Мимо Театральной площади — центральной площади Цхинвали — проезжают с грохотом танки и БТР. Сверху доносится рокот вертолетов. По городу ездит очень много бронетехники, то здесь, то там раздаются выстрелы из тяжелого оружия. Площадь пуста, везде осколки, стены домов покрыты щербатинами от пуль. У идущих мимо горожан огромные глаза, как будто все зомбированы. Люди в камуфляжной форме, которых тоже много, подозрительно косятся в нашу сторону: «Кто такие?» «Журналисты из Москвы», — отвечаем мы.
Мимо Театральной площади — центральной площади Цхинвали — проезжают с грохотом танки и БТР. Сверху доносится рокот вертолетов. По городу ездит очень много бронетехники, то здесь, то там раздаются выстрелы из тяжелого оружия. Площадь пуста, везде осколки, стены домов покрыты щербатинами от пуль. У идущих мимо горожан огромные глаза, как будто все зомбированы. Люди в камуфляжной форме, которых тоже много, подозрительно косятся в нашу сторону: «Кто такие?» «Журналисты из Москвы», — отвечаем мы.
Подходит женщина, которую с утра я уже видела в подвале школы № 6. Она, как и большая часть цхинвальцев, все это время находилась в городе. «В мой дом стрелял грузинский танк, — говорит она, слезы текут по ее щекам. — Когда он остановился у моего дома, я подумала, что наконец в город пробились наши. Но он стал наводить пушку прямо на дом. Я смотрела из окна. Еле успела забиться в угол. Он выстрелил. Снаряд пролетел мимо меня, и я видела, как он разрушил мою кухню. Обрушился потолок. Я на некоторое время отключилась. Пришла в себя и слышу, как они говорят по-грузински. Я не могла поверить своим ушам. Я боялась выйти из дома, просидела там целый день и целую ночь в разрушенном доме. На следующее утро, когда все стихло, побежала в 6-ю школу. Меня ранило, — говорит она и показывает свою рану на ноге. — Вот здесь осколок».
«Почему ты не идешь в больницу?» «Очень много раненых ребят, — вздыхает она. — У врачей и без меня работы много. А я так, ничего, обойдусь».
Она, прихрамывая, уходит, оборачивается и спрашивает: «А вы были на переезде? Говорят, там грузинские танки подбитые». Еле сдерживая слезы, она добавляет: «Не забудьте сходить туда, где миротворцы. Там их убивали, они не могли стрелять, у них не было приказа».
Переезд — это въезд в столицу Южной Осетии с запада. Здесь два подбитых танка, рядом с ними сидят солдаты. Чуть поодаль, в метрах 50, лежат трупы грузинских солдат. Совсем юные, с запрокинутыми руками, вот лежат их рюкзаки. Мимо нас проезжает легковая машина. Водитель останавливается: «Что вы тут делаете?» «Идем туда, где стояли миротворцы». «Давайте я вас подвезу, — говорит он, — это далеко».
Мы подъезжаем, видим разбитую БМП, рядом с ней сожженные дома. «Вот тут стояли миротворцы, — говорит наш водитель Тимур. — У них не было приказа открывать огонь. Мы видели, как они гибли, как загорелась БМП. Мы не могли выйти, потому что был шквальный огонь. Снаряды разрывались прямо на улице. Вот две огромные воронки. Ребята погибли на наших глазах». И добавляет: «Их было 15 человек. Там были русские, там были осетины».
На улице Сталина, рядом со станцией скорой помощи, перевернута грузинская БМП. На борту по-грузински написано: «Полиция». Рядом лежит обгоревший труп, накрытый целлофаном. Чуть поодаль — еще один труп грузинского полицейского. Недалеко сидят местные жители. Они с грустью смотрят на свои дома и говорят: «Они проезжали здесь, стреляли по нашим домам, стучались и требовали открыть двери. Им никто не открывал, потому что все сидели в подвалах. Их подбили наши ополченцы». Очевидцы рассказывают о том, что происходило в городе с пятницы, с того момента, когда Саакашвили объявил перемирие. «Ровно в полночь начался обстрел города. Я еле успел спустить детей в подвал. Вы видите, что произошло с моим домом?» — измученный человек показывает на остов двухэтажного дома. Сгоревшие окна смотрятся зловеще. Он то и дело тыкает меня в плечо и спрашивает: «А вы знаете, что такое сидеть под обстрелом, когда рядом с вами ваши дети?» Я киваю головой. «Вы киваете, но не понимаете, что такое пережить страх за жизнь своих детей». Он поворачивает меня и показывает обгоревший дом, в котором сгорела вся семья. И таких домов в городе много.
Я поднимаюсь по улице Сталина. Навстречу идет женщина, грузинка по национальности. «Мне стыдно за то, что здесь происходило, — говорит она. — У меня муж — осетин, и наши дети с оружием в руках защищали город». Она смолкает, потом вдруг спрашивает: «Вы были в больнице?» «Да», — говорю я. «Вы видели, сколько там убитых?»
Клиническая больница Южной Осетии находится на окраине города, на улице Карла Маркса , но она оказалась главной мишенью грузинских военных. Врачи еле успели спустить раненых и больных в подвал. Все запорошено пылью, грязь. Здесь же лежат раненые. Как сказала врач Александр Плиев , раненых около 200 человек. Среди них и милиционеры, и миротворцы, и военные, и гражданские. В больнице я натыкаюсь и на своих коллег — четверо тележурналистов японского и турецкого телевидения, трое из них ранены. С ними остался и переводчик — грузин. Он переживает за свою безопасность.
Подходит женщина и спрашивает:
«Мы еще долго будем в этих условиях? Как там наверху? Что там происходит?» «Все уже нормально, — успокаиваю я. — В городе уже не стреляют». «Да, — с грустью говорит она, — сначала не стреляют, а когда выходишь, начинают стрелять. Я лучше буду сидеть здесь, пока не придут русские». «Русские уже в городе, — говорю, — вы не переживайте». «А в Москве уже знают, что здесь происходит?» — «Да, выступал Медведев, Путин приезжал в Северную Осетию». «А почему он не приехал сюда?» — сразу спрашивает она. «Он и так все знает, ему докладывают». — «А он знает, что у нас тысячи погибших, и большая часть из них гражданские? Сегодня стало известно, что убили двух наших врачей. — Она с грустью пожимает плечами и говорит: — Я здесь уже четвертый день и не знаю, что с моими детьми. Старшему мальчику 16 лет. Младшему — 15». Я начинаю ее успокаивать: «Детей всех вывезли. Среди тех, кто защищал город, детей не было». «Вы не знаете моих детей».
По улице Сталина из одного магазина выходит продавщица. Она предлагает взять у нее что-нибудь. Пытаюсь купить воду. Она говорит: «Я не продаю, забирай все так. Я на радостях готова отдать вам все. Ведь появились гражданские люди со стороны России». Завидев нас, российских журналистов, из домов начинают выходить люди. «Вы откуда?» — «Из Москвы». Они наперебой начинают рассказывать, что им пришлось пережить в течение этих четырех дней. Говорит Земфира, она учительница. Показывает на дом напротив центральной площади: «Вон там, на третьем этаже, у меня была трехкомнатная квартира». Трехэтажный дом полностью выгорел. Я пытаюсь войти в подъезд. Но из подъезда до сих пор отдает жаром. Земфира говорит, что дом горел три дня. Они не успели вытащить стариков-соседей. «Они стреляли так, что улицы ночью становились светлыми, как будто фонари горят». Она показывает на памятник первому осетинскому ученому Аксо Колиеву на пересечении улиц Сталина и Хетагурова. «Видите, они целенаправленно сбили ему голову. Я видела, как они из гранатомета стреляли по его голове. Ну скажите, он же был гуманным человеком, не военным. Зачем стрелять-то в его голову?»
Недалеко от памятника два огромных флага — российский и осетинский — изрешечены пулями. У фонтана на центральной площади валяется множество осколков. Земфира показывает на гостиницу «Ирыстон»: «Когда-то она была самой красивой». С левого ее торца жили люди, теперь там огромная зияющая дыра от снарядов.
Источник: gzt.ru