стоишь, что ли? И паспорта у тебя нет, и говоришь ты с акцентом, а для них ты всё равно местный. А с другой стороны, любой американец, у которого предки из России, может тут считать себя русским. Наверное, в этом есть какой-то элемент моды. Раньше всем хотелось считать себя просто американцами, а теперь каждый гордится своим иностранным — даже если весьма отдаленным — происхождением. Ну и плюс, Калифорния вообще исторически мексиканская территория, граница тут же, и испанскую речь я слышу так же часто, как английскую. Город наш начинался как испанская католическая миссия Святого Диего, но испанцы-то тут тоже были приезжие, а до них здесь жили индейцы Кумиай, в музее хранятся их корзинки, сплетенные из хвои. Может, и они пришли откуда-нибудь? Странное такое место: почти никто здесь не свой. И природа здесь странная: пустыня рядом с океаном. То есть земля, на которой почти ничего не растет, и вода, которую невозможно пить.
— Когда Вы начали заниматься литературным творчеством и почему?
— Писать я начала в двадцать три года (если не считать юношеских экспериментов). В литературу меня вытолкнула, как и очень многих, неразделенная любовь. В современном мире идет такая большая, все — и психологи, и социологи — постоянно дают советы, как сделаться счастливее, но где была бы культура, если бы жизнь не была невыносима? Как говорил французский писатель Анри де Монтерлан, «счастье пишет белилами», а не чернилами. Пикассо иногда плакал и повторял: «Жизнь слишком ужасна». А ведь он из всех художников ХХ века выразил сущность жизни наиболее разнообразно! Думаю, пока есть ощущения ужаса — вот у Толстого оно было до самого конца — художник продолжает быть художником.
— Как Вы выбираете темы и сюжеты своих произведений?
— На этот вопрос невозможно ответить! Ну, часто в голову приходят сюжеты. Ждешь, пока один из них не начинает тебя преследовать. Если он к тебе постоянно возвращается, значит, это что-то такое, что действительно надо написать. Только не надо торопиться, в молчании нет ничего плохого, в молчании главная работа и происходит.
— Писать по-русски, находясь вне языковой среды, трудно или нет?
— Да нет, совсем не трудно! Это просто миф, придуманный для того, чтобы отнять у людей свободу. Набоков, Джойс, Хемингуэй — они все как-то находили подходящие слова, не правда ли?
— Безусловно! Маша, а Вы следите за публикациями современных русских, или даже лучше сказать русскоязычных, авторов?
— Пожалуй, единственный русскоязычный писатель, которого я знаю, — это ташкентский поэт Сухбат Афлатуни, и его произведения действительно очень интересны: язык русский, а мотивы навеяны культурой, я бы сказала, Великого Шелкового Пути. И этот Путь пролегает не только с запада на восток (и с востока на запад), но и через время: от Платона и согдийских кочевников до наших дней. Но вообще рассуждения о русскоязычности как-то попахивают национализмом, и потому мне не близки эти разговоры. Ведь никто не пишет ни о том, где живет, ни о том, что видит, и уж, конечно, кровь не диктует стиль. Писатели просто записывают свои сны.
— Вы живёте в США с семьей или нет?
— У меня никогда не было интереса к семейной жизни. Мне нравятся такие люди, как Рита Леви-Монтальчини, итальянский нейробиолог. Она всю жизнь посвятила любимому делу. Во время войны, когда ей запрещали работать, она устроила лабораторию дома, потом работала по всему миру и умерла в глубокой старости счастливым человеком. Хотя, с другой стороны, люди, которые всю жизнь валяются с книжкой на диване, мне тоже очень близки.
В рамках проекта «Окно в Россию» на сайте «Голоса России» публикуются истории из жизни за пределами Родины бывших и нынешних граждан СССР и РФ, а также иностранцев, проживавших в России и изучающих русский язык.
Уехавшие за рубеж россияне часто подробно описывают свои будни в блогах и на страничках соцсетей. Здесь можно узнать то, что не прочтешь ни в каких официальных СМИ. Ведь то, что очевидно, что называется из окна, с места событий, редко совпадает с картинкой, представленной в больших масс-медиа.
«Голос России» решил узнать у своих многочисленных «френдов» в соцсетях, живущих в самых разных уголках мира, об отношении к русскоязычной диаспоре, феномене русских за границей, о «русской ностальгии» и о многом-многом другом.
Если вам тоже есть чем поделиться с нами, рассказать, каково это — быть «нашим человеком» за рубежом, пишите нам по адресу home@ruvr.ru или на наш аккаунт в Facebook.
Беседовала Елена Карпова
Источник: rus.ruvr.ru