23-летняя уроженка Южно-Сахалинска Юлия Лежнева — сенсация мировой оперной сцены: с ней поет Пласидо Доминго, ее спектаклями дирижирует прославленный маэстро Марк Минковский… Пожалуй, в истории музыки не найдешь другого такого случая раннего начала звездной сценической карьеры: оперный голос созревает лишь годам к 30. При всей своей международной славе Юлия остается симпатичной, скромной, контактной девушкой, которую с первого взгляда вполне можно принять за старшеклассницу. Насколько охотно и доброжелательно она общается — оценил корреспондент «Труда», встретившийся с Юлей в перерыве ее репетиций в Архиповской гостиной Международного союза музыкальных деятелей, где певица смогла подарить журналисту свой дебютный сольный диск, составленный из арий Вивальди, Генделя, Порпоры и Моцарта.
23-летняя уроженка Южно-Сахалинска Юлия Лежнева — сенсация мировой оперной сцены: с ней поет Пласидо Доминго, ее спектаклями дирижирует прославленный маэстро Марк Минковский… Пожалуй, в истории музыки не найдешь другого такого случая раннего начала звездной сценической карьеры: оперный голос созревает лишь годам к 30. При всей своей международной славе Юлия остается симпатичной, скромной, контактной девушкой, которую с первого взгляда вполне можно принять за старшеклассницу. Насколько охотно и доброжелательно она общается — оценил корреспондент «Труда», встретившийся с Юлей в перерыве ее репетиций в Архиповской гостиной Международного союза музыкальных деятелей, где певица смогла подарить журналисту свой дебютный сольный диск, составленный из арий Вивальди, Генделя, Порпоры и Моцарта.
23-летняя уроженка Южно-Сахалинска Юлия Лежнева — сенсация мировой оперной сцены: с ней поет Пласидо Доминго, ее спектаклями дирижирует прославленный маэстро Марк Минковский… Пожалуй, в истории музыки не найдешь другого такого случая раннего начала звездной сценической карьеры: оперный голос со
— Юля, вы из семьи, как пишут, потомственных геофизиков. Т.е. судьба ваша была предрешена — как же случилось что вы пошли наперекор семейной традиции?
— Просто я оказалась не способна ни к физике, ни к математике. В то же время мама считала, что каждого ребенка, вне зависимости от того, кем он потом станет, надо обязательно приобщить к искусству. Отвела меня в музыкальную школу, и тут выяснилось, что есть и слух, и запоминание легко дается. Я начала заниматься на фортепианном отделении, пела в хоре, где мое пение ставили в пример другим девочкам. Но речи о сольном вокале пока не шло. Певческий голос проявился в 11 лет. А в 14 я уже была студенткой колледжа при Московской консерватории — знаменитой «Мерзляковки», где продолжала заниматься как пианистка и в то же время стала серьезно учиться вокалу. И в этом «соревновании» голос начал выигрывать — я поняла, что с ним мне все дается несравнимо легче, чем на рояле. Хотя, безусловно, фортепианное образование и все соответствующие предметы — концертмейстерский класс, камерный ансамбль — помогли мне в освоении вокальной профессии.
— Расскажите про ваших первых учителей.
— В школе имени Гречанинова я занималась у Тамары Вячеславовны Черкасовой, а в колледже — у Ирины Михайловны Журиной. Очень им благодарна — никто из них не пытался меня ломать, они старались лишь развить то, что во мне заложено. Очень лояльно отнеслись к моему фанатичному увлечению оперной и ораториальной музыкой барокко. Тамара Вячеславовна сама регулярно дарила мне диски выдающихся исполнителей… Ирине Михайловне я могла приносить на каждый урок по новой барочной арии. Она не могла помочь советом в исполнении этого стиля, но уважительно относилась к моим предпочтениям. Другие педагоги сказали бы: есть программа, и ты должна ее соблюдать. А она смогла скомпоновать романсы и песни обязательного репертуара с тем, что любила я сама, и давала мне раскрыться как музыканту… Еще от Ирины Михайловны я узнала важную вещь: голос всегда должен звучать свежо. Слышишь в нем хотя бы небольшую усталость — сразу прекращай петь, связки требуют осторожности, как и здоровье вообще… Мы до сих пор в контакте. Мой папа дружит в соцсетях с мужем Ирины Михайловны, Анатолием Яковлевичем, постоянно посылает ему мои записи.
— Анатолий Журин — один из ведущих журналистов «Труда».
— Как приятно, мир тесен!
— После классического образования у Ирины Журиной вы отправились в странствие по миру и у кого только не занимались — голова закружится от одного перечисления: Кири Те Канава, Тереза Берганса, Томас Квастхоф, Чечилия Бартоли… Неужели такая пестрота школ полезна?
— Согласна, чрезмерное увлечение звездными мастер-классами в слишком юном возрасте может сбить с толку. Но все-таки я к тому моменту уже получила не только вокальную, но и общемузыкантскую подготовку как пианистка, у меня была достаточно надежная культурная база. И потом, то, о чем вы сказали, было краткими эпизодами, а основой моего образования оставались занятия с одним педагогом — два года я училась в Кардиффе у замечательного тенора Денниса О\’Нила.
— Общение с человеком такого масштаба, как, например, Бартоли, не подавляет?
— Когда мы с ней встретились в Цюрихе, мне было всего 18. Я страшно волновалась, но с Чечилией, как бывает с истинно значительным человеком, оказалось невероятно легко. Она объясняла, что в музыке Моцарта чрезвычайно важно слово, каждое из них певица должна как бы окрасить, встроить в общий смысл фразы. Возможно, нас сблизило и то, что она так же, как я, по первому образованию пианистка, причем великолепная.
— Говорят, совершенно отдельный, удивительно светлый человек — Томас Квастхоф.
— Я попала к нему на мастер-класс в Вербье. Предпочла его одному известному россиниевскому баритону, занимавшемуся параллельно с Квастхофом, — но в итальянской музыке я уже имела какой-то опыт, а теперь хотелось перенять что-то у немецкого мастера. Но мне не повезло. Мне к тому моменту, кажется, и 18-ти не было. И первое, что Томас спросил, когда я подходила к сцене (а мастер-классы, в отличие от обычных уроков, проходят на сцене в присутствии публики): сколько вам лет? Я честно сказала, и он сразу взял агрессивный тон, явно отталкивая меня от себя: «Зачем ты сюда приехала, кто догадался тебя сюда направить, ты слишком молода для мастер-классов. Тебе следует взять педагога, которому ты доверяешь, и постоянно с ним заниматься. А здесь для тебя будет только шум, и больше ничего…» Это было так грубо, я рыдала. Только потом поняла, что он это, конечно, сделал сознательно — чтобы дать мне понять: здесь играют по-взрослому, и я должна себя почувствовать взрослой, ощутить всю меру ответственности, которую на себя взвалила. Очень важно: он научил меня, что каждый голос должен звучать на возраст его обладателя. Может, даже на более молодой — но ни в коем случае нельзя искусственно старить свой вокал, делать его более зрелым, чем он есть. В конечном счете мы с Томасом вполне сошлись, а то, что я принесла на пятое, заключительное занятие, его восхитило — это был мой любимый барочный репертуар, арии Вивальди, от которых я фанатела в училище. Он увидел, что это я пою с легкостью, с улыбкой на лице, и сказал: вот это ты должна петь. Звал на дальнейшие занятия в более интимной обстановке, но у меня не получилось — я уже начала учиться в Кардиффе.
— Сейчас один из главных людей в вашей карьере — выдающийся французский дирижер Марк Минковский, специалист по старинной музыке, Вагнеру, Дебюсси…
— Вот на Дебюсси мы и встретились в 2007 году, когда он ставил в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко «Пеллеаса и Мелизанду». Кто-то из его друзей увидел в Ютьюбе, как я на конкурсе в Ростове пою арию Зельмиры Россини. И от него последовало приглашение на прослушивание. Я пришла к нему в театр, спела кантату Баха, что-то из Россини, и мы мгновенно подружились. Ему как раз нужно было второе сопрано на запись си-минорной мессы Баха. Записывали в Испании, в Сантьяго-де-Компостела. Состав очень маленький: мы привыкли, что, скажем, у Караяна в хоре стоит сотня певцов, в оркестре сидит полсотни человек. А у Марка всего 10 певцов — хора, можно сказать, нет. Он знаток исторического исполнительства и имел основания считать, что Бах не располагал большим количеством певцов… После этого Марк стал везде меня приглашать, вплоть до Зальцбургского фестиваля, где я спела два концерта — арии Моцарта с оркестром. Это очень важно: я ведь еще в Кардиффе не училась, была студенткой колледжа. И никто меня исполнению музыки барокко не учил, просто я это безумно любила. Марк поверил в мою музыкальность, интуицию, дал мне невероятную свободу. А ведь я видела, как он может разговаривать с теми, чей голос или манера ему не нравились, — он становится желчен, начинает чуть ли не издеваться над певцом. Но ничего подобного не было со мной. Я стала его человеком.
А второй мой любимейший, наряду с Марком, дирижер — Джованни Антонини, с совершенно другим подходом. Невероятно скромный человек. В 2010 году он пригласил меня записать на рекорд-компании «Наив» оперу «Оттон на вилле» Вивальди, партию пажа—одну из главных. Я не имела опыта записи на итальянском языке, он тоже волновался, пригласил на предварительные уроки. Работал со мной буквально над каждым речитативом, показывал, как итальянская речь должна взаимодействовать с музыкальной фразой. Говорил: ты «слишком поешь», речитатив нужно проговаривать, и делать это гораздо экспрессивнее, чем ты… Когда слышишь, как играет его оркестр Il Giardino Armonico, перед тобой открываются новые горизонты: такое владение инструментами, столько красок… Не только я — все певцы невероятно воодушевлялись от звучания оркестра.
— Прошлым летом вам довелось выступить с самим маэстро Доминго…
— Это был невероятно важный для меня концерт — исполнение «Тамерлана» Генделя в Зальцбурге, дирижировал Минковский. Я еще сомневалась: роль Астерии — не слишком ли драматическая для моего голоса? Хотя Минковский звал, до последнего отказывалась, но в конце концов решилась. Выжала из себя все, и даже не поняла, как это сделала. Партия действительно ну совершенно не моя. Все получилось благодаря исключительной атмосфере, в том числе огромному личному обаянию Доминго… Он умеет потрясающе поддержать коллег. Просто даже тем, с каким настроением входит в зал, какая добрая энергетика от него струится: «Здравствуйте, я рад вас видеть». Сел рядом со мной, и чувство такое, будто это отец родной.
— Вы всегда вместе с пианистом Михаилом Антоненко, даже на интервью он рядом с вами. Насколько важно для певца постоянство партнера?
— Это человек, которому ты полностью доверяешь. Миша — больше чем мой сценический партнер, это близкий друг. Но даже если бы это был не мой молодой человек, как Миша, все равно ты должен безгранично доверять этому музыканту. Мы с Мишей вместе учились в «Мерзляковке» на фортепианном отделении, там и познакомились.
— В одном ролике на Ютьюбе вы поете Россини, и при всей виртуозности ощущается некоторая механистичность исполнения. Но затем звучит Рахманинов, от которого вы в ваших мировых странствиях вроде бы должны были отвыкнуть — и слух неожиданно согревается настоящей русской теплотой и задушевностью.
— Я думаю, среди тех нескольких компакт-дисков, которые значатся в моем контракте с Universal Music и Decca, обязательно будет диск русской музыки: Чайковский, Рахманинов, Римский-Корсаков. А вообще то, что висит в Ютьюбе, не очень показательно для текущего момента — музыкант ведь развивается. Меня саму мои записи часто расстраивают: кажется — то не так, это не эдак… С другой стороны, Ютьюб — как бы твоя фотография определенного периода. Важно как документ и для оценки собственного развития.
— А для ваших западных менеджеров вы не представляете интереса как именно русская певица?
— Знаете, среди моих товарищей распространено убеждение, что на Запад надо ехать с мировым репертуаром. Потому что если зарекомендуешь себя только как специалист по русской музыке, на тебе поставят клише и звать станут только в русские проекты. Я не разделяла сознательно этого взгляда, но само так получилось, что с первой нашей встречи с Минковским увлекла его своим исполнением Россини, и мой первый сольный СD был посвящен именно этому композитору.
— Есть приглашения из российских театров?
— Пока практически нет. Если появятся наметки, буду очень рада.
— Судя по вашему мощному рукопожатию, вы как минимум тягаете по утрам штангу или гантели.
— Ой, что вы. (Смеется.) На регулярные занятия спортом просто нет времени. Когда езжу отдыхать в свой любимый отель в Египте, хожу там в фитнес-центр. А так с детства даже побаиваюсь спорта: у меня такая конституция, что мышцы нарастают очень быстро, и я становлюсь похожа на легкоатлетку. Ребенком я была гиперактивным, все время приходила домой с разбитыми коленками. Вон шрам на подбородке до сих пор остался. В классе была выше всех. В метро или троллейбусе нас с мамой все время отлавливали какие-то тренеры и говорили: вашу девочку нужно отдать в теннис. Один преподаватель-спортсмен, когда выяснилось, что мне только восемь лет, а выглядела я на 15, сказал: все, я от вас не отстану — умру, если не придете ко мне в школу заниматься теннисом… Мама показала меня хореографам, но те сказали, что я на голову выше обычных детей и балерины из меня не получится. В результате я оказалась ростом 1,53 м — как видите, все спортивные надежды пошли бы прахом… Зато, если бы нас тогда не выгнали из балета, я бы не стала музыкантом.
Источник: trud.ru