Художник, скульптор и философ Михаил Шемякин живет на три страны и создает такое количество художественных проектов в разных областях искусства, что иногда кажется, что под этим именем скрывается не один, а несколько человек. В Москву Шемякин приехал на международный военно-музыкальный фестиваль «Спасская башня», для которого придумал приз — статуэтку гренадера-барабанщика мушкетерского полка XVIII века. О театральных проектах и о том, почему не планирует создавать новые памятники для Москвы, МИХАИЛ ШЕМЯКИН рассказал корреспонденту РБК daily ТАТЬЯНЕ ФИЛИППОВОЙ.
Художник, скульптор и философ Михаил Шемякин живет на три страны и создает такое количество художественных проектов в разных областях искусства, что иногда кажется, что под этим именем скрывается не один, а несколько человек. В Москву Шемякин приехал на международный военно-музыкальный фестиваль «Спасская башня», для которого придумал приз — статуэтку гренадера-барабанщика мушкетерского полка XVIII века. О театральных проектах и о том, почему не планирует создавать новые памятники для Москвы, МИХАИЛ ШЕМЯКИН рассказал корреспонденту РБК daily ТАТЬЯНЕ ФИЛИППОВОЙ.
Художник, скульптор и философ Михаил Шемякин живет на три страны и
О работе в театре
— Михаил Михайлович, где вам лучше работается — в Америке, Франции или России?
— Там, где моя библиотека, мои мастерские, разумеется. Сейчас все это во Франции, в старинном замке Шамуссо, который принадлежит мне. Последний балет я делал именно там. Это «Коппелия» Делиба — новая версия, которую я сочинил специально для Вильнюсского театра оперы и балета. У нас она называется «Песочный человек» и не имеет ничего общего с той слащавой историей, к которой привыкли зрители. У нас это — Гофман. Я написал новое либретто, придумал мизансцены, костюмы. Хореограф — Кирилл Симонов, с которым мы делали «Щелкунчика» в Мариинке.
— Для Мариинского театра у вас тоже есть проекты?
— Я мечтаю осуществить свой давний замысел, которому чуть ли не 30 лет, — это балет «Преступление и наказание». В свое время Володя Васильев объявил, что мы с ним будем делать этот балет в 1998 году, и даже выставил в фойе Большого театра мои эскизы. Но мы не могли найти мир по поводу музыки. Я хотел, чтобы к этой вещи музыку написал современный композитор. Но все, кого я предлагал, ему не нравились — Слонимский, Фалик, Тищенко. И вот, пока мы рассуждали о том, какой должна быть музыка к «Преступлению и наказанию», ему сказали: «Слезай с бочки», как Джону Сильверу. Он ехал на работу в электричке и услышал по радио, что он больше не руководитель Большого театра.
— Для такого балета и хореографа, наверное, найти непросто.
— С хореографом большой напряг. Он должен понимать, что такое Россия. Хотя болгарка Донвена Пандурски, с которой я сделал три одноактных балета в Мариинском театре, великолепно поставила «Кроткую». Я впервые видел, как люди плакали на балете.
О памятниках в Москве
— Ваш памятник «Дети — жертвы пороков взрослых», который поставили на Болотной площади, стал, наверное, самым знаменитым монументом последнего десятилетия. В православной традиции принято считать, что зло становится меньше, если его не называть и не изображать. Что вы думаете об этом?
— Я жил в стране, где о зле вообще не говорили. В Советском Союзе было запрещено говорить о зле, как и о сексе. Мы жили в сказочном мире, где всюду была разлита доброта. Книжки были самые добрые и прочее. И вот когда рухнул Советский Союз, вся эта фальшь, попытка говорить только о добре, к чему они привели? В этой благословленной для детей, стариков и простых людей стране, без бизнесменов, без торгашей, проституток, за 19 лет развелось видимо-невидимо ворья, бандитов, убийц, педофилов… И рухнул миф о советской гордости, о чистоте, благородстве и неподкупности граждан СССР. Зато остались лицемерие, фальшь и брехливость, не только остались, но и неимоверно разрослись.
Когда люди мне говорят: «Вы воспели пороки…», во-первых, не я их воспел, а в довольно мягкой и символической форме обозначил те пороки, которые калечат и убивают детей. Все претензии к Юрию Лужкову. Он меня пригласил и попросил сделать этот монумент. Он обозначил на бумажке пороки, которых почему-то люди насчитали тринадцать. Тринадцатый — это позорный столб для людей, которые будут предаваться этим порокам. Это раз. А во-вторых, вместо того чтобы реально помочь страдающим детям, помочь своей стране, лицемеры стремятся привлечь к себе внимание, примазавшись к имени Шемякина.
— Вы планируете делать еще что-то для Москвы?
— Я даже не думаю об этом, потому что после скандала с Церетели такие законы стали, что вы не можете даже подарить. Церетели с удовольствием бы надарил снова, у него своя литейная, но по законам сегодняшним вы ничего не поставите в Москве.
— Я где-то читала, что вы защищали его памятник Петру I.
— Совершенно верно, потому что я терпеть не могу эту совковую, собачью психологию броситься всем на одного, грызть, грызть и кусать. Я это испытал на себе, как все художники, музыканты. Так когда-то травили Шостаковича. Я не говорю, что Петр стоит на месте. Если бы в свое время Церетели послушался Собчака, который говорил, что памятник Петру надо было бы поставить у Кронштадта, среди серого, пенящегося северного моря, сейчас это был бы один из самых любимых маяков мира для всех матросов. В Москве этот гигант стоит в ручье. Меня возмутило то, что все бросились дружно, как стая псов, травить Зураба Константиновича. Поэтому я и выступил в его защиту.
О застройке Санкт-Петербурга
— В Петербурге скоро появится свой гигант, стоящий не на своем месте, — башня «Охта-центра».
— Да знаю я, конечно. Мне предлагали, чтобы я выступил в защиту этого «Охта-центра» и начал его пропагандировать. Я сказал: «Вы не туда позвонили, господа хорошие». Я один из первых начал протестовать против безумной затеи Гергиева — создания Мариинки-2. Если сзади театра возникнет стеклянная «какашка», это будет преступление против истории Мариинки. Конечно, повсюду все достраивается, но не так безобразно, как в России. Я борюсь как могу. Меня, Гранина, Сокурова, Германа назвали в газетах защитниками мертвого города, в отличие от Валентины Матвиенко и ее сына, банкира, — «защитников живого города».
— Это ведь о вас строчка из песни Высоцкого: «А друг мой, гений всех времен, безумец и повеса»? Что из этого в вас осталось?
— Ну, вы знаете, художник со стороны всегда выглядит безумцем. Мои работы всегда производят впечатление чего-то странного и необычного. Я думаю, что с этим имиджем и отправлюсь в миры иные, не знаю только, в каком году.
Источник: rbcdaily.ru