Ведущая программы — Диана Берлин.
Видеоверсия программы:
Ведущая программы — Диана Берлин.
Видеоверсия программы:
Берлин: Здравствуйте, дорогие друзья, уважаемые слушатели! Это очередная программа из цикла «Мастера». У микрофона Диана Берлин. У нас гость замечательный, любимый всеми. Я уверена, где бы вы сейчас ни находились, в какой бы дальней или ближней стране, всё рано вы очень обрадуетесь и постараетесь сделать погромче звук ваших приёмников. У нас в гостях поэт Андрей Дементьев. Здравствуйте, Андрей Дмитриевич! Спасибо Вам. И давайте прямо сразу начнём. Вот, о чём я Вас хочу спросить, а слушателям рассказать. Была я тут недавно на Тверской (улице), в одном из книжных магазинов.
Дементьев: Там магазин «Москва», самый большой такой.
Берлин: «Москва». И посмотрела. Зашла, конечно, в отдел поэзии. Увидела, что у Вас отдельный стенд.
Дементьев: Да. С портретом?
Берлин: Да! И мне так стало интересно. Я остановилась. И где-то в течение получаса я наблюдала за людьми, которые входили, и куда они вообще шли. И потом поговорила с девочками. Консультант теперь это называется. С продавцами. Очень покупают Ваши книги, Андрей Дмитриевич! Я Вам говорю, как свидетель.
Дементьев: Спасибо.
Берлин: Берут и берут! Многие останавливаются и читают. Я поговорила, (ну, знаете, просто журналистская душа не даёт покоя), я поговорила с теми, кто останавливался у стенда. Несколько человек приезжих. Я не знаю, кстати, это Вам информация к размышлению. Во многих городах не так хорошо с книгами Вашими.
Дементьев: Да, да.
Берлин: Это правда? Они мне жаловались!
Дементьев: Да, я бываю в разных городах, и пишут, и звонят.
Берлин: Ну, вот смотрите. Это у Вас. А многие поэты жалуются: не покупают стихи! И стихи сейчас никому не нужны.
Дементьев: Но я бы не сказал так, Диана, что никому не нужны. Кому-то нужны, наверное, потому что книги издаются. Вот ушли сейчас такие поэты замечательные: Андрей Вознесенский, а после Белла Ахмадулина. Теперь вот Николай Константинович Доризо. Понимаете, и я должен сказать, что, конечно, что сейчас таких тиражей нет, как были (раньше). Потому что тиражи были и 100 тысяч, и 50, и 75. Сейчас, у меня последняя книжка вышла, 6 тысяч. Но это, в общем, тираж ничего, потому что у меня все книги переиздаются.
Берлин: Вот! Они же переиздаются!
Дементьев: Да, переиздаются. Вот у меня есть такая книга, «Виражи времени». У меня передача так называется на радио «Виражи времени». Она выдержала шестнадцать переизданий. А «Нет женщин не любимых», я понимаю, название такое, тринадцать переизданий. Лирика — десять. То есть, ну, мне грех обжаться. Издают, покупают. Но, что удивительно, Вы знаете, не только поэзия как-то вот зачастую не востребована, но забывают хороших поэтов. К сожалению. Вот сейчас, если я начну называть поэтов, которые в моё время, когда мы начинали и позже — уже их и не знают.
Берлин: Ну, назовите! Соколов, наверное…
Дементьев: Володя Соколов. Лауреат Государственной премии. Инна Кошежева. Замечательный была поэт. Римму Казакову сейчас ещё как-то помнят. Но есть такие областные, в области были поэты. Хорошие очень. Я их знаю. На моей тверской земле. Галина Безрукова. Хороший поэт была. Не было, конечно, всесоюзной известности, но, тем не менее. Не знаю, вот ещё Асадов Эдуард, вот его ещё как-то помнят. А вот даже наших, как бы классиков, вот возьмите Анатолий Жигулин.
Берлин: Прекрасный, да.
Дементьев: Замечательный поэт, с тяжёлой судьбой. Уже как-то многие и не знаю.
Берлин: Заболоцкий.
Дементьев: Да, и Заболоцкий. Ну, это более так ранее. Скажем, там, Кедрин, или более такие ранние. Их тоже уже не знают. И это обидно, потому что очень много хороших стихов. Вот я Вам сейчас прочитаю такие строчки, да: «А мне чужих стихов не надо, мне со своими тяжело!» Это сказал ленинградский, петербургский поэт Александр Никитович. Его, конечно, уже не помнят. А там же, в Петербурге, хорошие поэты. Володя Рецептор. И актёр замечательный, и поэт. Конечно, в России всегда было много хороших поэтов.
Вот, и Солоухин сейчас не очень востребован. Вот «Про прозвищу» его ничего, а вот стихи, у него замечательные стихи. У него вышла книга «белых стихов». Мы с ним учились вместе, поэтому я всё это знаю. И там было такое стихотворение, я помню, такие строчки удивительные, Вы знаете, как бы проза, потому что это «белый стих», без рифмы. «Она сказала: „Женщина, у которой красивые зубы, она так любит улыбаться!“ Или другое: „Если вы встретите в лесу вдруг человека, который идёт к вам навстречу, там, в дремучем лесу, и у него букетик цветов в руках — не бойтесь! Он Вам ничего плохого не сделает“. То есть, „красота спасёт мир“, да? То есть, вот, понимаете, они были!
Женя Винокуров, которого мы представляли на Государственную премию СССР, журнал «Юность». И он получил Государственную премию. Игорь Шклерский, ну, ещё Игоря сейчас помнят.
Берлин: Андрей Дмитриевич, Вы поразительны человек. Вот мне посчастливилось, я многие годы знаю Вас, и каждый раз поражаюсь. У меня не было ни одного интервью с Вами, я надеялась, что сегодня этого не будет. Это программа «Мастера». Человек, который приглашён на эту программу — Мастер! Здесь были уважаемые, замечательные люди. Я каждого из них высоко ценю. Но никогда, никто не говорил о ком-то. Всё равно речь шла только о себе самом. Вы же опять, вот, смотрите, с чего началась наша программа!
Дементьев: Но, понимаете, я люблю своих товарищей, своих друзей…
Берлин: Да, я понимаю. Вот в этом и есть весь Дементьев. Может быть, поэтому, если мы сейчас с Вами, если этой темы коснуться нельзя, потому что среди наших слушателей огромное количество, которые помнят и знают Ваш журнал. И знаю людей, у которых хранятся подшивки «Юности». «Новый мир» и «Юность».
Дементьев: Я Вам вот что расскажу. Я, когда работал в Израиле, пять лет, и у меня там были вечера в больших залах. И иногда вставали люди и говорили: «Вот мы, когда уезжали, из бывшего Советского Союза, нам ведь много вещей не разрешали брать, а мы провезли подшивку „Юности“. И приносили, мне так было приятно!
Берлин: Конечно! А вот Вы можете сейчас вспомнить тех, кому «Юность» дала вот эту путёвку? Это же всё знаковые имена!
Дементьев: Конечно! Я Вам скажу, даже на моей памяти, я проработал там двадцать один год. Из них двенадцать лет я был главным редактором. А девять лет я был первым заместителем Бориса Полевого. Мы очень много открыли! Ну, возьмите Вы Бориса Васильева.
Берлин: «А зори здесь тихие» — там же?
Дементьев: «А зори здесь тихие» там было напечатано. А потом у него «В списках не значился». Я его напечатал, когда уже вообще всё было перекрыто. И я напечатал его роман, он его называет повестью, «Завтра была война».
Берлин: «Завтра была война»…
Дементьев: Да, «Завтра была война». А возьмите вы Войновича, которого мы напечатали.
Берлин: Его тоже нельзя было?
Дементьев: Нет! Что Вы! Конечно, нет! Всех, кто печатался в «Метрополе» — помните такой журнал, за который исключали из Союза писателей — я их всех напечатал! И Женю Рейна, и Мишу Жванецкого, и Аркадия Арканова и многих других.
Берлин: А как (вы это смогли сделать), Андрей Дмитриевич? Ахмадулину не всегда можно было (публиковать)…
Дементьев: Да как Вам сказать… Ну, жил я этим, это моя была жизнь.
Берлин: Нет, если Вам говорят нельзя, что нужно было сделать…
Дементьев: А я говорил, что можно.
Берлин: Так (в ответ). «Мы Вас снимем, товарищ Дементьев!»
Дементьев: Вот я Вам расскажу такую историю. Женя Евтушенко (я называю так их всех, как в жизни)… Евгений Евтушенко принёс поэму. Я ещё был заместителем главного редактора. Называлась «Северная надбавка». Это был где-то конец 70-х годов, по-моему. Поэма очень острая! Очень острая! Сильно написана, знаете, по-моему, одна из его лучших поэм. Полевой был в госпитале. А он мне целиком доверял. Поэзию, уж, само собой. И я её поставил в номер. Это было в пятницу. В понедельник я приезжаю на работу, мне звонит ответственный секретарь, говорит: «Нам звонили, машины остановили, журнал не печатается, Вас вызывают туда…» Туда. Наверх. В ЦК. Я пошёл. Ну. И там мне стали, сидели разные руководители идеологического отдела, и там был очень хороший человек один — Биккенин. Он был главный редактор журнала «Коммунист». Казалось бы, да? И он мне всё время на ногу жал, когда я заводился и доказывал, и он мне на ногу жал. А он был депутатом Верховного Совета.
Берлин: А Вы заводились?
Дементьев: Я заводился, потому что, я же знаю, то это талантливо, это здорово! Это будут читать все. И кончилось это тем, что мне позвонили и сказали, и я понял, что я их убедил. И они мне позвонили и сказали: «Тут два места есть, их надо поправить! Только на нас не ссылайтесь!» Вот такое было правило! А Полевой в госпитале. Женька (Евтушенко) прилетает из Риги, я ему говорю: «Жень», — он видел, что я подписал в печать, не мои замечания. Он ко мне приехал домой, переживал так, у него, знаете, что-то в это время глаза… Он говорит: «Я не поеду на это международное совещание! Так нельзя „ломать руки“!» Звонит Полевой мне домой из госпиталя. Как будто чувствовал. И говорит: «Скажите, а как я буду ему объяснять, чьи это замечания?» Полевой в госпитале, я подписал номер, и я не имею права ссылаться. Мне же главное, чтобы напечатали, понимаете?
Берлин: Кошмар!
Дементьев: Вот. Он звонит и говорит: «Скажите Вашему другу…» Я говорю: «Он здесь сидит!» «Скажите Вашему другу, что этот старый дуралей Полевой, который ничего в поэзии не смыслит, вот он эти замечания сделал, пусть уж ради старика он поправит». Я говорю: «Женя, вот звонил Полевой, он просит…» Мы с ним поправили, и поэма вышла! Вот так вот было. Было и по-другому, когда был Горбачёв, и он собирал руководителей средств массовой информации. Всё политбюро сидит. А мы сидим, руководители средств массовой информации. И ко мне после перерыва подходит Медведев Вадим Андреевич, это был секретарь ЦК КПСС по идеологии. И говорит: «А Вы не можете казать, как к Вам попал роман о Чонкине Войновича?» Я говорю: «Нет, почему, могу сказать, я могу приехать, позвоню». «Нет, мы Вам позвоним, ну, просто нам интересно». А я что сделал, почему я их обманул, раньше было такое правило, «Литературная газета» печатали интервью с главными директорами, что будет на будущий год. И я дал интервью, и написал: «В будущем году будет Войнович…» А напечатал в этом году. Вот я, скажем, дал в конце ноября или в начале декабря…
Берлин: Вот это ход!
Дементьев: И поставил в декабрь! То есть, я прервал роман. Так не делается по этике журналистской, чтобы вот в этом году напечатать начало, а в будущем следующее. Потому что вдруг подписчики будут другие! Может, они не довольны, да? А я так сделал, чтобы обмануть эту нашу цензуру, потому что, объявлено, значит, они ждут, когда будет там что. Они, конечно, это всё поймали, но уже было поздно. И потом, меня встречает помощник Горбачёва, говорит: «Слушай, а ты смотришь, вообще, рисунки, которые печатает „Юность“ к романам своим?». Я говорю: «Ну, что?» Он говорит: «Ну, Чонкина ты видел, там, капитана Миляга!» А это кгбешник, такой отрицательный тип. «Ты смотрел, кто нарисован? Капитан Миляга. Егор Кузьмич Лигачёв». Один к одному! А я, действительно, у меня ребята молодые работали, художники, хулиганы. Я-то на это не смотрел, у меня был зам, ну, следили, конечно. Я, может, не мог всё уследить, стихи, рисунки. Я говорю: «Да? И что будет?» Он говорит: «Да ничего не будет! Он умный человек, он не будет понимать шум, но, вообще, слушай, также нельзя! С вами всё время проблемы». Вот, я позвал художников, говорю: «Покажите-ка мне рисунки к следующим частям!» Ещё две части. Приносят мне Настю, невесту Чонкина. Один к одному Крупская молодая! Ну, просто, вот, прямо сфотографировали!
Берлин: Какие талантливые ребята у Вас работали!
Дементьев: Я говорю: «Ребята, вы что делаете? Я с таким трудом пробиваю, а вы мне…» Другой раз, прихожу на работу, говорят, машину остановили. Съезд КПСС очередной. И там, значит, рисунок. Решётка такая, и в робе арестантской, и там какая-то подпись. Мне говорят, остановили машину, надо снимать. Я говорю: «Ну, это мелочь, снимем!» Говорю: «Ребята, замените, потому что неприятности будут». Я позвонил, там тоже были умные люди, я позвонил одному, говорю: «Ладно, сейчас поменяем!» Он говорит: «Ну, съезд же сейчас, открытие съезда!» Поменяли. Что, Вы думаете, поставили? Какой-то рисунок такой, нейтральный, а под ним написали: «Наступило время долгих и продолжительных аплодисментов!» Вот так мы весело жили.
Берлин: А вообще выговор у Вас был? Строгий, с занесением?
Дементьев: Нет, у меня были случаи неприятные, когда мне, скажем, Яковлев Александр Николаевич, который очень поддерживал наш журнал, и ко мне лично хорошо относился, он просто меня предупреждал. Он мне звонил или письма присылал. Вот это, Андрей, нельзя. Потому что знали, что Горбачёв ко мне хорошо относится. Просто по-человечески хорошо!
Берлин: Ну, да. Да. Но до Горбачёва надо было тоже дожить!
Дементьев: Да, ну, короче говоря, надо было дожить. Всяко бывало, но единственное, что я не напечатал, это была повесть «Собачье сердце». Булгакова. Я объявил, что будет «Собачье сердце». А Григорий Бакланов, который был главным редактором «Знамени», он объявил «Собачье сердце», а вторая была «Роковые яйца». Он мне звонит и говорит: «Андрюш, — ну, мы учились вместе, — ты не сердись на меня, мне позвонили и сказали: „Дементьеву вот не дадим печатать „Собачье сердце“. У него такой тираж! Три с лишим миллиона, ну, не надо, Булгаков тогда был ещё запрещён“. Я говорю: Гриш, печатай, самое главное, чтобы пришло к читателям! Ничего страшного! Я переживу это дело». И по Москве пошёл слух, что следить за журналом «Юность», там должна быть напечатана новая повесть, (извините, что я так скажу, но так было) новая повесть в журнале «Юность» Булгакова «Собачьи яйца». Они всё перепутали! И он напечатал вещь, то есть, практически, я вот только одну вещь не напечатал. Всё остальное напечатал.
Берлин: И то, только потому, что хотел сделать…
Дементьев: Я помню, когда посылал в главлит, когда там надо было подписывать номер своего заместителя, обычно. Но, когда очень сложные были дела, я сам ездил. И, когда я напечатал «Удавы и кролики», или «Кролики и удавы», вот, Искандера.
Берлин: Искандера! Ох, я помню, как мы это всё передавали.
Дементьев: Да. Он приехал из главлита и говорит: «Слушай, тебе просили передать, Дементьева будут бить до кровавых соплей!» Я говорю: «Да, пусть бьют!» Повесть-то мы уже всё, в порядке. Мы её напечатали. Но это, знаете, такие случаи были уж очень редкие. Ну, ещё с Некрасовым Виктором Платоновичем была вещь сложная. Мне принесла Анна из «Нового мира» рукопись. Он прислал ей лично, они дружили, из Парижа. Он был абсолютно запрещён! У него была стычка с КГБ, много чего на него. И он еще письмо подписал какое-то. Она принесла, говорит: «Мы не напечатаем! Попробуйте, Андрей Дмитриевич!» Я говорю: «Давайте, дайте мне его телефон!» Я прочитал. Абсолютно нейтральная вещь. «Городские прогулки» называется. Хорошая повесть, чистая такая. Я позвонил ему и говорю: «Виктор Платонович! Я хочу печатать». Он говорит: «Да не напечатаете вы никогда в жизни!» Я говорю: «Напечатаю!» Он говорит: «Вот спорим?» Я говорю: «Да не спорим! Вещь-то…» Остановили. А он уже болен очень был, в Италии. И я поехал туда, три секретаря ЦК КПСС решали эту проблему. И я им доказывал, я звонил, там, всё, я доказывал, что…
Берлин: А они читали? Или это было неважно? Некрасов — и всё.
Дементьев: Нет, они — Некрасов и всё. Они не читали, конечно, нет. Может быть, их помощники читали, не знаю. В общем, короче говоря, он прислал фотографию, он понял, что мы будем печатать. Мы ему вёрстку послали. А у нас же иногда закрывали, знаете, и вынимали из журнала, не у меня лично, а в принципе. И я, значит, доказывал, звонил, благодаря тому, что у меня какие-то хорошие отношения сложились, с тем же Александром Николаевичем, я говорю, вот, и мне позвонил помощник, и говорит: «Всё, решили печатать, но просили тебя вёрстку дать им». Лично. И вот я в типографию позвонил директору и говорю: «Сделайте вёрстку на хорошей бумаге! Повесть Виктора Некрасова „Городские прогулки“» Чтобы положить на стол, красиво всё. Через пару дней звонят, говорят: «Печатай, разрешили тебе печатать!» Виктор Платонович не дожил 10 дней до выхода журнала.
Берлин: Ах, как жаль.
Дементьев: Но он знал, что идёт, потому что вёрстку я послал. Вот такие были случаи, знаете, но не это определяло всё, потому что открывали молодых талантливых людей.
Берлин: Ещё бы! Но проза, ладно. Но Вы — поэт, Вы печатали поэтов!
Дементьев: Конечно!
Берлин: Обычно, это не принято. Редактор-поэт — это всё. Это рубит всё.
Дементьев: Вы знаете, вот Александр Трифонович Твардовский, с которым я был знаком, и, который великий поэт и великий редактор. Он как-то печатал больше таких традиционных поэтов, которые с ним были очень близки. Вот таких всяких новаторских, он не любил. А мне интересно было. Журнал «Юность». Ну, а как же? Журнал «Юность» — и вдруг не будут печататься все вот эти …Я ходил на Старый Арбат, я ходил туда слушать, там поэты выступали. Там они пели, барды выступали. Я всё время туда ходил и слушал. Мне было интересно. Я смотрел, что продают, какие красивые картины. Я иногда покупал, иногда мне дарили. У меня дома висят. И я помню, я пришёл, народ собирается. Вот читают ребят стихи. Я слушаю, слушаю. Подошёл к одному из них: «Ребята, принесите мне в „Юность“» «Что?» Я говорю: «Что? Печатать!» «Ну, да?» Я говорю: «Ну, что, ну, да-то?» «Да, не, ну, что…Нас никто не печатает». Я говорю: «Принесите мне стихи, вот, все, кто есть, принесите мне стихи!» Называлась группа «Вертеп». Лучшего названия не придумали. И я их напечатал. Они, конечно, были ошарашены этим.
Берлин: То есть, с улицы?
Дементьев: С улицы. Потом, значит, вот эти ребята, группа была Жданов, Ерёменко, Парщиков, вот эта вся группа. Бонимович, который сейчас у нас политический деятель. Вот эти ребята. Я их всех собрал, и решил напечатать. Это было довольно сложно. Потому что они тоже были, Парщиков уехал, там ещё кто-то… Нет уже некоторых, к сожалению, в живых, и я их напечатал, и был такой резонанс потрясающий. И сделали спектакль по этим стихам. И по письмам, которые у них были. Они пришли и сказали: «Андрей, — тогда меня ещё Андрей звали, без Дмитриевича — Андрей, спектакль!» Я говорю: «Ну, ребята, я вас поздравляю! Как приятно!» То есть, Вы понимаете, это мне доставляло такую радость, что я кому-то помог, что я напечатал, что читатель наш открывает, и ему интересно!» Когда Лёня Филатов принёс мне эту сказку свою про Стрельца, я его напечатал. И сейчас она всё время идёт, и спектакль, и понимаете, у нас разворовали в типографии листы с этой сказкой! Потому что рабочие начали читать, и всем хотелось поиметь раньше, чем выйдет журнал. Да много всего было! Было, когда Полевой Борис Николаевич меня просто поразил своей такой широтой. И, знаете, он был человек мягкий, а, когда дело касалось позиции, он был человек жёсткий. И его сдвинуть было невозможно. И, когда он отклонил «Дорогая моя железка» Аксёнова, а я был «за». И я приехал к нему домой, и были члены редколлегии «за». А он сначала принял, потом отклонил. Я думаю, там сыграл роль кто-то другой. И я к нему приехал, я так с ним говорил, что жена ему всё время валерианку давала, ему было плохо с сердцем. Потому что, ну, я считал, что это неправильно! Потом, когда вернули, Вася пришёл Аксёнов, сказал мне: «Андрюш, Андрей, я больше сюда ни ногой! Ты будешь главным редактором, я тогда приду». Я говорю: «Я тебя напечатаю, если я буду. Если я буду, дай Бог, Полевой, чтобы подольше поработал». Он говорит: «Ну, вот, я обижен, знаешь». Прошли какие-то годы, там. Я напечатал его. Эту вещь. Я его напечатал.
Берлин: И он пришёл.
Дементьев: Да, да, да. Я напечатал. Потом я «Московскую сагу» напечатал. После этого. «Остров Крым». Понимаете, это было интересно. Это было, ну, как Вам сказать, я получал от этого такое удовлетворение! Я тогда мало писал, мне не до того было. Представляете, сколько на меня наваливалось! Надо было отбиваться, надо было читать, надо было ездить, надо было ставить вечера. Я помню, мы поехали в Ленинград.
Берлин: Но у Вас было много выступлений!
Дементьев: Мы поехали в Ленинград, и там были Булат Окуджава, Юна Мориц, Андрей, по-моему, был. В общем, самые сильные наши авторы. И там были два момента, очень… Булат в это время работал над прозой, он писал свои эти романы. И он мало печатал, и стихов он практически не писал и не печатал. А мы его печатали. И мне приходит записка. Две тысячи народу. Молодежь. Дворец молодёжи. Приходит записка: «Вот, вы тут всё распинаетесь, что вы Булата любите, вы его печатаете, а вы его смотрите сколько уже не печатаете!» Но я-то понимаю, почему не печатали, не давал. Я Булату отдаю записку. Я говорю: «Булат, ответь, пожалуйста, это тебя касается!» А он встал и говорит: «Вот только что вышли!» А журнал только что вышел с его стихами! Он говорит: «Во-первых, кто написал записку, я Вам должен сказать, что, во-первых, следите за журналом, он вышел с моими стихами. Во-вторых, не журнал виноват, я виноват. Я не писал стихов. Что вы, не следите? Я же романы писал. Я в это время романы писал». И приходит вторая записка: А сидят тут члены редколлегии, все мои авторы. В президиуме. «Вот я смотрю на Вас и думаю, вас бы всех к стенке за ваши эти все публикации, за ваш журнал — к стенке всех!» Я отдаю членам редколлегии, читать записку. Без подписи. Мне говорят: «Андрей, не отвечай!» Да ну их к чёрту, не надо настроение портить!» Я говорю: «Ничего подобного!» Я встал, прочитал записку, и сказал: «Встаньте, поскольку вы не подписали записку, если вы не трус!» И он не встал. И все заорали: «Выгнать его! Уходи отсюда!» Это было потрясающе. То есть, Вы понимаете, у нас, конечно, было время, когда всё было! И антисемитизм был, и вот такие какие-то нападки на какое-то передовое слово, на людей, которые хотят говорить честно и жить честно. И хотят правду говорить. Всё было. И это надо было пройти, и надо было отстаивать.
Берлин: Это программа «Мастера». Сегодня её герой лауреат Государственной премии, и поэт, который награждён всеми возможными орденами. А самое главное, нашей с Вами любовью — Андрей Дементьев. Андрей Дмитриевич, у меня, знаете, какой вопрос, недавно по одному из телевизионных каналов смотрела одну программу. Два ведущих, очень известных, девушка и молодой человек, назовём их так (хотя они не девушка, и не молодой человек), но, тем не менее, представители молодых людей, обсуждали тему «Русская культура». И героем этой программы был Никола Басков. Я по-доброму отношусь к Коле. Он замечательный, изумительный, светлый человек, с большим чувством юмора. Но как-то мне показалось это странным, что на обсуждение подобной темы больше никого не нашлось. Вероятно, на взгляд этих ведущих. Пользуясь тем, что сегодня Вы у нас в гостях, я хочу задать Вам этот вопрос. Что Вы можете считать Русской культурой? На сегодняшний день. Учитывая все её пласты. Вот, можете Вы назвать. Вот, я прямо вот, простите меня, мои уважаемые коллегии, эти двое ведущих, я повторяю Ваш вопрос Андрею Дементьеву. Ну, например, пять имён можете Вы назвать?
Дементьев: Конечно. Может быть, кого-то, уже нет (в живых), но они с нами.
Берлин: Это неважно, конечно.
Дементьев: Конечно, Чингиз Айтматов. Конечно, Виктор Петрович Астафьев. Конечно, поэты, из которых сегодня с нами один остался. Булат Окуджава. Роберт Рождественский. Белла Ахмадулина. Андрей Вознесенский. Евгений Евтушенко. Это выдающиеся. Я сейчас написал стихи об этом. Я очень люблю из артистов Серёжу Безрукова. Потому что он образованный очень человек, он не просто артист, который талантлив, играет. Он ещё образованный человек, он глубокий, с ним интересно. У нас Эльдар Рязанов. У нас Олег Павлович Табаков. Сейчас ушла Татьяна Ивановна Шмыга. Это удивительная артистка была! Мало того, она человек была замечательный. Я всё время повторяю, что она мне сказала, я спросил её: « Татьяна Ивановна, вот сейчас, вроде бы, оперетта, это лёгкий, как бы жанр. Это нелёгкий жанр, но так считается, да? И эстрада. Где-то вот немножко они похожи. Что Вас тревожит сейчас в этом? (Потому что меня многое тревожит на эстраде)». Он говорит: «Публика. Она стала необразованной. В ней, конечно, есть пласты. Конечно, есть люди, но общий такой поток… Это меня тревожит».
Берлин: А почему, Андрей Дмитриевич? Ведь, наверное, к этому шло всё? Это же не сразу. Публика, помните, какая была, когда были концерты? Так называемые, Эстрадные концерты, в которых принимал участие Святослав Рихтер! Это же было!
Дементьев: Да. Да. Да. Вот, сейчас, смотрите, мои друзья Галя Вишневская, ну, это культура… Слава Ростропович (я так называю, потому что мы, так мы дружили). Или возьмите Майя Плисецкая и Родион Щедрин. Это всё наша Великая культура! А Товстоногов! Вы знаете, вот оглянешься и думаешь, Господи, сколько же у нас этого богатства! И, к сожалению, сейчас, какая-то такая пошла волна, когда, вроде бы, надо начинать с нуля. Нельзя начинать с нуля! Нам не двадцать лет. Нашей политической системе двадцать лет. А нашему государству, нашей культуре — сотни лет! Никуда ты от этого не уйдёшь! И чем мы всегда были интерны Западу? Литературой своей. Своей культурой, своей духовностью. Вот всем тем…
Берлин: Чеховым, Достоевским. Эти имена сразу же произносятся.
Дементьев: Конечно, понимаете, поэтому, когда говорят, что всё как бы начинается сейчас — да, сейчас хорошие есть писатели. И я много читаю. Я сейчас читаю, сижу цикл романов Ирины Муравьёвой. Я её знаю, она в Бостоне живёт. Я просто её знаю хорошо. Я имел отношение к тому, чтобы как-то помочь издаться. Диана Машкова, сейчас её издают. Я не говорю о Пелевине, не говорю о всех других, которые уже как-то на слуху…
Берлин: А «Зелёный шатёр» Улицкой. Я считаю, что это такая большая книга!
Дементьев: Да, да… Улицкая… Вы знаете, у неё удивительный язык. Удивительный литературный язык. Хотя, однажды…
Берлин: А драматургия? В этом романе потрясающая!
Дементьев: Вы знаете, она потрясающий писатель. Но однажды мне не понравилось, что там, она какие-то (слова) говорила с одном романе своём, и я об этом написал. Она там говорила какие-то вещи, немножко, которые женщина не должна говорить! Но, может быть, у меня своё отношение к этому. Но, в принципе, это писательница замечательная!
Берлин: Большой просто писатель!
Дементьев: Я Вам даже вот что расскажу, Юра Поляков, при всём при том, интересный писатель! Свой взгляд, своя ирония. Есть, всё есть! Я посмотрел его однажды, или дважды уже. Ему позвонил, сказал: «Юра, хорошо!» Хорошо назвал, контекст, очень хорошее название. И хорошую концовку нашёл.
Берлин: Конечно, ему там тесновато немножко…
Дементьев: Но, Вы знаете, он человек, такой широкий, он приглашает всех. Спорит. И, тем не менее, это как раз и интересно. Так же, как у него в газете. У него же в газете, он с кем-то не ладит и спорит, а приглашает его на страницы и даёт высказаться. Это хорошо. Это говорит, о нём, как о…
Берлин: Ну, ваш принцип!
Дементьев: Ну, это мой же «выкормыш». Я же его напечатал «ЧП районного масштаба»…
Берлин: Помните?
Дементьев: Да. И «Сто дней до приказа». Это мне стоило, я не знаю чего! Что Вы! «Сто дней до приказа», когда была запрещена тема дедовщины в стране вообще, и я его поставил. А несколько лет он не мог напечататься Он ко мне не приносил эту вещь. Мне позвонил Михалков Сергей Владимирович и говорит: «Слушай, тут Поляков, такая повесть у него…» А я говорю: « А что он сам? Без голоса что ли?» Я говорю: «Я же его напечатал, пусть тащит скорее!» Поляков принёс, я прочитал. Говорю: «Юра, будем давать!» Мне звонят из Главного Политического управления Советской Армии. Это ещё в советские времена. И говорят: «Вот мы слышали, что Вы клеветническую повесть Полякова хотите напечатать? „Сто дней до приказа“». Я говорю: «А почему клеветническую? Это его жизнь, он служил, он говорит то, что он видел». «Но это клеветническая повесть! Значит так, товарищ Дементьев …»
Берлин: Товарищ!
Дементьев: Наверное, товарищ, я уже сейчас не помню. «Значит так, мы готовим письмо в политбюро, как только Вы напечатаете, у Вас будут большие неприятности!» Я говорю: «У меня к Вам есть встречное предложение. Вы даёте мне копию этого письма, я напечатаю, как послесловие к этой повести». Они, конечно, никакого письма не послали, я думаю, не ответили на моё хамство, потому что я считаю, что это хамство было, просить у них копии, чтобы напечатать. И я напечатал повесть.
Берлин: Андрей Дмитриевич, я то-то не совсем понимаю, а как Вы не боялись такой интонации? Разговаривать с этими людьми. Это же было чревато! Вы же не были «позвоночным» назначенцем.
Дементьев: Вы знаете, мне трудно говорить о себе, как… Я по-другому не мог! Ну, а как иначе? Вы понимаете, если я стал главным редактором журнала, если я в нём работаю, значит, я должен отстаивать позиции, свои принципы. И доказывать, что я прав, а не вы правы. Попытаться убедить, попытаться договориться. Это, конечно, всё не просто. Не случайно, у меня в то время почти не было книг моих (собственных). Потому что я почти не писал. Я занимался этим журналом. Но это колоссальный опыт! Это колоссальный опыт вообще во всём. И, должен Вам сказать, что жизнь, прожитая в эти годы, она, конечно, мне дала очень многое. Для того, чтобы у меня появлялись книги, в которых я говорю ту правду, которую я хочу сказать.
Берлин: Да. Стихи Ваши. Конечно.
Дементьев: Стихи. Потому что я верил, что всё равно победит здравый смысл. Не случайно один классик сказал, что «творить — это верить». Я верил. Надеюсь, что я этой верой, как говорится, не расстанусь
Берлин: А вот, скажите, пожалуйста, кто эти люди, кого Вы может назвать Мастерами? Может быть, Вы лично у них не учились, но их книги, их искусство. И вклад, может быть, в какую-то область повлиял.
Дементьев: Если я, то больше воспитан на классике. Потому что у меня всегда лежала, лежит на столе, на тумбочке, книга, чья-то классическая книга… Это Пушкин, это Тютчев, это Лермонтов. Ну, я говорю об этой классике. Я всегда к этому обращаюсь. Но у меня и другие любимые книги. Например, Шарль де Костер. «Тиль Уленшпигель» я читал семь раз!
Берлин: Каждый раз что-то новое?
Дементьев: Каждый раз что-то новое, потому что это удивительная книга! И, когда Жерар Филипп, которого я просто боготворил, тем более, мне в молодости говорили, что я на него похож.
Берлин: Это точно.
Дементьев: И, когда Жерар Филипп поставил «Тиля Уленшпигеля» в кино, я разочаровался в этом. Потому что он поставил кино, не почувствовав всей глубины этой книги. Этого произведения, этого времени. Жерар Филипп, он был прекрасный актёр. Очень тонкий, очень вдумчивый — быть режиссёром это совсем другое! Это нечто другое, понимаете? Поэтому, я обращался ко многим произведениям. Ну, как Вам сказать, я читал это собранием сочинений. Я, скажем, беру Бунина, читаю всё подряд, от первого до последнего тома
Берлин: А как к Вам пришёл Бунин? Вот, объясните мне. Вы родились в Твери. Правильно?
Дементьев: Да.
Берлин: Там Вы выросли, там началось Ваше становление. Когда мог появиться Бунин?
Дементьев: Мне трудно сказать, как это всё получалось, но, скажем, произведения, которые были у нас запрещены уже в это время, в наше (время). Скажем, мы прилетали с Аней (это моя жена) в Вашингтон, и Вася Аксёнов и Майя (это его жена), они говорят: «Мы уезжаем на неделю, живите у нас эту неделю! Зачем вам болтаться по отелям? Вот всё тут». Огромная квартира четырёхэтажная… И полки книг. И мы там читали всё, что к нам не приходило, потому что было запрещено. Когда я приезжал в Париж к Розановой Марии Васильевне и к Андрею Донатовичу Синявскому, мы там бывали у них, сидели, и так далее. Там огромная литература. Я там читал, а потом она говорила: «Что тебе понравилось — забери!» Я говорю: «А как я провезу?» «Как хочешь, провези, но забирай!» И я забирал в Москву эти книги, там читали. Вот так я приобщался к этой литературе. А потом вот эти все писатели, которые когда-то уехали, эмигрировали, которых выгнали, там, по-разному было. Каждый, кто приезжал в Москву уже в это время, полегче которое стало, каждый приходил в журнал «Юность», и я их всех печатал! Копелев был. Саша Соколов был. Максимов был. Ну, все были.
Берлин: «Школа дураков» же, это же у Вас…
Дементьев: Ну, сейчас, я может, не всех вспомню, но все они у меня были, я всех их печатал. Всех печатал, потому что было интересно. И с некоторыми я подружился, и это для меня было ещё интересно! Я раскрывал этот мир, который для нас был закрыт. Потому что, куда ты денешься без этой великой русской зарубежной литературы. Которая там появлялась, и там они себя утверждали.
Берлин: Как Вы хорошо сказали: «Великая русская зарубежная литература».
Дементьев: Понимаете, и от этого никуда не уйдёшь. Вот в чём дело. И, конечно, я очень благодарен им всем. И я помню, когда началось уже, как бы, такое просветление наше, экономическое, политическое, я не знаю, какое там ещё, социальное. И я Горбачёва, тогда был ещё Анатолий Иванович Лукьянов, близкий ему человек. И я Михаилу Сергеевичу Горбачёву написал письмо. Что, верните гражданство этим людям.
Берлин: И Вы лично, подписали…
Дементьев: Да, это письмо напечатано в моём двухтомнике, во втором томе, где мемуары. И я напечатал письмо, и я ему написал, что, Вы сделаете доброе дело. Вы несправедливость, так сказать, устраните. И потом, это Ваш авторитет, как руководителя государства, которое так несправедливо обошлось с этими людьми. Они потом вернулись же. Только Я понимаю, что это не по моему письму, конечно же.
Берлин: Кто знает! «Капля камень точит».
Дементьев: И потом все они получили гражданство. Когда Максимов Владимир Емельянович, с которым мы дружили очень, главный редактор величайшего журнала, вообще, «Континент», в котором было пять Нобелевских лауреатов редколлегии, представляете? И, когда он захотел приехать, «потеплело», уже можно было, я пробивал ему приезд, потому что ему запрещено было приехать. И, всё-таки, мы пробили. Я вёл его вечер в ЦДЛ, первый его вечер, после того, как он уехал, и это было всё удивительно. Я помню, когда мы приехали в Париж с телевизионной группой к Галине Павловне Вишневской. Я ещё тогда был с ней на «вы». Галина Павловна. Я же напечатал главу из её книги. Можете себе представить, великая певица напечатала книгу «Галина». О которой Солженицын хорошо говорил. О которой Максимов мне хорошо говорил. Эта книга вышла на шестнадцати языках в шестнадцати странах. И только в России её не было! Потому что они были закрыты, их лишили гражданства. Её и Славу. И я, когда получил от неё этот подарок, у неё дома, в Париже, она подписала мне книгу. И я по телевизору сказал: «Как же так? Что это происходит в нашей стране? Что-то мы не понимаем! У нас не вышла книга нашей гордости. Нашей певицы великой». Мне позвонил Меленевский, Илья Сергеевич, издатель такой был. И сказал: «Я издам. Можете договор забрать и подписать».
Берлин: Это в 90-е годы, да?
Дементьев: Да. «Можете?» Я говорю: «Конечно, могу!» И я полетел в Париж, к Галине Павловне. Она подписала, она не верила. Она говорит: «Вы напишите предисловие?» Я говорю: «Напишу». Но, поскольку я был дико занятый человек, Я, конечно, опоздал с предисловием, и оно пошло послесловием. Потому что они уже в догонку его посылали. Но вышла книга. «Галина» на русском языке, впервые в России, с моим послесловием. Я позвонил Гале и сказал (мы уже перешли на «ты» и уже подружились), я сказал: «Галя, презентацию делаем?» Она говорит: «Делаем». И пришёл Андрей Вознесенский. И сказал: «Познакомь меня с Галиной Павловной!» Я говорю: «Ну, о чём ты говоришь!» Понимаете, вот эти радости… Из них складывалась моя жизнь. Потому что, знаете, самое радостное в жизни, когда не тебе делают что-то хорошее, а когда ты можешь что-то сделать. Для другого человека и для других людей.
Берлин: Андрей Дмитриевич, а вот, когда совсем невмоготу, когда очень тяжело, ты делаешь, делаешь, и дело твоей жизни перечёркивается. И в Вашей жизни это было! С тем же журналом «Юность». Об этом помнят все Ваши читатели. Вот где Вы брали силы, чтобы пойти дальше т не оставить зла, вот что интересно. И писать! Появлялись новые стихи.
Дементьев: Вы знаете, я, конечно, многое пережил за эти годы, и у меня было отчаяние, я ещё в юности переживал, когда у меня отца забрали, всех посадили, там. Когда я не мог поступить в институт, в который я хотел. Конечно, много было тяжёлого. Но, работа, когда уже постарше стал, это, конечно, работа. А потом, мне повезло очень с моей женой. Вы знаете, вот мы работали вместе с ней в журнале «Юность»…
Берлин: У Вас действительно замечательная жена. И хороший журналист…
Дементьев: Да, очень хороший журналист, умница. С хорошим вкусом. И мы с ней, мало того, что мы родились под одним созвездием Рак, мы с ней просто, вот, как одно целое. Вот, бывает, я вдруг, хочу что-то сказать, она это говорит. То есть, у нас параллельно идут вот эти вот, это дорогого стоит! Потому что любовь — это без дружбы невозможна. И любовь без такого взаимопонимания, такого внутреннего, которое идёт на какой-то интуиции, на каких-то флюидах, даже трудно передать, это ещё не всё. А вот, когда это есть — всё. У меня это, спасибо, не знаю, природе, всем. Поэтому, когда мне бывало очень трудно, конечно, она мне помогала очень. Очень.
Берлин: И, конечно, я так думаю, встречи с читателями. Это же у Вас было всегда!
Дементьев: Да, да. И второе, Вы правы, когда я выходил, там же напишешь, ещё не знаешь, чего ты написал, а потом выходишь когда на аудиторию, я люблю читать стихи. Выходить и читать. И, как бы, заново их создаю. И я смотрю на их глаза, — почему я всегда прошу свет…
Берлин: Свет в зале…
Дементьев: Всегда!
Берлин: А многие не любят.
Дементьев: Я хочу видеть эти лица, эти глаза, чтобы я чувствовал, что они понимают, что, что Я сделал сейчас? Это принесло им радость? Это вот они меня понимают?
Берлин: А с годами они менялись
Дементьев: Вот, знаете, что я сейчас заметил, какую вещь, у меня много вечеров, ведь.
Берлин: И в разных странах.
Дементьев: Вот сейчас я был в Азербайджане, в Баку. И, Вы знаете, меня поразило, что там они по-русски говорят. И молодые, и старые! Я говорю: «Азербайджанцы?» «Мы не азербайджанцы, мы бакинцы. У нас такая национальность есть». Мне это очень нравится. Бакинцы. Вот. Я, когда Поладу Бюль-Бюль Оглы сказал, своему другу, он говорит: «Чем-то надо помочь?» Я говорю: «Ничем не надо помочь!» Я хочу увидеть это! Потому что я там двадцать с лишним лет не был! Я хочу увидеть, что произошло, как. И было море цветов, и было много молодежи. И я заметил одну вещь. Я потом был в Кемерово, или позже был в Кемерово, потом в Твери был, и в Киеве был. Я заметил на моих вечерах, не знаю, как на других, вот, на моих вечерах, много стало молодежи! А раньше было больше людей такого среднего, пожилого возраста. Моих читателей, которые со мной шли из журнала. И с книгами вместе со мной шли по жизни.
Берлин: А теперь их дети.
Дементьев: А теперь их дети и внуки. И я подписывал книги какие-то годы назад, просит молодая девочка, или парень, подходит, а сейчас подходят и говорят: «Андрей Дмитриевич, подпишите, пожалуйста, моей бабушке!» Это уже моя сверстница! Или, там, моей маме, да? И мне это приятно, что это передаётся.
Берлин: А Вы знаете, что интересно, Вы не боитесь читать новые стихи. Я каждый раз удивляюсь, вот когда бываю на Ваших вечерах. Обычно как-то стараются читать то, что уже апробировано. А Вы не боитесь читать новое!
Дементьев: Вы знаете, я проверяю же. Вот я написал стихи. Я не знаю что я написал, никогда не знаю. У меня нету такого ощущения, что — ух, я написал! Тут я приехал в родную свою Тверь на днях, и там один человек, немолодой, даёт стихи, говорит: «Это вот сейчас такая песня будет, это очень важно». И потом, когда я всё забрал, говорю: «Хорошо, я прочитаю!» Я читаю, я пишу, звоню, по-разному бывает. Когда есть время. Он мне говорит: «Я написал гениальные стихи! Вы прочтите, я написал гениальные стихи!»
Берлин: Потрясающе.
Дементьев: Я редко злюсь, редко выхожу из себя. Я сказал: «Вы знаете, что? Александр Сергеевич Пушкин никогда бы не мог о себе сказать, что он написал гениальные стихи! А Вы говорите. Пусть другие люди скажут, что Вы написали». И я, когда прочитал, я увидел, что это плохо. Понимаете, к чему я это рассказываю! Я рассказываю к тому, что я себе не говорю, что, вот, я написал какие-то хорошие стихи. Я не знаю, что я написал. Я, пока к ним не приду, сначала к Ане, которая у меня самый строгий критик, а потом к ним, к читателям своим, слушателям, и, пока я не увижу, и не услышу, и не почувствую — только тогда я могу быть уверен…
Берлин: А у Вас бывало, что нет отклика? По-честному? Что-то я не помню на Ваших вечерах такого…
Дементьев: Я не помню, чтобы не было отклика. Бывает, стихи принимают лучше, бывает — хуже, я тогда начинаю думать…
Берлин: Ну, да. Почему-отчего. А из зала выкрикивают какие-то…
Дементьев: Конечно, помогают, да. Тут недавно подошла женщина, буквально на днях, и говорит: «Андрей Дмитриевич! Вы выступали, и я сидела в зале. Вы читали Ваше очень известное стихотворение „Никогда ни о чём не жалейте вдогонку“. Которое, я знаю, что очень многие знают. И вдруг Вы забыли строчку. И посмотрели, и я Вам её выкрикнула!» Вы знаете, я чувствую себя счастливым человеком, потому что я пишу, вот, для самых… Мне не важен возраст, профессия, положение. Мне важен читатель. Он может быть молодой, он может быть старый, он может быть…
Берлин: Любой прослойки, любой веры…
Дементьев: Да, он может быть инженер, он может быть полуграмотный, я не знаю. НО, если он читает, значит, это не него действует, значит, я делаю совё дело нормально. Я приехал в Баку, я Вам рассказывал, да? Мы заходим в клуб, там, в один клуб. И я смотрю, клуб такой красивый, Там настенная живопись, и очень, я сразу почувствовал, очень талантливо сделано. Картины, и на стене. И стоит девушка, лет двадцати шести, может, молодая женщина. У неё картина. И она пишет. И я понял, что, наверное, это её работа. Я почувствовал по стилю. И, смотрю, портрет. Потрясающей красоты! И я говорю: «Это Вы сделали?» Она говорит: «Да!» Я говорю: «Очень талантливо!» Она говорит: «Можно с Вами сфотографироваться, Андрей Дмитриевич!» И подходит … вот этот самый в клубе, и начинает читать стихи наизусть. Извините, что я это говорю, я хвастаюсь, да?
Берлин: Расскажите, конечно.
Дементьев: Но это дорогого стоит. Когда просто люди простые подходят и читают тебе стихи. Вот для этого живёшь.
Берлин: Подходит директор вот этого клуба.
Дементьев: Да. Он мне читает стихи. И я опешил, потому что это в Баку, это не в России. Это не в Твери, на моей родине, это не в Израиле, где я работал, и меня хорошо знают. А это вот в Баку, в другом, как бы, государстве. И это очень дорогого стоит. И я, когда посмотрел на её работы, на эту женщину молодую, я подумал, сколько же всё-таки, талантливых людей у нас. Вот она сидит, она украшает эти самые стены, я не знаю, есть ли у неё выставка, я не спрашивал, но видно, что талантливый человек.
Берлин: Мы сегодня не говорим о песнях, написанных на Ваши стихи. Песен написано очень много. Каждая из них — это веха буквально нашего времени. И нескольких поколений. И музыканты, которые с Вами работали, это прекрасные музыканты. Один другого лучше. И многих из них Вы вырастили, по-честному говоря.
Дементьев: Вы знаете, Арно Бабаджанян. К сожалению, уже нет. И Женя Мартынов, Володя Мигуля. Евгений Дога, слава Богу, жив-здоров. Слава Добрынин написал. Сколько я получаю дисков! Сколько я получаю нот всяких. Песен, которые пишут в разных уголках люди….
Берлин: Уже готовая музыка на Ваши стихи.
Дементьев: Да! Вы знаете, вот, сейчас, вдруг написал мой земляк, певец, композитор из Твери. Он лауреат, но у него нет имени, такого широко. Потому что, живёт в Твери. Так же, как Хоралову трудно было пробиться из Тулы. А талантливый человек, Хоралов.
Берлин: А какие строчки Вы ему написали! Андрей Дмитриевич, ну, вспомните! «Давай попробуем вернуть…» Вы помните, можете их, а?
Дементьев: Помню.
Берлин: Ну, прочитайте, Андрей Дмитриевич!
Дементьев: Я хочу сказать об это тверском моём товарище. И он написал диск сейчас. Тринадцать песен. И я, зная, как тяжело пробиваться из провинции, я сам тяжело пробивался, и мне помогали всегда, всегда кто-то помогал. И я сейчас записал его в своей программе. И диск этот, и песни он пел. Пять или шесть песен он спел. И будет у меня по радио, в моей программе…
Берлин: То есть, ещё кому-то Вы дали…
Дементьев: А как же!
Берлин: Ещё одна путёвка дана.
Дементьев: Ну, талантливый человек, понимаете. А Хоралов — «Давай попробуем вернуть, хоть что-нибудь, хоть что-нибудь…»
Берлин: Ну, а дальше! Там же вот в чём дело-то… «Одну…»
Дементьев: «Одну прощальную слезу, одну…» Ну, я забыл уже.
Берлин: Весну…
Дементьев: Нет. Там «Давай попробуем вернуть, хоть что-нибудь, хоть что-нибудь… Один прощальный луч зари. Одно мгновение любви. Одну счастливую слезу. Одну…» и что-то там ещё. Он очень талантливый человек.
Берлин: Очень талантливый. И очень популярная пеня была, просто сумасшедшая. Ну, собственно, и все Ваши. «Лебединая верность», и «Баллада о матери». К сожалению, актуальная до сих пор.
Дементьев: Вы знаете, как сказала Вера Кузьминична Васильева: «Ну, вот сейчас вечер будет Андрея Дмитриевича Дементьева. Опять все наревутся!» А я, знаете, считаю, что, если ты пишешь и пробуждаешь в человеке какое-то, пусть даже печальное чувство, одно должно быть обращено на твой свет изнутри. Надо пережить, чтобы…
Берлин: Так надо его иметь изнутри, этот свет, Андрей Дмитриевич!
Дементьев: И, Вы понимаете, это иногда грусть, и печаль, которая в нас живёт, потому что много же в жизни неустроенного. В жизни каждого человека что-то есть такое, и вот это она очищает, эта грусть. Она добавляет сил.
Берлин: Андрей Дмитриевич, ну и, конечно же, невозможно без стихов, Вы сами понимаете, да? Мы сегодня услышим что-нибудь?
Дементьев: Да. Новые стихи. Новые, совсем. Здесь нету их. Вот эти стихи посвящены Евгению Евтушенко, ушедшим уже — Белле Ахмадулиной, Андрею Вознесенскому, Роберту Рождественскому, Булату Окуджаве.
Пять легендарных имён, пять гениальных поэтов.
Вышли они из времён Пушкина, Тютчева, Фета.
И, породнившись судьбой с их поэтической силой,
Стали самими собой, как и загадано было.
Рядом их книги стоят. Белла с Андреем, и Роберт.
Женя и грустный Булат. Час их бессмертия пробил.
Как одиноко теперь. Женя, с кем все начинали,
Возле нежданных потерь, около горькой печали.
Пять легендарных имён, пять гениальных поэтов.
Вспыхнул вдали небосклон Пушкина, Тютчева, Фета.
Вот, я такие стихи написал им…
Берлин: Спасибо, Андрей Дмитриевич! И, если можно, то стихотворение, о котором Вас всегда просят все. «Никогда, ни о чём…» Без этого просто невозможно!
Дементьев: Написано очень много музыки на эти стихи. Вот сейчас ещё одно получил. Мне это очень приятно.
Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.
Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды, как птицы, парили в душе.
Не жалейте своей доброты и участья.
Если даже за все вам — усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство…
Не жалейте, что вам не досталось их бед.
Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте.
Но ведь песни берет он из вашей души.
Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но еще гениальнее слушали вы.
Берлин: Спасибо Вам огромное, Андрей Дмитриевич! Вообще, за всё, что Вы сделали. Потому что Вы и есть часть той самой русской культуры. Огромное Вам спасибо. И я желаю нам всем чаще встречаться со стихами Андрея Дементьева.
Дементьев: Спасибо большое.
Берлин: Это была очередная программа из цикла «Мастера». И сегодня её героем был поэт Андрей Дементьев. Мы прощаемся с Вами ровно на одну неделю.
Источник: rus.ruvr.ru