Писатель Карина Кокрэлл продолжает рассказывать о замечательных событиях и людях британского прошлого, включая иностранцев, чьи имена оказались неожиданно и навсегда связаны с Англией. Один из таких людей — Александр Герцен, более десятилетия выпускавший в Лондоне уникальную бесцензурную газету на русском языке — «Колокол», не без влияния которой в России было отменено крепостное право.
Писатель Карина Кокрэлл продолжает рассказывать о замечательных событиях и людях британского прошлого, включая иностранцев, чьи имена оказались неожиданно и навсегда связаны с Англией. Один из таких людей — Александр Герцен, более десятилетия выпускавший в Лондоне уникальную бесцензурную газету на русском языке — «Колокол», не без влияния которой в России было отменено крепостное право.
…В тишине гостиной лондонского особняка Orsett House гулким, тяжелым сердцебиением отмеривали время огромные напольные часы. В полумраке не сразу можно было заметить сидящего в кресле человека. Взглядом, пугающим своей неподвижностью, человек смотрел в темнеющее окно. Он уже жалел, что вообще приехал в этот город, и не знал еще, что будет тут делать.
В его жизни уже были Москва, Санкт-Петербург, Пермь, Вятка, Владимир (три последних — места ссылки), потом — Париж, Ницца, Флоренция, Лозанна, Брюссель, Женева (места европейской «ссылки»), теперь вот — еще и Лондон.
Годы 1851-й и 1852-й оказались самыми тяжкими в его жизни: в кораблекрушении погибли его мать и десятилетний глухонемой сын Коленька, возвращавшиеся с лечения в Швейцарии домой, в Ниццу. Незадолго до этого Герцену пришлось пережить измену любимой.
Жена увлеклась его соратником — неким Гервегом, социалистом и поэтом, которого вместе с его женой Эммой Герцен приютил у себя в доме. Дело получило огласку. А вскоре Герцен теряет и жену: беременная, опозоренная, так никогда и не оправившаяся от гибели сына, она заболеет чахоткой и умрет от преждевременно начавшихся родов, не выживет и младенец.
Назад дороги нет
Тогда они жили во Франции, где свирепствовала реакция после подавления Третьей революции. Вскоре после похорон Герцену дают понять, что известный русский вольнодумец — persona non grata.
О том, чтобы вернуться в свой особняк в Москве на Сивцевом Вражке, лучше было вообще не думать: восстание декабристов 1825 года сильно и навсегда напугало Николая I, и Герцен был полностью отрезан от России. Для него это было самым невыносимым и усугубляющим одиночество. Европейские дела тоже интересовали и волновали его, но только дела российские могли так переворачивать душу, заставлять так трястись от возмущения и сопереживания. В общем, обычная русская эмигрантская история.
На имущество Александра Герцена после его отъезда в Европу наложено высочайшее вето, и только вмешательство влиятельнейшего банкира Ротшильда, на самолюбии которого Герцен умело сыграл, помогло изгнаннику вызволить из России часть его солидного, унаследованного после смерти отца состояния.
Царь приказывал ему вернуться. Он посмел не повиноваться и переселился в Лондон: после двух ссылок рассчитывать на милость Николая I Герцену не приходилось и не хотелось.
Лондон — не Париж и не Ницца, здесь — «ни звука русского, ни русского лица». В первые дни в этом городе он пишет: «Нет города в мире, который бы больше отучал от людей и больше приучал к одиночеству, как Лондон»…
Однако позже чужой, негостеприимный, продымленный, хаотичный, перенаселенный Лондон начал медленно, но верно исцелять его и возвращать к жизни: «…Я всматривался в тавернах в незнакомое племя, останавливался на мостах через Темзу. С одной стороны прорезывались и готовы исчезнуть сталактиты парламента, с другой — опрокинутая чашка св. Павла и фонари… фонари без конца в обе стороны. …Посидишь, бывало, посмотришь, и на душе делается тише и мирнее. И вот за все за это я полюбил этот страшный муравейник».
Этот необычный иммигрант
Итоги, подведенные Герценом в тишине гостиной дома Orsett в 1852 году, оказались неутешительными: ушли из жизни самые близкие, скорбь по жене отравлена позором и сплетнями, идеалы рушатся: подавлена Третья французская революция, бесславно окончилось движение карбонариев в Италии. В России длилось «мрачное семилетие».
Он был удивительно русским, этот образованный полунемец с придуманной фамилией Герцен, свободно говоривший на полдюжине европейских языков. Казалось бы — что ему неймется? Богатый, одинокий, знатный человек: живи себе, актрис из Ковент-Гардена бери на содержание, покупай особняки, качественные английские экипажи, приобретай модные театральные абонементы, как другие, поэзией балуйся, на воды езди — мало ли!
А ему все вспоминаются его второй арест в России и жутковато-ласковые уговоры некого господина Дубельта, сотрудника печально знаменитого III отделения — «Лубянки» XIX века: «У нас ведь не то что во Франции, где правительство на ножах с партиями, где его таскают в грязи; у нас управление отеческое, все делается как можно келейнее… Мы выбиваемся из сил, чтобы все было как можно тише и глаже, а тут люди, остающиеся в какой-то бесплодной оппозиции, несмотря на тяжелые испытания, стращают общественное мнение».
Ах, как выводил Герцена из себя этот вечный аргумент: «У России — особый путь, и палашки с дуняшками и ивашками иначе и жить-то не в состоянии как будучи чьей-либо собственностью. Потому как „что для немца хорошо, то для русского — смерть!“ „История других народов — повесть их освобождения. Русская история — развитие крепостного состояния“, — писал он.
За дело!
Герцен решает утолить свою мировую скорбь довольно нестандартно: учреждением в Лондоне уникальной бесцензурной российской типографии. Приобрел помещение, шрифт, назвал газету «Колокол» и напечатал призыв присылать материалы, которые не могут быть напечатаны в России из-за цензуры.
Листовка с призывом «Юрьев день! Вольное русское книгопечатание в Лондоне. Братьям на Руси» отправилась ходить по России. Поначалу медленно, трудно налаживалась связь с соотечественниками. Писать в зарубежное «подрывное» издание поначалу боялись ужасно. Но недовольных российской действительностью оказалось гораздо больше, чем ожидали Герцен с Огаревым. И сложилось в России на целое десятилетие стойкое мнение: дома правды все равно не найдешь, надо писать Герцену с Огаревым, в Лондон.
Постепенно ручеек писем из России превратился в речку, а речка — в реку. В «Колоколе» появлялись все новые рубрики: «Голоса из России», «Правда ли?», «Под спудом» и «Под суд!» — в последнем рассматривались конкретные случаи издевательств над крестьянами, беззаконий и чиновничьих злоупотреблений — с именами, адресами, копиями внутридепартаментных и полицейских секретных документов.
Среди корреспондентов Герцена были служащие министерств, даже Священного Синода. С помощью «Колокола» высшие чиновники даже сводят счеты, донося друг на друга в Лондон: так вернее прочтут на правительственных верхах.
Например, автором памфлета на министра юстиции графа Панина в «Голосах из России» считается будущий обер-прокурор Святейшего Синода К. Победоносцев. Даже первый заместитель министра внутренних дел Н. А. Милютин был заподозрен в пересылке документов Герцену. Ему присылают даже полный госбюджет России за 1859 и 1860 годы!
Издания из Лондона на тонкой папиросной бумаге провозят в дипломатической почте, в чемоданах с двойным дном, в полых гипсовых бюстах, даже в стволах боевых орудий российских кораблей. И III отделение регулярно засылало шпионов, чтобы те доносили о передвижениях и контактах Герцена (может, поэтому он сменил в Лондоне более 15 адресов?).
О слежке Герцен знал, время от времени «проваливались» приставленные к нему осведомители, однако в наш циничный век представляется совершенно удивительным то, что на жизнь Александра Герцена не покушались ни разу.
Более того, рассказывают, что во время какого-то из министерских докладов сам император (в 1855 году Николая на троне сменил Александр II) саркастически заметил, что уже читал об этом в «Колоколе», и добавил: «Скажите Герцену, чтобы не бранил меня, иначе я не буду абонироваться на его газету».
Такое ощущение, что газету Герцена использовало само правительство для получения достоверных сведений о том, что на самом деле происходит в собственных правительственных департаментах!
Не без влияния тонких листков из Лондона в российском обществе крепнет осознание осталости и бесчеловечности системы владения людьми. В том, что в 1861 году произойдет «Великая реформа» и право на владение людьми отменят на всей территории Российской империи, — большая заслуга русского лондонца Александра Герцена и его «Колокола».
Крах иллюзий
Так и хочется вывести из этой повести о Герцене оптимистическое заключение: приехав в Лондон совершенно раздавленным несчастьями, этот человек сумел выйти из жизненной битвы победителем. Но у этого рассказа нет счастливого конца: реформа оказалась половинчатой и по-настоящему крестьян не освободила, а во-вторых, Лондон в 1865 году Герцен покидает примерно в том же состоянии духа, с каким сюда приехал: личные дела неимоверно запутает нагрянувшая любовь к жене лучшего друга Огарева.
Тираж «Колокола» сходит на нет после того, как Герцен, верный своим принципам, не учтет российских патритических настроений и поддержит польское восстание в тот момент, когда даже либералы требуют ужесточить расправы над повстанцами.
Более того, изменится русский и европейский революционер: он станет радикалом, нигилистом, террористом, — Герцен станет для одних недостаточно революционен, для других — недостаточно консервативен. Британское правительство под дипломатическим давлением России объявит Герцену, что он должен покинуть Англию.
Источник: rus.ruvr.ru