В Америке сказали бы: американская мечта. Но к нашей героине это, слава богу, не имеет никакого отношения. Мы скажем по-нашему: воздух выдержит только тех, кто верит в себя
В Америке сказали бы: американская мечта. Но к нашей героине это, слава богу, не имеет никакого отношения. Мы скажем по-нашему: воздух выдержит только тех, кто верит в себя
Новая пластинка вышла 27 сентября: Земфира довольна ее звучанием и пребывает в прекрасном настроении. Инна Денисова, помнящая Земфиру на старте, сходила на ее концерт в Париже и встретилась с певицей в Москве. Она стоит на сцене, взъерошенная и маленькая, в черно-белых ботинках. Кто-то кричит: «Аривидерчи!» Она не слушает. Поет «Итоги» в непривычном варианте — медленном. В зале — кричащие русские, французы, Рената Литвинова в красивом платье и на каблуках («Мой лучший друг», — представляет ее со сцены) и женская сборная по теннису. Клавишник снимает майку, ругается словом «putain» и поет «Champs Elysees». Земфира играет свой первый концерт в Париже.
«Весной я высказала пожелание — проехать по европейским городам. Рига, Таллин, Берлин, Париж, Валенсия. Давно не стояла на сцене, а в Европе удобнее входить в концертный режим: аппаратура хорошая. Немцы сразу орут. В Париже начали аккуратнее, я даже подумала: надо же, какие они непростые, парижане… Зато в конце они дали! Зал был ужасный, но концерт это не испортило». 8 июня 2007 года она играла другой концерт, в Москве, в Зеленом театре. Его снимали на видео десятью камерами, а в августе Рената Литвинова анонсировала свой концертный фильм на фестивале в Выборге.
«У меня пока это слабо умещается в голове: большой экран, фильм-концерт! Видела одну песню: колоссальное впечатление. Портрет, метров пять лицо. Даже в некотором смысле неловко. Но очень красиво. Хочу, чтобы получилось. А то у меня, по сути, видео никакого нет. Хотя мне нравятся клипы, которые сняла Литвинова. У меня была возможность контроля и был контакт с режиссером. Раньше было так: есть песня — надо сделать клип. А тут наконец творчество, ни разу не формальность». «Формальность» — самое страшное для нее слово. «Ненавижу формальность во всех ее проявлениях. Ненавижу формальные улыбки на светских встречах. Ненавижу формальные стихи. Ненавижу формальное кино. Не могу себе позволить формальное отношение на сцене: согласно моим взглядам, это противоречит профессии».
Февраль 1999-го. Противная, грязная зима. Я служу пресс-атташе на «Нашем радио». Из-за закрытой двери доносятся звуки. В студии трое: Дмитрий Гройсман, продюсер «Чайфа», Леонид Бурлаков, продюсер «Мумий Тролля», и Михаил Козырев, директор «Нашего радио». Закрылись и слушают кассету молоденькой певицы, они так часто вечера проводят. Я, возможно, хотела бы провести вечер по-другому, но мой начальник считает, что свободные вечера для сотрудников — блажь.
«Ее зовут Земфира, — говорит Бурлаков, выходя ко мне на курительную лестницу, — она отличная. На днях приедет в Москву — можешь сделать с ней интервью». На момент этого предложения в моей жизни есть две проблемы: большая любовная драма и маленькая зарплата. Музыка в плеере неожиданно объясняет мне, что со всем этим делать: «Я не буду тебя спасать. Догонять, вспоминать, целовать…» Утро в безымянном кафе, в начале Ленинского. Входят толпой, человек пять. «Привет!» — вот, собственно, и она. Высокая и нереально самоуверенная. Рассказывает в диктофон, как передала демо-запись «Мумий Троллю», про музыкальную школу и баскетбольную команду, про песни, которых много. И вдруг серьезное заявление: она, видите ли, с детства абсолютно уверена в собственной исключительности. И буквально завтра станет звездой — не сомневайтесь.
«Сначала мне казалось, что это случится лет в 12. Не случилось. Тогда я дала себе следующий срок — 18. Видишь, почти попала. Так будет. Обязательно». У нее интонации комcорга — резкие, взгляд художника — тревожный и нервный, улыбка маленькой девочки — беззащитная; последнее — оружие быстрого поражения, заставляющее верить всем ее самонадеянным заявлениям.
Дальнейшее неоднократно описано и хорошо известно. Песню «СПИД» крутят по радио в тяжелой ротации, равно как и песню «Аривидерчи». «Ромашки» снимают меланхолию всем моим подругам, альбом без названия, на обложке которого написано просто «Земфира», бьет рекорды продаж… В поезде, следующем на рок-фестиваль в Петербург, случается небольшая драка: новые приятели Земфиры не поделили, кто сядет с ней рядом в вагоне-ресторане.
Когда я случайно вижу ее на Горбушке, копающуюся в стопке дисков, и радостно кричу: «Земфира!», дорогу мне преграждает телохранитель. Выяснив, что я не хочу ничего плохого, он укоризненно шепчет мне в ухо: «Зачем же вы так громко крикнули?» И правда, толпа уже свернула шеи в ее сторону и замерла в изумлении… С момента нашей встречи на Ленинском прошло всего лишь четыре месяца.
В Америке сказали бы: американская мечта. Но к нашей героине это, слава богу, не имеет никакого отношения. Мы скажем по-нашему: воздух выдержит только тех, кто верит в себя. Встречаю в подъезде двадцатилетнюю соседку — она жалуется, что ее никто не любит. Я немедленно прописываю ей песню «Ромашки», свое некогда эффективное лекарство от подобных мыслей. Девять лет спустя. Вместо 21 года — тридцать, вместо Ленинского — Патриаршие, вместо толпы — Борис Барабанов, организующий интервью (тогда, в 99-м, он работал на «Нашем радио» директором информационной службы). Вместо высокой девушки — какая-то крошечная. Только взгляд тот же самый — сосредоточенно-беспокойный. И улыбка, слава богу, не стала старше. — Тогда, в 99-м… — делает глоток зеленого чая. — Тогда на меня упала такая порция внимания… Не нужно одному человеку столько, ну не нужно, слишком.
— Итак, — закуривает сигарету, меняя тональность разговора на мажорную, — осталось десять студийных дней. Осенью у Земфиры выходит новая пластинка — пятый номерной альбом. С момента выхода «Вендетты» прошло два года. Сейчас — рабочий день в студии, с одиннадцати до одиннадцати, и новые музыканты, все 25- летние.
— Передо мной всегда встает дилемма: опытные или молодые? У опытных музыкантов — уставшие глаза. Я пытаюсь их завести, заразить энтузиазмом — хватает ненадолго. Так вот, я поняла: мне легче научить людей играть на инструментах, чем зажечь тех, с усталыми глазами.
— Как ты их собрала?
— Я никого не собирала. Все получилось само, мистика. Записала много песен на пианино. Через неделю написал письмо Дима Шуров (клавишник группы Esthetic Education. — Прим. авт.), сказал, что хочет встретиться. «Приезжай», — пишу. Теперь мы неразлучны. Это не выбор, это стечение обстоятельств. Оно бывает более удачным и менее удачным; в этот раз — очень удачное. То, как сейчас все звучит, мне нравится. Созвучно тому, что я слышу внутри. На новом альбоме — двенадцать песен (прекрасных песен, уточняет Земфира, и я в очередной раз восхищаюсь этим уверенным тоном). Четыре записаны со струнными, две с духовыми. В записи участвовал оркестр кинематографии под управлением Сергея Скрипки.
— Чтобы они тебя зауважали, нужно написать три оперы и пять симфоний. Мне пришлось нелегко. На момент выхода журнала, пластинка появится в продаже. Вспоминаю двухлетней давности эйфорию вокруг «Вендетты»: сначала ее ждали два года, потом год не меняли диск в машине. Когда несколько человек собирались вместе, с ее помощью разрешались споры на тему «что будем слушать»: все знали ее наизусть. Потом — ожидание новой пластинки, снова два года.
— Мне кажется, это разумно: год работаешь, два отдыхаешь. За год случается много контактов — с публикой, с прессой. Я ухожу и отдыхаю от людей. Меня портят люди. Попытаюсь объяснить, что значит «портят»… Лесть, комплименты, слишком пристальное внимание, от которого появляется какая-то агрессия… А когда я остаюсь одна, проявляется больше сути. Я себе смоделировала собственную вселенную, мне в ней очень комфортно. У меня прекрасная квартира, я в ней все время что-то меняю, ремонтирую… Я домосед. Могу делать музыку дома. У меня есть все условия для того, чтобы существовать автономно, не зависеть от внешнего мира. Это очень удобно. Очень недешево (улыбается). Год ничего не делать и в то же время не скучать… А сейчас мне бы продержаться до апреля. В апреле соберу концерт в «Олимпийском». И уйду в отпуск. В очередной, года на два. Дальнейшую беседу, состоявшуюся на Патриарших, можно условно поделить на несколько эпизодов.
Кофе и сигареты
— Почему ты такая худая?
— Много работы. А еще — я не пью.
— Вообще?
— Больше года. Совсем.
— Чего так?
— Ну, в какой-то момент надоело.
— А расслабиться?
— Иные творческие победы дают удовольствия больше, чем алкоголь. Можно написать нечто и ходить таким ужаленным трое суток подряд от одного осознания… Но — я не говорю, что навсегда с этим покончила. Это очень опасно, взять и заявить: все, никогда больше не буду пить… Пью чай. Стала пить кофе: никогда не пила, а сейчас стала — из-за того, что много работаю. Курю сигареты.
— Курить не хочешь бросить?
— В какой-то момент были у меня проблемы с голосом (откашливается). Настаивал мой доктор, я была готова. А потом все пришло в норму. И я так обрадовалась, что мне не нужно бросать! Нет, сигареты — в них заключена какая-то моя суть… Я себя не вижу без этих сигарет. Я их люблю. Люблю курить. Мне нравится эта суета, когда их нет, этот поиск зажигалки. Я, конечно, курящий человек.
Ожидание музыки
— Что делать, если нет вдохновения?
— Терпеть. Ждать. Я научилась ждать. Не нервничать, не суетиться без повода. Сидеть и ждать. Не то чтобы я просыпалась утром и думала: вот сегодня подожду, завтра… Просто если его нет, я делаю другие дела: поступаю в МГУ, прыгаю с парашютом. И жду. Подспудно всегда жду.
— Как, кстати, МГУ? (Земфира пару лет назад числилась студенткой философского факультета. — Прим. ред.).
— Да никак — отпустило. Пришла музыка. МГУ появился в момент ожидания: надо же было чем-то занять голову. И я ее заняла.
— Ты легко расстаешься с незаконченными делами?
— У меня есть одно дело. Я точно знаю: я буду петь очень долго. И в этой области я, наверное, буду очень нервничать от незавершенности. Остальное — сопутствующее, возникает и исчезает. Если я сейчас не завершу эту пластинку, я сойду с ума, поэтому я ее завершу. А остальное могу оставить с легкостью.
Близко к сердцу
— Обидеть художника ничего не стоит. Меня удивляет, когда люди говорят: «Не принимай близко к сердцу»… У всех разное сердце — вот в чем проблема! У всех разная кожа. «Земфира, не принимай близко к сердцу» — я слышала эту фразу такое количество раз… И каждый раз я думаю: «Ведь это же мое сердце! Что вы можете о нем знать?»
— А ты, судя по всему, принимаешь…
— По-разному бывает.
— У тебя за эти годы не выросла «толстая кожа»?
— (Испуганно.) Как это? Вот вырастет она — и что?
— И жить станет легче.
— И пойдут «толстые песни»? Все так взаимосвязано — психика, реакции, творчество… Такие вот у меня реакции, такая чувствительность — потому и песни такие.
— Как бы жить так, чтобы неприятных эмоций поменьше…
— Ну да, было бы удобно — быть очень лояльным и в то же время писать пронзительные песни. Но это невозможно!
— Получается, художник должен страдать?
— Я не знаю, что он кому должен. Я считаю, сидеть на двух стульях — не-воз-мож-но! Быть нечувствительным к внешним невзгодам и в то же время писать стихи… А каким должен быть художник — я понятия не имею, формулы здесь не проходят…
— А если обида парализует творческий процесс?
— Вот я и ухожу на два года. Таким образом защищаюсь. Что значит парализует? Пострадаешь — оправишься.
— А вдруг не оправишься?
— Значит, в тебе недостаточно желания делать свое дело
Значит, вон из профессии, как говорила Раневская. Значит, ты просто недостаточно хочешь!
Тетрадки
— У тебя есть блокнот и карандаш?
— Конечно! Всегда с собой!
Борис Барабанов: Это самый чистый черновик, который я видел в жизни.
— Да ладно! (Выворачивает содержимое сумки, извлекая блокнот.) Боря, смотрите! Я вам показывала хорошие места, а сейчас покажу такое… (Показывает счерканную страничку.) Эту песню я долго мучила… А есть простенькие: чик — и готово.
Борис Барабанов: Гришковец как-то сказал мне: все-таки у Земфиры есть случайные слова. Что это такое — «выберу мину»? Ну это же наверняка просто для размера…
— А мне, например, понятно.
— (Недовольно.) Да ну, Гришковец какой-то странный парень… Чего уж там-то не понять?
— У тебя на каждый альбом по блокноту?
— Ну да, на каждый — своя тетрадь.
— Альбом готов — ты его выбрасываешь?
— С ума сошла? Я их собираю! Я скорее руку отрежу и выброшу. Что есть у музыканта, кроме его песен?
— Рисунки здесь зачем?
— Это как раз момент сосредоточения. Начала рисовать после тридцати лет. Мои рисунки очень наивные, детские.
— Не хочешь научиться по-взрослому?
— Нет. Я хочу научиться аранжировать. Научиться сводить звук. Мне еще многому нужно учиться в музыке. Я, например, наименее компетентна в вопросах сведения и вынуждена учиться, чтобы сделать работу, которую я слышу. Этим я, наверное, и буду заниматься в ближайшие десять лет.
Источник: журнал «Домовой»
Автор: Инна Денисова
Источник: point.ru