Мы продолжаем публикацию путевых заметок Ивана Я. Предыдущие части: Германия, Венеция, Рим, Амстердам, Египет, Свердловск, Шарташ, Москва, Киев — ред.
Всю жизнь я следовал этому завету: старался не воровать, даже по мелочи, был вежлив, пока мне не начинали откровенно хамить, и избегал общения с сотрудниками правоохранительных органов, если только в этом не было экстренной необходимости. Но все-таки я попал за решетку.
Рано утром мы прибыли на вокзал. Наши планы были таковы:
Мы продолжаем публикацию путевых заметок Ивана Я. Предыдущие части: Германия, Венеция, Рим, Амстердам, Египет, Свердловск, Шарташ, Москва, Киев — ред.
Всю жизнь я следовал этому завету: старался не воровать, даже по мелочи, был вежлив, пока мне не начинали откровенно хамить, и избегал общения с сотрудниками правоохранительных органов, если только в этом не было экстренной необходимости. Но все-таки я попал за решетку.
Рано утром мы прибыли на вокзал. Наши планы были таковы:
сперва доехать до Хмельницкого, там дождаться автобуса до города Изяслава, затем в Изяславе пересесть на автобус до села Плужного и ближе к вечеру заявиться в гости к ничего не подозревавшей тетушке моей жены. Увы, планы так и остались планами.
Мы купили билеты до Хмельницкого и уже подходили к нашему поезду, как вдруг из-под земли выросла фигура милиционера, которого привлекла внешность нашего пакистанского товарища. Милиционер предложил ему предъявить документы. Муджибур честно показал свой паспорт без единой визы. Милиционер ухмыльнулся и передал по рации, что он только что задержал нелегала из Пакистана.
Муджибур смотрел на блюстителя порядка и улыбался, он ведь не знал русского и не понимал, отчего человек несвободен в своих перемещениях по свету.
Еще секунда — и мы бы потеряли нашего товарища. Его наверняка бы отвезли в какой-нибудь распределитель, потом передали бы пограничникам и вместо того, чтобы познакомить с бытом украинского села, депортировали бы на родину. Но мы с Матфеем не могли допустить такой несправедливости. Матфей подошел к милиционеру слева, я подошел справа. Матфей бросил на милиционера пронзительный взгляд, я вообще сделал вид, что никакого милиционера нет. Мы взялись за руки и начали водить вокруг него хоровод.
Муджибур все сразу понял. На прощание он крикнул: «Good bye, my friends. Thank you very much!» И задал стрекача.
Спустя пять минут я, моя жена и Матфей сидели в отделении милиции. Евгению почти сразу же отпустили, так как хоровода она не водила, а нам с Матфеем было обещано (бранные слова я опускаю) интересное времяпрепровождение. Хочу особо отметить, что нас не били, а только отругали отборным матом. Вечером того же дня судья в подробностях объяснила, в чем именно мы виноваты (в злостном неповиновении сотруднику правоохранительных органов), и приговорила нас к двум неделям административного ареста.
Могло быть и хуже. Если бы, к примеру, у Матфея не было визы, его бы просто вышвырнули из страны. Если бы мы вздумали драться с паном милиционером, то могли бы схлопотать 2 года самого настоящего срока. А так совсем легко отделались — каких-то две недели. И не в СИЗО, не в колонии и тем более не в тюрьме, а всего лишь самом гуманном из исправительных учреждений — изоляторе временного содержания (он же КПЗ).
Впрочем, Матфей отчего-то не разделял моего оптимизма.
Он пригорюнился уже в зале суда, и я, как ни старался, не смог его развеселить. Пока мы ехали в «уазике» к этому новому месту, где нам суждено было провести 14 суток, я придумывал все новые и новые плюсы нашего пребывания в КПЗ. Плюсов набиралось не так уж и мало. Во-первых, любой уважающий себя путешественник хоть раз попадал в подобного рода передрягу. Марко Поло сидел, Диего Альмагро сидел, Фредерик Кук вообще провел за решеткой целых 14 лет, и даже Амундсен ему не помог. Так что мы в достойной компании, утешал я Матфея. Во-вторых, за экскурсии в бывшие тюрьмы и посещения ресторанов при действующих тюрьмах туристы сейчас платят огромные деньжищи, а нам это все достанется совершенно бесплатно. В-третьих, мы и за решеткой не будем грустить, ведь наверняка там есть библиотека. А если даже и нет, то можно вспомнить «Шильонского узника», «Мцыри», «Мрамор», «Горбунова и Горчакова», в конце концов. «А, Матфей? — подзадоривал я. — Помнишь же? Вид, открывающийся из окна, девять восемьдесят одна».
Но тут я, кажется, перегнул палку: Матфей так мрачно на меня посмотрел, что я даже не знаю, что случилось бы дальше, если бы только именно в этот момент конвоиры не попросили бы нас на выход.
Говорят, на днях где-то под Киевом открылся изолятор временного содержания, выполненный по евростандартам. Там есть кабельное телевидение, микроволновая печь, стиральная машина и даже какая-то особая система вентиляции, от которой заключенные чувствуют себя лучше, чем офисные сотрудники, задыхающиеся от бездушных кондиционеров. Еще в этом евро-ИВС просторные камеры и по 4,5 метра на каждого арестанта.
В нашем изоляторе ничего такого не было. Шесть коек, три сокамерника у Матфея, четыре у меня, очень мало места, очень старое здание и никаких микроволновых печей, библиотек или кабельных каналов.
Но, вы знаете, жить все же можно. Моими соседями по камере были два молодых, лет по 25, Алексея, 40-летний Дмитрий и 50-летний человек, которого звали так же, как тестя моего брата Вовки — Сергеем Вячеславовичем. Сергей Вячеславович оказался самым опытным посетителем подобных учреждений. Он как раз ожидал решения о переводе в СИЗО, где до этого уже успел побывать по какому-то, как он сам выражался, «пустячному делу». Несмотря на свою матерость, Сергей Вячеславович вел себя совсем не агрессивно и более того, как удалось позднее выяснить, оказался интеллигентным человеком. Алексеи и Дмитрий тоже особо не докучали. Нормальные мужики, хоть каждый и со своими особенностями.
Cамым трудным в ИВС оказалось вовсе не общение с сокамерниками, а ограничения свободы.
Делать совершенно нечего. В первый день это еще терпимо, во второй начинает надоедать, а в третий ты уже готов лезть на стены. Единственное спасение — разговоры с соседями и телевизор. Хотя кабельного телевидения у нас и не было, тех каналов, которые ловил наш телеприемник, вполне хватило для того, чтобы хоть как-то соприкасаться с внешним миром.
И мы соприкасались. Любимой передачей Матфея и его сокамерников на украинском телевидении было шоу «Танцюють всi», в нашей же камере предпочитали новости и сериал «Загубленнi». Вы, наверное, тоже смотрели или даже до сих пор смотрите. Как объяснила мне потом Евгения, в России его принято называть английским словом «Lost». Неплохой фильм. Правда, не уверен, что он когда-нибудь кончится. Сергей Вячеславович так прямо и сказал: «Я вот пойду в СИЗО, оттуда, может, в колонию, оттуда на свободу, а эти „Загубленнi“ еще и до середины не доберутся».
Новостных программ на украинском телевидении оказалось так много, что если бы нас подержали за решеткой еще пару недель, я бы разбирался в общественно-политической жизни этой страны не хуже, чем бывшие российские телеведущие Савик Шустер и Евгений Киселев, уже несколько лет как перебравшиеся на киевские телеканалы.
К Шустеру, кстати, сокамерники питали симпатию.
«Дельный мужик, — похвалил его как-то Дима. — Во-первых, кликуха прикольная — Савик. Во-вторых, сам базарить не очень любит, четкие вопросы задает. Такой на допросе все узнает без лишних движений. И все чисто — никакого прессака». А вот Киселев базарил много и если не прессовал, то, по выражению Димы, подпрессовывал. Справедливости ради стоит отметить, что Шустеру, несмотря на такие лестные отзывы в его адрес, тоже не все, по крайней мере, из того, что я видел, давалось легко: слишком уж много крикливых гостей приходило к нему в гости, слишком уж часто они горели желанием засветиться на многомиллионную аудиторию и при этом уйти от ответа.
Что касается политической составляющей украинского телевидения, то тут, по общему мнению моей камеры и, думаю, не только моей, царил полный хаос: все тянут одеяло на себя, все обвиняют друг друга в бездействии и готовятся к выборам. Очень похоже на то, что было в России в 90-x, и кончится, наверное, тем же.
В конце недели Евгении позволили передать нам с Матфеем немного вещей.
Самым ценным в ИВС для меня были книги. Нигде я не читал так жадно, как в камере. Соседи мои (все, кроме Сергея Вячеславовича, который целыми днями изучал энциклопедический словарь и говорил, что признает только справочную литературу) сначала были немного удивлены, а потом даже втянулись. Особенно им пришлись по душе Довлатов и Ерофеев (Венедикт, естественно).
Матфею повезло меньше, чем мне. У него в камере атмосфера была не такой дружелюбной: его соседями оказались двое уже сидевших братков и один слишком любопытный и разговорчивый (видимо, стукач). Однако трогать моего товарища никто не стал. Возможно, потому, что он был иностранцем. Возможно, потому, что попался по такой чепухе, что и связываться было смешно. Возможно, потому, что так распорядились надзиратели.
Надзиратели, кстати, тоже оказались не самыми вредными, хотя и не ангелами.
После суток, проведенных в камере, я ощутил чувство голода. Сергей Вячеславович, уловивший в моем взгляде вопрос, все объяснил, за что ему отдельное спасибо, ведь если бы он промолчал, дело могло принять совсем другой оборот. Вообще-то в КПЗ положено кормить, но предоставляют такую услугу не всегда и не всем, видимо, в испытательных и воспитательных целях.
Для начала он посоветовал постучать в дверь и спросить: «Когда будет жрачка?»
Я так и сделал. Большего и не требовалось. Надзиратель сделал удивленное лицо и сказал: «А что ж ты молчал? У меня тут забот полон рот. Я про твою жрачку забыл». Для того, чтобы он не забыл также о Матфее, я попросил и за него. Кормежка вполне сносная, но если хочется дополнительно витаминов и белков, за деньги или несколько пачек сигарет можно договориться о дополнительном пайке из гастронома. Между прочим, потом, когда мы с Матфеем покидали ИВС, пакет с оставшимися харчами нам даже хотели выдать с собой, но мы оставили его тем, кому он больше был нужен.
На второй неделе моей отсидки Алексеи и Дмитрий покинули ИВС, и мы остались с Сергеем Вячеславовичем вдвоем. В тот же день к нам перевели Матфея. Узнав, что мой товарищ когда-то учился на философском факультете, Сергей Вячеславович очень оживился. Так сложилось, что в жизни он видел многое, но с человеком, учившимся на философском, да еще и на родине Гегеля, встречался впервые. Впрочем, удовлетворить его любопытство Матфей не смог: за долгие годы безделья на пособие по безработице почти все выученное за ненадобностью выветрилось из его головы. По словам самого Матфея, это в очередной раз доказывает, что большинство философов и их систем не имеют никакого отношения к окружающей действительности.
Вместо рассуждений о смысле жизни Матфей предложил разучить по ролям пьесу Бродского «Мрамор».
Я согласился, а Сергей Вячеславович, поскольку ролей в пьесе всего две, не играл, а был одновременно нашим режиссером, зрителем и суфлером. Кажется, у нас вышло очень даже недурственно. По крайней мере, надзиратели нас не прерывали, но явно подсматривали. Особенно хорошо давалась нам сцена из второго акта.
Публий. Что с поэтами интересно — после них разговаривать не хочется. То есть невозможно.
Туллий. То есть херню пороть невозможно?
Публий. Да нет. Вообще разговаривать.
Туллий. Самого себя стыдно становится. Ты это имеешь в виду?
Публий. Примерно. Голоса, тела и т. д. Как после этих строчек про двойника… Ну-ка, повтори.
Туллий. И лебедь, как прежде, плывет сквозь века, любуясь красой своего двойника.
Публий. Дальше ехать некуда… Жить незачем. Жить, возможно, и не надо было. Детей делают по неведению. Не зная, что это — уже есть. Или по недоразумению…
Туллий. Либо надеясь, что они тоже стихи писать станут. И многие пробуют. Но вскоре на прозу переходят. Речь в Сенате толкают. И т. д.
Публий. Я тоже баловался. Когда мы когортой в Ливии стояли…
Туллий. Опять похабель какая-нибудь…
Публий. Да нет, молодой еще был… Я тоже одно написал. Ничего не помню; только две строчки, тоже про птицу:
Но порой меня от сплина Не спасал и хвост павлина!
Туллий. Ха! Недурно. Совсем недурно, Публий. Не лишено изящества… Больше не пробовал?
Публий. Не, завязал.
Туллий. Жалко… И не потому, что сидел бы ты сейчас не тут, скажем, а на своей вилле на Яникулуме. Тут бы, положим, был твой бюст. Жалко потому, что сказанное поэтом неповторимо, а тобой — повторимо. То есть если ты не
поэт, то твоя жизнь — клише. Ибо все — клише: рождение, любовь, старость, смерть, Сенат, война в Персии, Сириус и Канопус, даже Цезарь. А про лебедя и двойника — нет. Чем Рим хорош, так это тем, что в нем столько поэтов было.
Цезарей, конечно, тоже. Но история — не они, а то, что поэтами сказано.
Публий. Да? А Тиберий с Траяном, а Адриан? А новые территории в Африке?
Туллий. Зарезать, Публий, и легионер сумеет. И умереть за отечество тоже. И территорию расширить, и пострадать… Но все это клише. Это, Публий, уже было. Хуже того, это будет. По новой, то есть. В этом смысле у истории
вариантов мало. Потому что человек ограничен. Из него, как молока из коровы, много не выжмешь. Крови, например, только пять литров. Он, Публий, предсказуем. Как сказка про белого бычка. Как у попа была собака. Да капо
аль финем. А поэт там начинает, где предшественник кончил. Это как лестница; только начинаешь не с первой ступеньки, а с последней. И следующую сам себе сколачиваешь…
Даже Сергею Вячеславовичу, не любившему литературу, нравилось, хотя, честно сказать, пьеса мрачная, особенно концовка: «Человек?.. Человек, Публий… Человек одинок… как мысль, которая забывается».
Все проходит, и две недели административного ареста тоже прошли.
Нам выдали вещи, изъятые при обыске, документы и пожелали больше не попадаться. На прощание начальник ИВС попросил книжку Бродского. Не знаю уж, зачем. Видимо, и его задело. Мы подарили, нам не жалко было.
У выхода из ИВС нас встретила Евгения. Все это время она провела в одном из киевских хостелов, благо таких в этом городе намного больше, чем в Москве. Да и многие старые гостиницы, кстати, здесь предлагают номера по цене хостелов. Особый шик — жить в каюте одного из кораблей, стоящих на набережной. Когда закрывается навигация, он начинает работать как отель.
Но мы с Матфеем никаких отелей в Киеве уже не хотели.
Да и Киева мы тоже не хотели. Поездка к тетушке Евгении была отложена по причине исчезновения Муджибура, поездка во Львов перенесена в лучшем случае на осень, потому как желания ехать во Львов после двух недель каталажки не было.
— А куда же тогда? — спросила жена.
Мы с Матфеем подумали чуть больше минуты, переглянулись и в один голос ответили:
— К морю!
Источник: gazeta.ru