В те осенние солнечные дни никто не выходил из тёмных подъездов, не озирался в поисках скорбящих. Помянуть певца было практически не с кем.
Припасённая для панихиды пластинка с любимой «Мир без тебя» пылилась на раскрытом, но выключенном проигрывателе… «Красавиц видел я не мало», точней, застал в те баснословные года. Когда с серьёзным видом правильно танцевали мэдисон и хали-гали, частенько под голос покойника… Сонм образов, а оглянуться страшно. За спиной — ни души. Значит, умер. И он тоже.
В те осенние солнечные дни никто не выходил из тёмных подъездов, не озирался в поисках скорбящих. Помянуть певца было практически не с кем.
Припасённая для панихиды пластинка с любимой «Мир без тебя» пылилась на раскрытом, но выключенном проигрывателе… «Красавиц видел я не мало», точней, застал в те баснословные года. Когда с серьёзным видом правильно танцевали мэдисон и хали-гали, частенько под голос покойника… Сонм образов, а оглянуться страшно. За спиной — ни души. Значит, умер. И он тоже.
Магия слышна в самом его имени. Это голос жреца и факира, окликающий сквозь дымку бабьего лета: «Ну что так робко стоишь?»
Он одинаково неотразим в роли чудотворца и шарлатана. При бесспорной, осязаемой популярности Магомаев являлся своим поклонникам в разных обличиях. Для одних как загадочный холостяк («по просёлочной дороге шёл я ночью»), встречающий свадебный кортеж ночных фантомов. Для других (и не многих) как советский Брайен Ферри, Призрак Оперы, Оскар Уайльд в малиновом кушаке и кружевных манжетах. Недаром в основу «Королевы красоты» положен Boulevard of Broken Dreams («Бульвар Разбитых Грёз», песня 1930 года, выброшенная из одной голливудской картины за чрезмерную мрачность).
Его официальная завидная биография не была тайной за семью печатями. Самые нелепые мифы, анекдоты и наглые выдумки также циркулировали вполне свободно. Наряду с «устной Торой» в советском обществе гуляли и апокрифы, подчас довольно скабрёзные…
Погода никак не хотела портиться. В прозрачном воздухе слышалось шуршанье болоньи и перестук шпилек. Герои и современники магомаевских песен заполоняли скрытые от глаз профанов переулки, по которым круглый год «бродит лето». И гортанный голос Муслима увещевал: «С тобою связан навеки я».
Отпечаток минувшей эпохи на его песнях столь весом, что заворожённому слушателю подчас неясно, то ли голос певца влечёт его на дно воспоминаний, то ли воспоминания восстают «со взбаламученного дна» по зову бакинского Орфея.
Валерий Ободзинский — единственный певец советской эстрады, который пел голосом молодого человека своей эпохи так проникновенно, что мы и по сей день, давно распрощавшись с молодостью, ощущаем холодок тоски по чему-то неизъяснимому, которое каждому дано и у каждого будет отнято. Тленная вечность Валерия Ободзинского
Магомаев — певец стихий, страстей и превращений: снег, лёд, море… Его «Бухенвальдский набат» рассказывает о «жертве огнём», о кошмаре холокоста ясней нюрнбергских протоколов. И следом он же призывает: «Дари огонь как Прометей!»… Огонь истязающий и очищающий — Fire Джими Хендрикса и напалм Вьетнама. «Набат» Магомаева и «Бабий Яр» Анатолия Кузнецова. Всё это в 60-х как-то соседствует и с Summer of Love и «Королевой красоты», красавицей, родившейся на пепелище.
Мысль о том, что исполнитель этих вещей официально мёртв, не омрачает их восприятие. С человеком, готовым так убедительно произнести: «Я давно снам не верю», невозможно расстаться, посмотрев в новостях кадры панихиды. Магомаевское «Позови меня! Позови меня! Хоть когда-нибудь позови…» не мольба, а повеление посвящённого, знающего цену таким словам, знающего их силу.
Также нежданно и неприметно отступали в вечность его великие итальянские предшественники Клаудио Вилла и прежде всего Доменико Модуньо. Песни, чьи слова как поцелуи горели на устах влюблённых всей планеты, оседают в коллекциях старых евнухов-филофонистов. Далее следуют объявления жадных внуков: «Продам диски». За ними — беспамятство и оцепенение. Пока не повторит свой вопрос голос Орфея: «Ну что так робко стоишь?»
Магомаева сравнивают с Элвисом. Смотря с каким. Восточному юноше из благородной семьи не к лицу конвульсии фермерской молодёжи, отплясывающей рок-н-ролл. Магомаевский Элвис — остепенившийся Элвис среднего периода — поющий киноактёр «для тех, кому за…» Кому на танцы уже поздновато. Артист со стильной и аккуратной, но уже не совсем модной причёской. Певец, исправно подгоняющий приятные полутвисты, босса новы и блюз-румбы, обеспечивая романтический настрой преданных, но повзрослевших поклонниц.
Журнал «Ровесник», бичуя Элвиса устами М. Беленького, называл такой репертуар «любовной пошлятиной». Для истинных гурманов и денди звучит весьма заманчиво. В талмуде-песеннике «любовной пошлятины» кино-Элвиса сверкают сказочные шедевры: Edge of Reality, Indescribably Blue, весь цикл песен к фильму Harum Scarum. Они вполне могли быть написаны для Магомаева, родившегося почти в день (земной) смерти короля рок-н-ролла, несмотря на титул предпочитавшего лирические баллады.
Поклонники даже называют обоих просто по имени: Муслим, Элвис, и это не звучит как панибратство. Элвис Аронович, Муслим Магометович. Поющие джинны из параллельных миров.
Элвиса охотно пародировали и друзья (Джонни Кэш) и сатирики с юных лет. Был такой человек и в тени Магомаева. Его лицо известно миллионам — молодой физик Борков, которого соблазняет Эдита Пьеха в «Судьбе резидента». Андрей Вертоградов звали этого замечательного пародиста. Он умер в прошлом году больной и забытый (но не нами). Уровень его мастерства можно оценить в фильме «Обвиняется свадьба».
Вертоградов блестяще владел французским. Стоит напомнить, что Муслим Магомаев стал первым советским исполнителем песни Сержа Генсбура «Кукла восковая».
Напряжено сведённые брови Муслима (узнаваемые, как бакенбарды Хампердинка) — взгляд скульптора, обдумывающего прикосновение, взгляд Дориана Грея, изучающего свой портрет. Поэтические образы его песен действительно имеют статуарную осязаемость: увязший в снегу дискобол на фоне застывшего в зимнем небе чёртова колеса.
Он сделался инкарнацией Руди Валентино в «Атомном веке». Его неуклюже боготворили, за ним следили (зажмурив глаза и напрягая воображение), им интересовались предельно разные (по возрасту, интеллекту и ориентации) граждане.
Баритон Магомаева — густой и натуральный, как бакинская нефть, как тёмное алжирское вино, превращённое в «Солнцедар» — страшный галлюциноген времён песни «Солнцем опьянённый» притягивал лучших поэтов-песенников.
День и час я не знаю, Но однажды ты придёшь. Каждый вечер я засыпаю, Чтоб узнать, где ты живёшь!
И крамольное «йе-йе-йе» перетекает в задумчиво-лукавое «может быть во сне?»
Ещё одна парадоксальная параллель: пока Битлы священнодействовали, пуская запись задом наперёд, крепкий шлягермахер Бабаджанян, вывернув наизнанку «24 000 Bacci» Челентано и заимствовав рифф-вертушку из Lucille Литтл Ричарда, родил первый советский шейк. Или второй, если вспомнить одноимённый, суфийский «Шейк» Полада Бюль-Бюль Оглы.
Рано ушедшая Инна Кашежева подарила Муслиму «Атомный век»; Роберт Рождественский — «Позови меня» и «Благодарю»; Леонид Дербенёв — городскую готику «Может быть во сне?» и прекрасные переводы песен Энрико Масиаса; Анатолий Дмоховский — морозный вудуизм «Сердца на снегу»; а последний из ныне здравствующих гигантов, Евгений Евтушенко — «Чёртово колесо».
Это был достойный ответ Ивану Реброву и Борису Рубашкину — на пике брежневской стабильности советские артисты способны исполнять благородный «китч» такого качества, что перед ним распахнутся скрипучие створки цензурной ширмы.
Конечно, то была имитация разгула. И Муслим в пелерине с красным подбоем напоминал не барина, а скорее Графа Дракулу. Паника и ликование, чередуясь в этой уникальной песне, очень точно передают атмосферу «стабильности». Мир сновидения, где в магазинах ничего нет, зато в холодильнике (или в морге) всё забито. «Танцплощадке под снежком снится вальс»… Вальс Мефистофеля — творца и разрушителя иллюзий.
Сезон в парижской «Олимпии» к числу иллюзий и вымыслов не относится. Муслим действительно несколько месяцев выступал с концертами в этом небольшом, но престижном зале. Однако не стоит преувеличивать влияние данной эскапады на мировую поп-культуру. (Кстати, два выступления Grateful Dead на этой площадке составляют основу инициатического альбома «Europe-72», упомянутого нами в предыдущей статье.)
Потенциал врождённого дендизма позволил Магомаеву облагородить советский декаданс. Многие принимали дьявольский кураж «Чёртова колеса» за источник нескончаемой жизненной энергии. Не подозревая, что песни, под которые пьёт и гуляет вся страна, переживут систему развитого социализма, а главное — их самих.
И никто сказать не может, Где радость ждёт, а где беда. За ложным солнцем идём, Не сиявшим никогда.
К середине семидесятых формула износилась. На просьбы из зала спеть «Сердце на снегу» певец отмахивался: «Такая старая песня… слов не помню». И это была отнюдь не рисовка с его стороны. Атмосфера изменилась. Солидных певиц и певцов-«солистов» вытесняла суррогатная, вторичная продукция вокально-инструментальных ансамблей, отражавшая агрессивное убожество их руководителей, помешанных на джаз-роке. Безвкусие сплачивает массы сильней идеологических штампов.
Трагическая фраза «Я твой преданный Орфей» уже вызывала насмешку нового поколения несмышлёнышей, путающих цинизм с наивностью. Винтажные, некогда дефицитные и вожделенные значки с цветным портретом певца стали украшать пиджачные лацканы доморощенных панков, а то и просто ненормальных.
«Замерзавшие» понарошку в ресторанной степи «ямщики» мало-помалу, словно зомби из массовки, получив последние суточные, разбредались кто куда: от ресторана под гастроном, из-под гастронома — под лопату. «Зачеркни эти дни…»
Авторитет позволял певцу в 70-х записывать каверы зарубежных хитов: Sealed With a Kiss, Mummy Blue. Делал он это с большим чувством юмора (Oh, one more time!), без дубовой высокопарности, свойственной теперешним англофонам.
Не бутафорский снежок из песенки Адамо, а реальная седина меняла цвет волос «королевам красоты», тем, что стояли у киосков «в потоке солнечного света», полагая, что он опасен только для вампиров и Натальи Варлей в фильме «Вий». Теперь голос Магомаева звучал c моновертушек в жутковатых квартирах чокнутых дамочек между пыльным фортепиано и трюмо.
Смысл происходящего и его бессмыслица не имеют значения, когда иллюзия становится магией, а фокус перерастает в ритуал. «Всадник без головы» был рукотворным, но его мираж в небе над прерией внушал неподдельный страх. Слушая музыку «Мертвеца», каждый воображает то, что может вообразить, пока пробуждённые ею образы не подчинят себе слушателя полностью. «Мертвец» с ласковой улыбкой
Интеллигенция любит заводить архивы и ничего не выбрасывать. Простонародье в этом плане менее сентиментально — жалкого вида «миньоны» валялись вблизи помоек, ими рулили дети в песочницах с прошлогодним песком. Джентльмен с сигаретой бесстрашно глядел с растоптанной в луже обложки. Какой «Орфей» в эпоху «Бонни М» и «Супермакса»! В культурных домах копеечные «миньоны» берегли для потомства, для будущих культурологов.
Чёртово колесо замедляет ход. В его лукошках пусто. Утомлённый Орфей, выведя из преисподней толпу преданных Эвридик, оглядывается, и те, бывшие «королевы красоты», не зная, куда себя деть от смущения, исчезают. «…зачеркни эти дни, не пиши, не звони, извини, извини…» Но «пока я помню, я живу»:
Сегодня родился Муслим Магомаев, великий певец и романтик атомного века.
Источник: chaskor.ru