Илья Ценципер
Демьян Кудрявцев
В 1990-х работал в журнале Матадор Константина Эрнста. Вместе с Эндрю Полсоном основал журнал Вечерняя Москва. Когда Вечернюю Москву закрыли, придумал журнал Афиша, а затем издательский дом Афиша и всю его продукцию.
Был уволен из Афиши в 2009 году. Основал Институт медиа, архитектуры и дизайна Стрелка.
Работает вице-президентом компании Yota.
Илья Ценципер
Демьян Кудрявцев
В 1990-х работал в журнале Матадор Константина Эрнста. Вместе с Эндрю Полсоном основал журнал Вечерняя Москва. Когда Вечернюю Москву закрыли, придумал журнал Афиша, а затем издательский дом Афиша и всю его продукцию.
Был уволен из Афиши в 2009 году. Основал Институт медиа, архитектуры и дизайна Стрелка.
Работает вице-президентом компании Yota.
В 1990-м репатриировал в Израиль, где издавал литературный журнал Обитаемый остров и редактировал интернет-журнал EYE. Вернувшись в Россию, основал компанию Cityline вместе с Емельяном Захаровым и другими. Руководил журналом Internet. В 2006 году был назначен генеральным директором издательского дома Коммерсант, в котором в том числе запустил радио Коммерсант FM, канал Коммерсант ТВ, журнал Citizen K.
Уволен из издательского дома в июне этого года. Выпустил несколько книг стихов и роман Близнецы.
Ценципер: Что человек чувствует, перестав быть руководителем издательского дома? Честно говоря, я уже не помню. Сейчас мне очень нравится мое нынешнее состояние. По-моему, когда меня уволили, мне очень не нравилось, тогда чувства были пренеприятнейшие, но это было связано только с тем, что когда тебя увольняют хамским образом это никому не нравится. Но если вы придете звать меня делать какие-то медиа, то вам придется страшно постараться убедить, потому что сейчас интереса к медиа у меня нет. А у тебя, Демьян?
Кудрявцев: Помнишь прекрасный фильм Боба Фосса Весь этот джаз из нашего детства?
Ценципер: Я в жизни видел всего 10 фильмов, и это один из тех, которые я не видел.
Кудрявцев: Там умирает главный герой, ему является фея и рассказывает, что есть пять стадий, которые проходит человек, когда ему рассказывают о смерти. Первая отрицание: Почему я? Возьмите мою бабушку. Последняя это приятие. Какая перед приятием, я не помню, но я на ней а ты уже по ту сторону.
Ценципер: Нет, я уже испытываю не приятие, я испытываю благодарность.
Кудрявцев: Есть и грусть, и недовольство по разным причинам. Даже если тебя не хамски увольняют, то всегда, заканчивая один период, вспоминаешь, что ты в нем не сделал, что ты мог сделать.
Ценципер: Давай про это поговорим. Что у тебя не получилось?
Кудрявцев: У меня не получилось ужасно много, практически все. Потому что мы жили в обстоятельствах, которые постоянно требовали коротких реакций. То я пришел в Коммерсант в не лучшую для него минуту, то его стали продавать, то еще что-то. Все время есть какой-то короткий набор действий, которые надо совершить, чтобы день простоять, ночь продержаться. Какими-то вещами длинными, в которые я верил, я начал заниматься года полтора-два назад. Но их я сделать не успел, а отдавшись им, я какие-то другие вещи не сделал. Но они мало кому интересны, я же был не редактором. Надо было перестроить систему продаж, до чего не дошли руки. Безусловно, я не успел перестроить Коммерсант таким образом, чтобы он невозвратимо и не отыгрываемо назад перестал быть газетой, вещью, которая жестко привязана к тому, как она потреблялась раньше. И в связи с тем, что я считаю, что она так потребляться не должна уже сегодня, а завтра уже не будет, то миссия состояла в том, чтобы каким-то образом превратить ее во что-нибудь другое.
Ценципер: Кажется, она совершенно не хочет в будущее, она хочет куда-то во времена кооператива Владимира Яковлева Факт. Она всей душой стремится туда.
Кудрявцев: Две причины для этого есть. Первая тотальная: все сопротивляются всему новому. Вторая: все хотят назад, во времена своего высшего расцвета. Не вперед, во времена своего высшего расцвета, а назад. Основная проблема современных медиа у них была определенная точка славы. И им кажется, что если делать так же или быть такими же, то все будет зашибись.
Ценципер: Хотя тогда их принцип заключался в том, чтобы
Кудрявцев: Чтобы работать не так, как все остальные. Но просто этого уже никто не помнит. И кроме того, это делали другие люди, всегда. Которые соответствовали какому-то моменту, а потом они куда-то девались, а все остальные продолжали делать то же самое. Проходило 10 лет, надо было делать что-то другое. И дело даже не в том, что мы этого не сделали, мы очень много сделали, дело в том, что то, что мы не сделали, это необратимо. Это ключевая история. Должно пройти достаточное время, прийти достаточный успех и достаточные деньги для того, чтобы это было не развернуть назад. Люди должны почувствовать новую точку славы, счастья, чтобы там закрепиться. Одного представления, что там будет хорошо, недостаточно.
Если бы мы жили в другой политической ситуации, в которой Усманов мог бы не реагировать, то я бы уволил Ковальского за год до этого
Ценципер: Вот если говорить про вещи, которые мне кажутся знаковыми событиями последнего года, коммерсантовскими, например, история про Ковальского. Она для тебя что? Чисто по-человечески?
Кудрявцев: Это обида и горечь что все правы, все мки и всем плохо.
Ценципер: Ну это как-то слишком философски. Выходит журнал, там напечатали эту картинку, на это можно среагировать по-разному.
Кудрявцев: Я считаю, что менеджер должен создавать лучшим людям лучшие условия работы. В этом смысле большая часть работы состоит в том, что ты не должен вмешиваться там, где ты можешь не вмешиваться. Поэтому мы проснулись и увидели номер в том виде, в котором мы его увидели, не хватало еще, чтобы я просматривал номера до их выхода. Мы увидели номер, и в этот момент акционер сказал, что он не готов терпеть Ковальского, на что он имеет право. Дальше моя задача состояла только в том, чтобы успокоить остальную редакцию, выразить свое к этому отношение.
Ценципер: И ты стал подавать в отставку.
Кудрявцев: Потому что я не был согласен с увольнением Максима.
Ценципер: Почему? Это же просто дешевый хулиганский и непрофессиональный поступок.
Кудрявцев: Абсолютно. И также я согласен с тем, что я за 5 лет до этого не воспитал в Максиме и людей, его окружающих, те инструменты, которые позволят им не делать дешевых и глупых поступков.
Ценципер: А вот если предположить, что Усманов ничего бы на эту тему не сказал? Как тогда следовало бы себя вести?
Кудрявцев: Если бы мы жили в другой политической ситуации, в которой Усманов мог бы на это не реагировать, то я бы уволил Ковальского за год до этого.
Ценципер: Мне в отличие от наших общих либеральных знакомых это показалось совершенно возмутительным поступком. Я не могу себе представить, чтобы, скажем, Newsweek напечатал на полполосы неинтересную, плохого качества фотографию, на которой главу государства, справедливо или несправедливо избранного, начинают матом ругать, это, вообще, что такое? Журналистика?
Кудрявцев: И главное, не все матом ругают, не 1000 людей вышла, а какой-то один непонятный человек что-то написал на бюллетене. Информационный повод в том, что его признали якобы недействительным, хотя потом его вроде даже признали действительным там даже фактура была слабой. Нет, проблема очень простая. Бьют маленького, но за дело. По-хорошему, маленького надо защищать. Но маленький абсолютно не прав и совершает какие-то глупости.
Ценципер: А он правда маленький?
Кудрявцев: Маленький в том смысле, что он слабее системы, которая позволяет себе открывать-закрывать журналы, увольнять редакторов и так далее. И устраивать людям трудную жизнь по значительно более несправедливым поводам, чем ситуация с Максимом. Есть большой журналистский клан, который говорит: ребята, вы нам не даете делать то, что мы считаем правильным, поэтому рано или поздно мы сходим с ума и посылаем на х Вот что говорят люди, вот они так живут и так себя чувствуют последнее десятилетие. Те, кто занимается новостями. Это другая история, не сравнимая с Афишей.
Ценципер: Сравнения никакого нет, да.
Кудрявцев: Эти люди измучены невозможностью сказать то, что они хотят, то, что они увидели, то, что они посчитали, и так далее. И в этом смысле в какой-то момент у них сносит крышу.
Ценципер: Это я все очень хорошо понимаю. Я не понимаю другого какой смысл в этой профессии, если она перестает быть профессией? То есть тот момент, когда мы начинаем выносить на эту тему суждения, основанные не на результате, не на поступке, не на том, правда это или неправда, не на том, соответствует ли это каким-то профессиональным принципам или нет, а на основании маленьких, больших, слабых, сильных Это уничтожает профессию.
Кудрявцев: Она перестала быть ей еще раньше. Она перестала быть не тогда, когда мы написали Путин, иди на х, а когда мы не написали чего-то, что мы должны были написать.
Ценципер: Ну тогда какой смысл в этом вообще. Зачем нам нужен журнал Власть?
Кудрявцев: Журнал Власть нужно было просто переименовать. Он при Максиме перестал быть информационно-аналитическим еженедельником и стал журналом Политический крокодил. Другой вопрос я считаю, что для журнала Политический крокодил тоже есть ниша. Ковальский ужасно талантливый человек. Но моя ответственность состоит в том, что я не уволил Ковальского раньше, когда я очень хотел аналитический журнал, а не журнал Крокодил. Под обаянием его одаренности и будучи заложником большого коллектива, с которым Ковальский вырос. Моя проблема была в том, что, будучи абсолютно с ним не согласным и согласным с акционером в том, что его нужно уволить сейчас, я оказался в ситуации, в которой нам пришлось сдать своего, который оказался неправым. Эта ситуация для меня психологически была некомфортной.
Ценципер: Для меня это было в каком-то смысле знаковой историей, потому что в какой-то момент партийность достигает такого градуса, когда ни одно медийное событие оказывается невозможно оценивать собственно с точки зрения
Кудрявцев: Давай я приведу тебе пример, который не напечатает журнал Афиша. Существует одиозно известный номер Афиши про телевидение. Который очевидным образом говнономер, он очень плохо сделан с журналистской точки зрения.
Ценципер: А-а, это про него Акопов написал какое-то письмо я не понял его смысла?
Кудрявцев: Да. Акопов извинился перед субъектами этого номера за качество. Номер плохой, но извинился он не поэтому, а потому что это серьезные субъекты. Но извинился он не за то, что они серьезные субъекты, а за то, что номер плохой. Но за это он не уволил главного редактора и так далее, потому что даже когда мы не правы, мы понимаем, что мы должны иметь право на ошибку. Иначе мы не будем делать то, что мы делаем. Мое право на ошибку на Ковальском было исчерпано. Я должен был выстраивать журнал Власть раньше но мне было интересно заниматься радио, журналом Каталог, интернетом и так далее. Либо надо было разворачивать Максима или менять его раньше, либо надо было не сдавать его сейчас, либо надо было уходить самому. Известно, что я выбрал.
Ценципер: Моя природа такова, что я вынимаю энергию из каких-то радикальных жестов, из того, что я беру и придумываю де-факто новое. Это совсем отличается от задач, которые ты решал. Тебе дали огромную кучу, к ней можно относиться по-разному может, это куча золота, а может, это куча дерьма, может быть, это куча амбиций, может быть, это еще что-то. Но это большая, сложно устроенная, с невероятной инерцией, масса, которую ты можешь взорвать и сжечь
Кудрявцев: Как алюминиевый завод, она непрерывного цикла. Ее даже нельзя взорвать и сжечь утром газета должна выйти. Каждый день она должна выйти. И реформировать ее можно только так: типа давайте на полгода перестанем ее выпускать или просто создадим две.
Мне всегда казалось, что ты ходишь на работу, потому что там интереснее, чем дома, и рожи какие-то более симпатичные, чем дома, и все это как-то веселее, сексуальнее и кофе там слаще
Ценципер: Вот и в этом смысле это как раз совсем разные природы задач. Мне всегда казалось, что ты ходишь на работу, потому что, разумеется, на работе приятнее, чем дома, интереснее, чем дома, и рожи какие-то более симпатичные, чем дома, и все это как-то веселее, сексуальнее и кофе там слаще. Но помимо этого мне кажется, что те работы, которые я умею делать, они про то, что мы вместе делаем некоторый общий новый проект. Такого рода мышление свойственно людям, которые помоложе, учатся в процессе, и которые совершенно не считают себя бронзовыми героями, стоящими на пьедестале. Если ты реформируешь Большой театр, то, как ты сказал, надо создавать лучшие условия для лучших людей. Если ты, как Константин Сергеевич Станиславский, открываешь Московский художественный театр, то это не про лучшие условия для лучших людей, хотя хорошо бы, если бы условия были хорошими. Людям, верящим, в то, что они делают, нужны условия, в которых у них бы получалось это делать.
Кудрявцев: И вообще надо понимать, что отрасль живет двумя путями. Умирают те, кто не справился, и в другом месте приходит Илья и создает новое. И так движется вперед и отрасль, и общество в целом. Это одна модель, а другая те, кто большой и хочет справиться, выжить, нанимают других людей, нанимают меня, у которого есть понимание, что надо делать. Вот Илья сказал: мне ничего не нужно, я знаю, как надо делать. А я не знаю, как надо, я знаю, что надо. Поэтому мне надо собрать лучших людей, которые как бы смогут это сделать. И компромисс идет по всем линиям могут быть компромиссы между редакцией и собственником, между
Ценципер: Я вот не вижу, честно говоря, что ты можешь предъявить за свои лучшие условия для лучших людей. Где великая газета, великий Коммерсант, которого не было, но он возник? Что ты получил за эти свои лучшие условия для лучших людей?
Кудрявцев: Ничего. Я же и говорю ты спросил меня, с чем я не справился.
Ценципер: То есть у тебя есть ощущение, что ты сам себя как-то надурил? Ну в смысле какого-то рисунка жизни.
Кудрявцев: Нет, конечно. Я считаю, что мы живем в каких-то предлагаемых обстоятельствах. И если мы не делаем с нуля, то мы лавируем между этими обстоятельствами. И в этом смысле говорить о лучшем Коммерсанте сложно. Надо говорить о том, что Коммерсант мог сдохнуть, а он выжил. Я ему показал путь, по которому он должен выживать дальше, он, правда, по нему без меня не пошел, но не важно.
Ценципер: История с Ковальским меня озадачила когда все мои знакомые сказали, что, конечно, мы за Ковальского. Мне показалось, что это очень странно. А вот другая вещь это журнал Citizen K. Почему он такой был и вообще зачем он нужен?
Кудрявцев: Он был нужен по-разному в разное время. Точнее, даже не он был нужен, а издательскому дому было нужно разное в разное время. С моей точки зрения, и обществу нужно было разное в это же самое разное время. Сначала мы жирно жили, и определенный клан рекламодателей и сообщений мы не могли разместить в том единственном носителе, который у нас для этого был, то есть в Weekend, он стал очень толстый, в него рвались рекламодатели, и у нас появилось ощущение, что мы знаем, как делать фэшн. Нам захотелось еще одно издание в этой нише. Но чтобы оно не било по Weekend, надо было сделать его чуть-чуть другим. Сделать его чуть-чуть другим у нас заняло слишком много времени. Поверх этого навалился кризис, который снял проблему того, что рекламу некуда девать. В результате журнал последние 56 номеров, с моей точки зрения, был совершенно отличным и был востребован. Почему все о нем говорят? Потому что он наконец-то стал востребован.
Ценципер: В журнале, который получился, милые интеллигентные люди писали очень качественные тексты. Потом там зачем-то были фотографии часов, съемки моды, и мне как раз казалось, что это совсем странный кентавр, потому что
Кудрявцев: Все, что Коммерсант делает, это какой-то кентавр. В этом смысле он был ужасно коммерсантовским. Люди, которые читают вторую полосу Коммерсанта, не ходят на события, о которых мы пишем на полосе Культура, но они хотят знать про них. Вещи, которые мы снимаем в Citizen K, действительно не покупают те люди, которые пишут первую часть журнала. Но это работает наоборот: люди, продающие эти вещи, хотят тех, кто ее пишет. Любые мероприятия Куснировича открывает Ревзин.
Ценципер: Понимаешь, это сделано нечестно. Зачем вы печатаете часы? Потому что этого хотят наши рекламодатели. То есть это вами движет? Или вами движет какое-то попечение о судьбах страны и общества, которое вы провозглашаете в первой части?
Кудрявцев: Это не вопрос хорошего вкуса. И я считаю, что между этим нет никакой разницы. Открой журнал Афиша, который
Ценципер: Не возьмусь комментировать журнал Афиша, поскольку я его достаточно давно не делаю.
Кудрявцев: Неважно. Возьми журнал Esquire. Любой журнал последнего времени устроен следующим образом: мы думаем о судьбе чего угодно страны, общества, языка.
Ценципер: И обманываете рекламодателей.
Кудрявцев: Нет, не обманываем, потому что рекламодатель тоже об этом думает. Но при этом мы хотим думать об этом, сидя в красивой рубашке. Это следствие 2000-х годов.
Ценципер: Ничего подобного, потому что это совершенно разные взгляды. Любые удачные медиа это целостный мир, который предлагает тебе какого-то героя. Проблема журнала Citizen K или проблема журнала Esquire, в нынешнем изводе, что никакого героя за этими изданиями не стоит. За журналом GQ, который делал Николай Усков, например, стоит довольно целостный герой. В мире которого, как ты справедливо говоришь, есть место и Лимонову, и часам за 30000 долларов. Это абсолютно не заставляет его тупо ходить на все эти балетные события, которые там упоминаются, так же как и интересоваться всеми процессами, о которых пишется на другой полосе. Но тем не менее это целостная личность ты можешь его любить, не любить, ориентироваться на него, презирать его. Но ты понимаешь, что это за персона, что это за бренд, что это за фигура, что это за вселенная. А из журнала Citizen K никакой целостной фигуры не возникает. И цитировать Александра Сергеевича Пушкина про красу ногтей это тоже все в пользу бедных. Нет никакой причины для существования часов в Citizen K кроме той, чтобы откупиться от рекламодателей. Внутренней потребности в этом нет. И это ужасное насилие над миссией, которую ты сам себе придумал. Либо не берись, либо делай последовательно.
Кудрявцев: Нет, мне кажется, что ты просто пропустил нового героя. Это любой абстрактный человек, который вырос в 2000-е, вырос сытым.
Ценципер: Ну кто это? Покажите пальцем. Нет такого человека. И для Citizen K это огромная проблема. И для целого ряда изданий. Они по наивности все еще думают, что они печатают хорошие тексты на достойные темы, и из этого получаются настоящие медиа. Это ерунда.
Кудрявцев: Возможно.
Эпоха, когда вестернизированный человек был эмигрантом в Москве, кончилась. У него нет больше единых считываемых параметров
Ценципер: Ты должен создавать какие-то персоны, какие-то бренды. Что такое журнал или блог любой? Это человек, какой-то характер. Или это группа людей. Это характер как актер, выходящий на сцену у Станиславского, должен обладать внутренней убедительностью, внутренней последовательностью. Поэтому моя претензия, которую можно обратить к большому количеству относительно качественных медиа, заключается в том, что либо вы мне создайте этого убедительного персонажа, либо прекратите шизофрению: выбросьте вы на фиг эти часы. Это смешно тут у вас дети умирают, а вы вдруг про часы. Не склеивается. Я понимаю, что, может быть, за этим стоит персона, которая не убеждает меня, но невероятно мила сердцу
Кудрявцев: Дело не в мила сердцу. Дело в том, что все могут делать только про себя, которыми они хотят быть и не являются, или про себя, которым они по какой-то причине являются. Вот герой последних хеппенингов Таня Лазарева. В ней спокойно уживается мытье полов в детском доме, покупка платья Prada и тейбл-ток о том, что это здание в Москве плохое, а это хорошее. Ты говоришь, что это шизофрения. Да, мне кажется, что мир, в котором мы существуем, вполне шизофреничен. Что до выкристаллизации какого-то героя возможного Ведь это просто. Я в свое время делал медиа в эмиграции, это ужасно просто. Потому что все приехали одновременно и у них одновременные проблемы сначала все должны застраховаться, потом все должны устроиться на работу, и мы пишем об этом, потом все должны купить квартиру и так далее. То же самое в каком-то смысле происходило в Москве, помнишь? Но эпоха, когда вестернизированный человек был эмигрантом в Москве, кончилась. У него нет больше единых считываемых параметров.
Ценципер: Ну это офигенный аргумент, который означает, что в наш суп можно кидать что угодно, поскольку мы шизофреники в шизофреническом мире что вы от нас хотите?
Кудрявцев: С одним ограничением этот суп должны хотеть есть.
Ценципер: Никто не хочет есть моего друга Юру Сапрыкина на обложке покойного журнала Citizen K.
Кудрявцев: А я считаю, что нет, наоборот, все хотят.
Ценципер: Нет, это не психологический портрет, это не странный гибрид, это глянцевый подход к человеку, который интересен тем, что он интеллектуал. Зачем же его показывать в качестве глянцевого героя?
Кудрявцев: Потому что мне кажется, что интеллектуал это глянцевый герой.
Ценципер: Просто это сделано людьми, которые не отличают, что фотография, на которой офигенный человек показан бесформенным бурдюком, это типа прикольно. И это Мостовщиков.
Кудрявцев: Ну это же простая вещь. То, что делал Мостовщиков, не собирало никакой аудитории. То, что сделал Citizen K
Ценципер: Я прошу прощения, тут ты ошибаешься. Журнал Большой город был коммерчески полным караулом, но у него было огромное количество поклонников, он очень нравился очень большому числу людей. Думаю, что это примерно та же аудитория, которой нравится журнал Citizen K. В аудитории Citizen K немножко меньше сисадминов, потому что их вообще в природе становится меньше, но в общем это примерно такой же взгляд на вещи. Но зачем для этого глянец, я не понимаю.
Кудрявцев: Но это и не глянец.
Ценципер: Это пример, в котором не нужна картинка, никакая, никогда. Потому что это мир, в котором нет секса.
Кудрявцев: Я про секс не очень понимаю и вполне этим горжусь, но я говорю очень простую вещь
Ценципер: Это подтверждает нашу гипотезу.
Кудрявцев: Да, но я же и не редактор. Я считаю, что проблема не в этом. Если существует большое количество людей, которым нравится продукт, которые хотят этот суп есть, то это значит только одно мы не умеем это продавать хорошо.
Ценципер: Еще одно про Citizen K: то, что Коммерсант это новости, не противоречит журналу Citizen K?
Кудрявцев: Нет, не противоречит, потому что журнал Citizen K не существовал самостоятельно, как и не существовал Weekend самостоятельно. У нас есть платформа новости. Это поезд. И в нем есть вагон-ресторан, вагон-гардероб и вагон-изба-читальня, которые мы вкладываем для той же аудитории. Главная наша проблема это проблема с паровозом. Это поезд, а уже очень много есть самолетов. Поезд сам по себе устаревает.
Ценципер: Я вот могу тебе предречь следующее что ты через полтора-два года посмотришь на все это вообще другими глазами, потому что это все никому не нужно. Вот у нас есть такая сложная метафора вагон-ресторан и т.д. А почему она у нас есть? Вот есть серьезный бренд, серьезное издание, у него есть большая аудитория, он пользуется успехом. На этой платформе можно много чего сделать.
Кудрявцев: Например?
Ценципер: Я не готов тебе сказать прямо сейчас.
Кудрявцев: Если ты займешься этой темой серьезно, то увидишь, что есть, например, большая платформа называется Washington Post. Они ни х не сделали до сих пор.
Ценципер: Ну Коммерсант это не Washington Post.
Кудрявцев: А Россия не Америка, да? Почему мы говорим банальности?
Ценципер: Я просто имею в виду что Коммерсант в России это больше, чем Washington Post в Америке.
Кудрявцев: Может быть. Но с другой стороны, Россия настолько маленькая с точки зрения того, кто читает Коммерсант, и тем более того, кто читает Washington Post, и что можно сделать, не очень понятно. Мы решили, что мы сделаем три вещи мы немножко разбудим интернет, запустим радио и запустим телик, потому что это разные способы доставить информацию человеку, который устал получать новости один раз в день за кофе из газеты. Мы его нашими новостями и нашей, главное, интонацией попытаемся сопроводить в течение дня. Именно потому что это больше, чем Washington Post. Он в каком-то смысле ностальгирует по тому времени, когда Коммерсант был его все.
Ценципер: Это какой-то странный портал такой давайте возьмем, например, компанию Рамблер, и попробуем из нее сделать что? Портал. А тут какой-то портал, который должен лезть тебе в уши, глаза и во все остальные отверстия с утра до ночи. А ты правда так живешь?
Кудрявцев: Да, абсолютно.
Ценципер: И тебе правда нужен журнал Economist и пиджак от журнала Economist?
Кудрявцев: Нет, пиджак не нужен. Не передергивай, Илюш, смешной разговор.
Ценципер: Я, кстати, ничего не передергиваю, я просто на тебя напал.
Кудрявцев: Если я доверяю ребятам, которые мне чего-то узнают, то я знаю, что они узнают это один раз в девять утра, когда я получил газету.
Ценципер: А зачем танцевать от этого? Есть большая медийная компания. Она может делать много всяких разностей.
Кудрявцев: Например?
Общественная миссия журналистики это сказать, какие мы умные, есть небольшое количество других умных, которые в состоянии понять, о чем мы говорим, а все остальные пусть идут известно куда?
Ценципер: У меня такое ощущение, что это все разговоры людей, которые засунули голову в ведро, и там им страшно интересно слушать умных людей, у них есть аудитория, и никакая другая им не нужна, давайте просто попробуем отвоевать у них чуть-чуть больше поверхности головного мозга. А люди разные бывают. Давайте еще и с ними научимся разговаривать.
Кудрявцев: Не хочу. Мне все остальные люди не интересны как медийщику. Я знаю, что в этой стране есть миллион человек, которые способны понимать, о чем мы говорим в газете.
Ценципер: Общественная миссия журналистики это сказать, какие мы умные, есть небольшое количество еще других умных, которые в состоянии понять, о чем мы говорим, а все остальные пусть идут известно куда?
Кудрявцев: А всех остальных пусть обслуживают другие люди.
Ценципер: В этом издательском доме работает большое количество людей, которые, если их спросить: А вы кто? , наверное, скажут я русский интеллигент. А кто будет разговаривать с народом, если не русский интеллигент?
Кудрявцев: Я считаю, что нет никакого русского народа, и интеллигентов в издательском доме тоже не шибко много. Если у меня есть балетная труппа, то мое развитие это поставить не один балетный спектакль, а три, но не заставлять их петь. Вот простая история.
Ценципер: Ты будешь абсолютно счастлив в ближайшее время, обнаружив что тебе больше не надо заставлять ни ставить второй спектакль, ни петь, что все это уже не имеет никакого значения. Большое спасибо! Можно добавить еще, что все будет хорошо. У всех, кроме издательского дома Коммерсант.
Источник: afisha.ru