Пока социальные сети разрывает от политических споров и никто внятно не может ответить на вопрос — может ли один человек что-то изменить в этой несносной жизни, на Чеховском фестивале неожиданно нашелся ответ. Его в более чем экстравагантной форме продемонстрировала компания «1927» из Лондона, чьи «Животные и дети занимают улицы». Согласитесь, странное название для спектакля. А форма, которую выбрал театр из Лондона, странная еще больше. Впрочем, как и сам театр.
Пока социальные сети разрывает от политических споров и никто внятно не может ответить на вопрос — может ли один человек что-то изменить в этой несносной жизни, на Чеховском фестивале неожиданно нашелся ответ. Его в более чем экстравагантной форме продемонстрировала компания «1927» из Лондона, чьи «Животные и дети занимают улицы». Согласитесь, странное название для спектакля. А форма, которую выбрал театр из Лондона, странная еще больше. Впрочем, как и сам театр.
В России такого театра точно нет. Умельцы компьютерного видео есть, неприкаянные молодые аниматоры есть, актеры есть… А театра — нет. Знали ли мы, что к великому искусству под грифом «Станиславский» можно относиться так легко и без напряга — а на душу зрителя оно повлияет не менее, а то и более благотворно, чем любая русская драма?
Хотя начало спектакля на фоне роскошных московских постановок выглядит даже не скромно, а бедненько: в ч/б и совсем не старательно нарисован на трех планшетах город — башни, окна, крыши… Но текст бегущей строкой будет поражать нас постоянно (отличный перевод Алисы Тереховой). В общем, город, большой и богатый. В нем много больших банков и искусства с большой «И». В нем много богатых людей, и на площадях всегда играет музыка. Что ж за город такой? Москва? Лондон? Нью-Йорк? Неважно — важно то, что слишком много сходства и совпадений в современном мире. Так что не нойте, граждане, что в России гадко живется: в Лондоне, судя по спектаклю, не лучше. Эту жизнь и исследует компания с названием из числительного — «1927».
Проделывает она это с помощью трех планшетов-экранов, одного дребезжащего пианино, одной метлы и нескольких проекторов. При всей минимализме худоформления худэффект — потрясающий. Он отсылает нас к эстетике, во-первых, немого кино, во-вторых, пьес Брехта, затем — плакатов Родченко, комиксов, которые к тому же остроумно уживаются с современной анимацией.
И здесь компьютер — та самая якобы бездушная машина — распахивает целые просторы для впечатлений и эмоций. По экранам бегут анимированные картинки, одна изобретательнее другой. Нарисованный таракан проползет, а если на одном экране персонаж сопит во сне, то отлетевшие от него буквы «Z», «Z», «Z», переплывают на другой экран, а там уж соседка мухобойкой пришлепнет буквы, как мух к стенке! И от букв останется мокрое место. И тут же прямо в картинку тонко вписываются живые актеры. Актеры играют с анимацией, а анимация — с актерами, что дает второй и третий план нешуточному содержанию.
«Животные и дети занимают улицы» — по сути современная «Опера нищих». Квартал Тупик Красной Сельди — кость в горле у богатого города. А многоквартирный дом под названием «Болото» — один сплошной криминал. Здесь — сплетни, грязь, наркотики, расисты и извращенцы, «есть даже любитель понюхать седло женского велосипеда». Об этом нам споют чистыми, но невероятно смешными голосами и голосками три особы, высовывающиеся из трех окошек с простенькими занавесочками: белые маски на узких лицах, и на голове пятнистые тюрбаны — ну типичные соседки-склочницы. Есть очкастый и одинокий смотритель дома. А главные «герои» ночлежки — дети! Дети-преступники, которые по ночам выходят на улицы и держат в страхе весь район!
Разворачивается захватывающая история — как очень правильная, вежливая и стеснительная Агнес Ивз со своей дочуркой Ивви в красной шапочке, прочитав в газете про бедных детишек «Болота», решает их избавить от ужасного детства посредством лепки из засохших макаронных изделий и клея ПВА. Поэтому поселяется с нарисованной дочкой в этом жутком «Болоте» с тараканами. А другая дочка (не нарисованная) — скупщицы краденого — во главе нарисованной детской банды из «Болота» крадет у нарисованного мэра города нарисованного кота! Мэр в нарисованном шоке! И тогда детей, похожих на множество пляшущих человечков, усмиряют посредством психотропного оружия, замаскированного под кондитерские изделия «Бабушкины мармеладки», и отправляют в детский дом. Тем временем малютка Ивви Ивз пропадает, а спасают ее не полицейские, а тихий смотритель ужасного дома, мечтающий вырваться наконец из проклятого «Болота». Но как правильно говорит бывалая скупщица краденого: «В „Болоте“ родился, в „Болоте“ и помрешь».
На поклонах зал ахает, обнаружив, что множество не рисованных персонажей играют всего три актрисы, и можно восхищаться, с какой скоростью они меняют маски и как виртуозно и элегантно они это проделывают. Не актрисы, а прямо-таки три сестры во творчестве — Сьюзан Андрейд (она же автор и режиссер), Эсме Эпплтон (она же художник по костюмам) и Лилиан Хенли (музыкант и композитор) — три креативнейшие личности создали легкую, но при этом острую и глубокую притчу о социальном взрыве, о тихом герое и беспомощных идеалистах. О современном мегаполисе — а Лондон это или Москва, ровно не имеет значения. Любопытно, что спектакль, прогремев в столице, поедет дальше и по другим городам — в Самару, Екатеринбург etc.
■ ■ ■
Что же из себя представляет компания «1927», которая взорвала театральную Москву и стала сенсацией недели на Чеховском фестивале? Я встретилась с ее участниками сразу после спектакля. В тесной гримерной Пушкинского театра передо мной Сьюзан Андрейд, Лилиан Хенли, Эсме Эпплтон и их продюсер Джоанна Кроули. Отсутствовал только аниматор и дизайнер Пол Бэрритт, который в это время на сцене занимается техникой. Нам помогает переводчица Алиса Терехова.
— Почему ваша компания названа числительным — «1927»?
— Дело в том, что именно в 1927 году появилось первое звуковое кино — «Джазовый певец» называлось. И это был тот переломный момент, когда немое кино потеряло свой живой момент — тапера или джаз-банд.
— Все-таки какой город вы имели в виду в своем спектакле «Животные и дети занимают улицы»? Лондон, Париж, Нью-Йорк или…
— Это общий, собирательный образ города, но все-таки основанный на деталях Лондона. Мы все живем в Восточном Лондоне, и там рядом живут и совсем неимущие, и очень богатые люди. Еще нас вдохновила поездка в Гонконг: сомнительные комиссионки, гадание по руке — чего там только не насмотрелись…
— А в Москве ничего подобного не видели? А то могу порекомендовать…
— Да? Нам про Химки говорили. Нам сказали, что там есть блошиный рынок. Но пока мы были только в Измайлове на вернисаже.
— Из чего сформирована ваша эстетика? Брехт, немое кино, что-то еще…
— Да, мы фанаты Брехта. Еще можно добавить сюда чешскую анимацию, конструктивизм, конечно. Еще нас впечатляют графические романы, то есть комиксы. По тому, каким образом в спектакле сконструированы афиши и постеры, можно понять, как мы решаем сценическое пространство: мы не используем глубину сцены, мы ее как будто надстраиваем вертикально. В итоге получается такая эклектичная конструкция, которая не принадлежит какому-то особому историческому периоду. Используя детали из прошлого, мы создаем мир настоящего.
— Ваши спектакли про то, что вы любите, или про то, что ненавидите?
— Мы живем в Восточном Лондоне. Мы любим его, болеем за него. Район колоритный, мы следим, как он развивается, и видим, что люди становятся все более сконцентрированными на себе. Мы хотим встряхнуть их, как бы сказать им: «Вы что, не видите, что происходит на пороге вашего дома?» Мы хотим поднять их сознание и снизить эгоцентричность, но при этом не быть моралистами.
— Надо сказать, что получилось — никакого морализаторства. В спектакле есть важная идея: кто сегодня герой, какой он на самом деле? У вас это скромный, застенчивый человек с видом ботаника, а не милая барышня с активными намерениями спасти мир. Это даже выглядит насмешкой над альтруизмом.
— Мы намеренно это сделали: барышня приехала в этот жуткий дом с благими намерениями — изменить мир с помощью макарон, а когда у нее украли ребенка (метафорически украли), она сбежала, растерялась. Но с другой стороны, она искренне хотела помочь.
— В финале спектакля вы ставите зрителя перед выбором — он помогает герою принять решение: идти в идеализм или реализм. Что чаще выбирает публика?
— Мы много ездим и заметили, что в основном все хотят в идеализм. А вот в России по-другому — заинтересованы не только в идеалистическом финале, но выбирают и реализм.
— Каков бюджет спектакля? Надеюсь, это не коммерческая тайна?
— Небольшой у нас был бюджет — 127 тысяч фунтов. Мы делали этот спектакль 19 месяцев, и у нас все время не хватало денег, чтобы поддерживать процесс. Один фонд дал деньги, но на последние 4 месяца работы. В общем, мы одалживали деньги, ездили на гастроли, чтобы заработать на этот проект. А на наш первый спектакль был вообще нулевой бюджет.
— После сумасшедшего успеха малобюджетного спектакля какие выводы вы для себя сделали относительно искусства и денег?
— Мы поняли, что стоит вкладываться в техническую часть спектакля. И если стоит спектакль делать, то лучше его сделать качественно. Это потом окупится. Также стало ясно, что невозможно одновременно делать спектакли и при этом работать, гастролировать.
— После того как вы доказали свою состоятельность, появились спонсоры, которые захотели бы в компанию «1927» инвестировать средства?
— Первый показ «Животных и детей» состоялся в маленьком Арт-центре, но после этого нас сразу пригласили играть спектакль в национальный театр. И тут мы приняли решение — пора значительно повышать гонорары и требования, чтобы люди наконец получили за тот период, когда они явно недополучали. И поймите, мы заработанные деньги берем не себе, а инвестируем в новые работы. Мы хотим быть правообладателями того, что мы делаем, и иметь над этим контроль. Поэтому в идеале мы сами должны поддерживать и обеспечивать финансово свою продукцию. В Великобритании дела обстоят так: как только ты находишь партнеров, они тут же хотят что-то взамен для себя.
— Вы представляете себе страшный сон — у вас есть новая потрясающая идея, а денег нет? Что тогда?
— Все равно надо делать, и к тому же у нас уже такое было. Самое важное — это творческий голод, жажда работы. Если денег не будет, все равно сделаем. И еще — важно работать с правильными людьми.
— Вы знаете, каким будет следующий ваш спектакль?
— Он будет основан на еврейском мифе про Голема. Есть два основных персонажа — Голем (он — анимация) и человек, который его создал. Голем олицетворяет собой технологии и нашу полную зависимость от них.
Источник: mk.ru