«Сразу после Бородино у нас начали красть нашу победу» («Липецкая газета», Липецк)

Наш сегодняшний собеседник — журналист, писатель, член правления российского общества «Бородино-2012», академик Петровской академии, праправнук героя Бородинской битвы Александр Шуринов. А еще он — наш земляк, его корни на Задонщине и в Ельце.

Наш сегодняшний собеседник — журналист, писатель, член правления российского общества «Бородино-2012», академик Петровской академии, праправнук героя Бородинской битвы Александр Шуринов. А еще он — наш земляк, его корни на Задонщине и в Ельце.

Александр Сергеевич занимает активную позицию в установлении исторической справедливости и утверждении торжества русского оружия в годы Отечественной войны 1812 года. Он известный борец с так называемыми «наполеономанами» (есть, оказывается, и такие). С этой борьбы мы и начали разговор.

— Одна из ваших статей по поводу 200-летия победы в войне 1812 года начинается с траурной нотки: «С прискорбием приходится констатировать, что наши патриоты опять в конце очереди…». Объясните читателям, кого вы считаете патриотами и о какой очереди речь.

— «Патриоты» (слово сразу беру в кавычки) — это те, кто ежегодно на Бородинском поле произносит речи о «битве гигантов», возлагают цветы сначала к могилам французов, а уж потом к захоронениям русских воинов, кто превозносит маршалов Наполеона и уничижительно говорит о наших генералах, кто устраивает в наших музеях провокационные экспозиции, посвященные доблести врага, и вообще считает, что пора бы «примириться» — ведь земля у нас одна, и чего уж теперь вспоминать прошлое… И знаете — французы охотно соглашаются с такой постановкой вопроса. И не только французы! В очереди за исторической правдой сегодня не протолкнешься, и нас в ней оттирают острыми локтями другие. Тут, между прочим, тенденция.

Спросим себя: кто же оказывается всегда первым? Это поверженные противники! Это они до сих пор учат нас, как надо жить и даже — как надо было воевать! Мол, русские обошлись с армией Наполеона не по правилам: не дали бой на границе, все отступали, Москву зачем-то сдали и не пошли на мир с Бонапартом, хотя он и предлагал его Александру I. А тут еще эти русские морозы. В общем, 200-летие очернительства России и бессовестного восхваления противника продолжается и дает свои печальные плоды.

— Значит, вот как вы смотрите на эту круглую дату — 200 лет…

— Да, 200 лет назад была победа русского оружия, объективная, убедительная, спасительная для Европы и всего мира. Но почти сразу же ненавистники России стали красть плоды этой победы, умалять ее, возвышая Наполеона. И эта работа продолжается!

— Здесь я с вами согласен. Французы уже через 19 лет эксгумировали останки Наполеона и перенесли в Париж — для поклонения. Больше им гордиться, видно, было некем. Но это, как говорится, их проблемы. И этому есть хотя бы объяснение: Бонапарт грабил Европу, а деньги прятал в подвалах Парижа, строил на них мосты и дороги, хорошо платил своему войску, а вывезенные из чужестранных музеев шедевры выставлял в Лувре.

— Только из Москвы Наполеон вышел с громадным обозом награбленного. Даже крест с колокольни Ивана Великого по его приказу сняли. Этот обоз состоял из 350 повозок — гигантский «поезд» по тем временам! Тонны золота, серебра, украшений из церковных ризниц. А позади оставался взорванный Кремль. К слову, собор Василия Блаженного французы взорвать просто не успели — наши казаки помешали. При отступлении французы заперли в сараях женщин, стариков, детей. Около 600 человек. И все они замерзли — погибли лютой смертью. И вот все это — забыть?

— Теперь — забыто? Но вы уверяете, что наше беспамятство началось не вчера?

— Статуэтки Наполеона стояли на каждом столике в любом дворянском доме. Это подмечал еще Пушкин:

Мы все глядим в Наполеоны;

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно;

Нам чувство дико и смешно.

В 1912 году к 100-летию войны французы попросили разрешения поставить памятник Наполеону на Бородинском поле. Россия разрешила. Но монумент, отправленный из Антверпена, в Петербург не дошел — пароход попал в шторм и затонул. В тот же год русские газеты отмечали, что ненадлежащим образом сберегаются могилы наших героев, например генерала Якова Кульнева. А усадьба Кутузова на Волыни была продана немцу-колонисту. Правда, тогда строили всем миром храм Христа Спасителя — в честь победы в той войне. А к юбилею все-таки возвели памятники русским полкам и дивизиям на Бородинском поле. Но уже при Советской власти была разграблена могила Багратиона.

— Вместе с тем, согласитесь, Наполеон был неординарной личностью. Подмять под себя всю Европу, добраться до Египта — не каждому дано. К тому же он не проиграл ни одного крупного сражения, в том числе и в России. Его личным поражением была битва при Ватерлоо, последняя…

— Его личным поражением была битва при Бородино. В Москве он понял, что попал в ловушку, из которой не выбраться. У него из-за этого даже приключилась, простите за подробность, диарея. Полмиллиона своих солдат он оставил в России, сам бежал, как последний трус, а нам говорят о его победах! Документы, которые в свое время были обнаружены во Франции и переведены разными переводчиками, говорят о том, что не был он ни стратегом, ни тактиком. Наглость, жестокость и податливость европейских режимов — вот что помогало ему.

— А ведь не случайно главными клиентами наших психбольниц были «Наполеоны». Вспомните фильм «Кавказская пленница»… Гоголь также смеялся над наполеономанами — Чичикова ведь тоже провинциальные чиновники приняли за Наполеона. Вот как потряс умы этот человек.

— Многие старались и приложили к тому руку. Наш брат писатель — в частности. Книг о Наполеоне — более двухсот тысяч!

— Я упомяну одну из последних. Вот цитата: «Двенадцатый год был, собственно, великой политической ошибкой, обращенной духом русского народа в великое народное торжество… Извечный русский рок — соваться в калашный ряд, когда не просят, и в результате вечно огребать от вчерашних союзников…» Это писатель Никонов о заграничных походах, в которых мы освобождали Европу.

— Пятая колона, что говорить… И таких «исследователей» пруд пруди. И ничего не меняется в веках. Не помогли разоблачению Наполеона ни убедительные победы русского духа при Бородино, Тарутино, Малоярославце и Красном, ни подвиги русских героев в Европе в 1813 году, ни взятие Парижа в 1814 году, ни великие русские писатели-мыслители Достоевский и Толстой. Удивительная способность европейского «перевёртыша»! После полного поражения — вещать и трещать о своём величии. И ведь остальная Европа не возражает уже 200 лет! А ведь и она тоже испачкалась числом «двунадесяти языков».

В Москве только что завершилась международная научная конференция «Оте­чественная война 1812 года в контексте мировой истории». На самом деле это не более и не менее как съезд наполеономанов всего мира, который приветствует и принимает наше российское историческое сообщество в здании президиума Российской академии наук.

Ещё пять лет назад приезжавшие на конференции в Бородинский военно-исторический музей-заповедник и музей-панораму «Бородинская битва» отдельные группы наполеономанов вели себя гораздо скромнее. Им достойно отвечали учёные-патриоты и обеспокоенные руководители музеев. Сегодня же они официально дискуссируют и убеждают, что Наполеон шёл в Россию с гуманными намерениями, что у него был некий гражданский проект развития Европы, и так далее, и тому подобное. Между тем совершенно игнорируется вполне историчная точка зрения, согласно которой наполеоновское нашествие — это первый всеевропейский глобалистический бандитский проект подчинения мира финансовой олигархии того времени путём военной тирании. Олигархии лицемерной, беспринципной, кровавой и уголовно-преступной, отказавшейся от христианского вероисповедания и цинично спекулирующей на революционных лозунгах «Свобода. Равенство. Братство».

— Но вам могут возра­зить: Бонапарт всерьез подумывал об отмене крепостного права в России и даже отменил его в нескольких западных областях после вторжения. А еще изучал зачем-то историю пугачевского бунта…

— Его тайные мысли никак не сопрягаются с делами. И потом, как это выглядит: приходит в чужую страну враг и устанавливает свои порядки, вмешивается в исторически сложившийся процесс, в производственные отношения? В западных губерниях он действительно дал свободу крепостным, но не дал землю. И в итоге русские мужики одинаково охотно грабили и своих помещиков, и французов. Но надо помнить, что и после Отечественной войны до 1861 года самодержавие не смело отменить крепостное право. Были на то причины, были. Это только в учебниках высмеивают крепостников, а в России все было непросто.

Страны Западной Европы оказались близки по буржуазному мировосприятию с Францией. Под Наполеона охотно ложились целые города, а в Австрии для французских офицеров давали оперу. Также ключи от крепостей услужливо вручались наполеоновским генералам. А вот в России… Здесь крепостнический уклад и бедность подавляющей части населения, как это ни покажется странным, позволили сохранить первозначимость православного вероисповедания и семейно-родовой культуры у подавляющей массы населения, уважение к его институту — Русской Православной Церкви и доверие к Помазаннику Божьему.

Вот, к примеру, какое значение для страны имел Манифест Александра I и заказанная им Синоду сугубая молитва против супостата? Огромное! Оба документа с нетерпением ждали. Как свидетельствует Пушкин в повести «Рославлев», именно после воззвания главы венценосной семьи — Александра I — Россия поняла степень угрозы её традиционной культуре и поднялась всем миром против армии «двунадесяти языков». С этого момента наполеоновское нашествие на Россию было обречено на поражение. Наличие глубокого духовного чувствования и мировосприятия в русском народе и преимущество его в столкновениях с неприятелем отмечал русский учёный-энциклопедист, автор известного сегодня труда «Россия и Европа» и, кстати, ваш земляк, Николай Яковлевич Данилевский. «Русское народное движение 1812 года не было собственно пробуждением народного духа, потому что в русском народе он никогда и не спал в национально-политическом отношении», — писал он.

Тут я говорю о духовном мироощущении в глубине народных масс, а не в поверхностном слое дворянства и придворной аристократии, который, кстати, составлял основу класса собственников. Иные из его представителей ещё в начале 1812 года отзывались о Наполеоне вполне лояльно, будучи, на их «просвещенный» взгляд, вполне материалистами. Но потом, по мере продвижения Бонапарта к Москве, русское общество быстро прозрело, и патриотизм, в том числе и в среде дворянства, был уже массовым.

— Но, согласитесь, Сенатскую площадь 1825 года отчасти спровоцировало как раз нежелание отмены крепостного права. Разве не так? Офицеры, повоевавшие, побывавшие в Европе, захотели перемен.

— И чем все кончилось? Одного желания оказалось мало. В такой стране, как Россия, «бьстрых» реформ быть не может. Слишком велика вероятность наломать дров. Движение души — это одно, государственная практика — другое. История знает примеры, когда совестливые помещики проигрывали свои имения в карты — лишь бы не быть, не слыть крепостниками. Но не случайно же потребовалось и после Сенатской площади еще почти сорок лет, чтобы государственной машине пойти на отмену крепостного права. И то она прошла весьма непросто. Но это тема отдельная, тема особой ответственности государей перед Отечеством.

Источник: rus.ruvr.ru

Добавить комментарий