Очередной литературный мистификасьён. Писатель, назвавшийся Вильгельмом Зоном, как минимум озадачивает. Бывает и Моцартом, но все же по большей части отравитель. Алгеброй его постмодернисткая гармония игр со временем, пожалуй, местами пересолена.
Очередной литературный мистификасьён. Писатель, назвавшийся Вильгельмом Зоном, как минимум озадачивает. Бывает и Моцартом, но все же по большей части отравитель. Алгеброй его постмодернисткая гармония игр со временем, пожалуй, местами пересолена.
То есть если автор допускает, что немцы заняли Москву, отхватили пол-Союза и на этом Рейх остановился, перейдя в такую стадию либерального фашизма с империей от Ламанша до Москвы-реки, то текст и украшен подборками архивных снимков вперемешку — Гиммлера, Сталина, Гитлера, Берии, Шелленберга. Если уж положено в постмодернистком романе заимствовать сцены и фрагменты из классических текстов, то вот вам целые куски из «Двенадцати стульев», разыгранные отчасти вымышленными и где-то историческими персонажами, со сценами из «Иронии судьбы» и «Бриллиантовой руки» впридачу.
И даже уведшего жену героя Вильгельма Зона зовут Ипполит.
И, если кто недоволен густотой литературной игры с историей и временем, вот вам еще одна, вставная, но с первой связанная — игра с авторством «Тихого Дона»: добро пожаловать в царствие текста небесного.
Цель же — услышать: «Ну, ну, ну, ну! Врешь, врешь, врешь, врешь!» — и лукаво улыбнуться.
Впрочем, цель такая если и была изначально, то потом автор вполне в своей лексике посерьезнел и собственный вымысел стал ему дорог. Слезами, впрочем, не облился, в деталях по-прежнему оказался небрежен и все силы пустил на то, чтобы более или менее правдоподобно вернуть мир из пошедшей не в том направлении реальности к той, которая всем привычна.
Письмо неровное, что не лишает гадание на детективной гуще литературной мистификации — «Кто сделал это?» — необходимой пикантности.
Иногда кажется, что писал человек искушенный. Иногда — что новичок. Но и для новичка все, что связано с тайной и непредсказуемостью и с тем, чтобы держать читателя в напряжении, свистнуто вполне прилично.
А вот с самой этой «неокончательной» реальностью Зона — проблема. И дело тут вовсе не в том, что, как сообщил пришелец из будущего, пошедшая кривой дорожкой после ошибки советского резидента с биографией Штирлица история закончилась локальными атомными катастрофами.
А в том, что, как только поворот этот совершается и начинает складываться иная, авторская реальность, она оказывается лишенной необходимой достоверности, убедительности и смысла.
Параллели между нацизмом и коммунизмом периода расцвета режимов продлеваются туда, куда они в подлинной реальности не дотянулись. По той простой причине, что одна из линий была оборвана советскими и союзническими войсками. В реальности Зона этого не происходит. И читатель может наслаждаться или злиться, сколько ему будет угодно, картинками совместной деградации и вырождения советской и фашистской бюрократии и идей. То, что в период расцвета привело к войне на уничтожение видов, разложившись в мирное время до стадии «совка» и «нацика», закончилось мирным же, хотя и подлым сосуществованием.
Параллельные у Зона не пересеклись, но перемололись и перемешались, не дав в результате никакого нового соединения.
Тут одряхлевшие функционеры двух партий выстраивают независимо друг от друга свое величие в мелочах и мракобесных чудачествах. Конфликт между эсесовскими черными мундирами и малиновыми околышами НКВД не идет дальше вражды ЦРУ и ФБР. На оккупированной советской территории каким-то чудом и вполне бескровно сохранена, в сущности, та же самая советская история, иногда, впрочем, перехлестывающая через край на всю оккупированную Европу, где пражскую весну заменяет в 68-м парижская с вводом танков стран фашистского лагеря. На Лубянской площади стоит памятник гестаповцу, а юный диссидентский поэт Вознесенский слагает стихи «Уберите Гиммлера с денег». Оно, конечно, влюбленность шестидесятников в пику душегубу в самого человечного человека при таких подменах смешна и дика.
Но стоило ли ради этого историю ломать?
Впрочем, можно сколько угодно упрекать автора в том, что, вызвав из пробирки эту свою промежуточную реальность, он с ней не справился, пренебрег, не выстроил, не учел и свел все к тому, что известное ему одеяло советской послевоенной истории попытался растянуть на весь мир. И это будет справедливо. Но уж что вышло, то вышло.
К тому же у романа масса несомненных достоинств: все интриги и интрижки вокруг возвращения к окончательной реальности выстроены безупречно в смысле игры — отказаться от нее читателю трудно до самой последней страницы.
Да и взгляд на историю, в которой великие потрясения заканчиваются массой пошлых мелочей, вполне оправдан этой самой историей.
В итоге жанр одерживает победу над литературой, и приходится признать, что недоделанная реальность Зона вполне пригодна для спасения человечества от грядущей катастрофы. Так что герои романа, отчасти довольно живые, заслуживают полного респекта за перевод стрелки прошедшего на привычный путь, потому как отсутствие ядерного паритета и атомная катастрофа в перспективе — в общем-то, не сахар, и есть надежда, что к пошлым мелочам жизнь вне Зона, может быть, и не сведется.
Вильгельм Зон. «Окончательная реальность». М., «Астрель»: CORPUS, 2010.
Источник: gazeta.ru