Александр Генис: Сейчас, когда в Голливуде начался главный сезон, нет фильма, который бы вызывал больше споров, чем костюмная драма из елизаветинских времен под названием \’\’Аноним\’\’. Она только что вышла на американские и европейские (включая российские) экраны, но уже успела обрасти свитой критических суждений. Дело в том, что фильм ставит перед зрителями пресловутый шекспировский вопрос: был ли Шекспир автором шекспировских пьес? \’\’Аноним\’\’, конечно, дает отрицательный ответ (иначе бы не было шумихи), но при этом — невольно — открывает дискуссию о природе гения.
Александр Генис: Сейчас, когда в Голливуде начался главный сезон, нет фильма, который бы вызывал больше споров, чем костюмная драма из елизаветинских времен под названием \’\’Аноним\’\’. Она только что вышла на американские и европейские (включая российские) экраны, но уже успела обрасти свитой критических суждений. Дело в том, что фильм ставит перед зрителями пресловутый шекспировский вопрос: был ли Шекспир автором шекспировских пьес? \’\’Аноним\’\’, конечно, дает отрицательный ответ (иначе бы не было шумихи), но при этом — невольно — открывает дискуссию о природе гения.
Александр Генис: Сейчас, когда в Голливуде начался главный сезон, нет
Сегодня мы подключим к этим спорам Бориса Парамонова, который только что посмотрел новый фильм и готов с нами поделиться своими впечатлениями и попутными соображениями. Прошу Вас, Борис Михайлович!
Борис Парамонов: Об этом фильме разговоры начались еще за две недели до его выхода на экран. Первым высказался в \’\’Нью-Йорк Таймс\’\’ профессор Колумбийского университета Джэймс Шапиро. Его статья называлась \’\’Голливуд позорит Барда\’\’. Бардом называют в англоязычных странах исключительно Шекспира, причем пишут слово \’\’бард\’\’ с большой буквы. Как ясно уже из заглавия этой статьи, специалист был возмущен.
Потом вышел сам фильм, и отзывы той же \’\’Нью-Йорк Таймс\’\’ были гораздо снисходительнее. Старший кинообозреватель газеты Скотт написал, что фильм не лишен чисто зрительных достоинств, что и главное в кино. Вообще же к фильму, по словам Скотта, не стоит относиться серьезно: он существует на границе пародии и было бы лучше, если сразу бы и задуман был пародийно, вроде известного английского телесериала \’\’Монти Пайтон\’\’.
Вильям Шекспир
Александр Генис: \’\’Монти Пайтон\’\’ теперь, во времена тотального скачивания, смотрят и в России. Поэтому их юмор хорошо известен. Мне в нем особенно импонирует, что он обдирает священных коров западной культуры, а это значит, что пародия рассчитана на образованного человека, который знает, скажем, кто такой Пруст и почему его нельзя пересказать, как это пытаются сделать в одном скетче, за несколько секунд. Поэтому проблема с \’\’Анонимом\’\’ не в том, что он покушается на Шекспира, это делал и удостоенный \’\’Оскара\’\’ фильм \’\’Влюбленный Шекспир\’\’. Проблема в том, что он отрицает его существование. Одно дело — смеяться над богами, другое — отрицать их существование. Поэтому я и жду, что Вы, Борис Михайлович, скажете о самом фильме?
Борис Парамонов: Прежде всего, что линия Шекспира, сюжет о Шекспире в нем исчезающе малы. Главная интрига строится вокруг связей графа Оксфордского с королевой Елизаветой и шумных происшествиях ее царствования. Особенно заговора любимца королевы Эссекса и последующей его казни. Это, конечно, сюжет, требовавший другого, отдельного фильма. Эдвард де Вир связан с этой линией тем, что второй важный заговорщик — Саутгемптон — сделан в фильме тайным сыном де Вира и самой королевы. Роман юного де Вира с королевой тоже всячески демонстрируется — со всеми приемами новейшего Голливуда, включающими непременный оральный секс.
Александр Генис: И это значит, что сюжет \’\’королевы-девственницы\’\’, как называли Елизавету Первую (отсюда, кстати, штат Виргиния) решен в фильме однозначно и безоговорочно в отрицательном смысле.
Борис Парамонов: Выходит так. Несомненно, что у великой королевы были если не любовники, то любимцы, и Эссекс был последним из них. Какие-то манипуляции, надо думать, происходили, но королева оставалась, что называется, virgo intacta. Есть сведения, что она страдала так называемым вагинизмом: при попытке сближения с мужчиной у нее происходила влагалищная судорога. Говорят также, что это было следствием травматического опыта: ее мать Анна Болейн была казнена мужем Генрихом Восьмым, отцом Елизаветы. Возник непреодолимый страх перед мужчинами, при всех попытках его преодолеть.
Александр Генис: Так когда всё-таки мы выйдем к самому Шекспиру?
Уильям Сесил
Борис Парамонов: Не стоит торопиться, потому что, повторяю, Шекспир в фильме — на десятом месте. Аноним — это именно граф Оксфордский. Главный советник королевы лорд Сесил, на дочери которого де Вир женат, хочет использовать тайного сына своего зятя для возведения на английский престол после смерти официально бездетной Елизаветы. Для этого, естественно, нужно сделать отца юного Саутгемптона — самого де Вира — участником этой сложной, многоходовой, на длительное время рассчитанной интриги. А де Вир как раз этим и не интересуется: он стихи пишет. В фильме есть сцена, меня неудержимо рассмешившая: жена Оксфорда, дочь Сесила Анна, знающая обо всех этих планах, возмущается, в очередной раз увидев своего мужа пишущим, и разбрасывая бумаги с его стола, кричит: \’\’Прекрати писать! \’\’
Мне это напомнило случай из лагерной жизни Николая Заболоцкого. Какой-то охранник, зная, что Заболоцкий поэт, при каждом подходящем случае спрашивал:
— Ну что, Заболоцкий, больше не будешь стихи писать?
— Не буду, гражданин начальник, — смиренно отвечал Заболоцкий.
Вот это в фильме вроде как главное: человек отказался от больших политических возможностей из-за высокой страсти для \’\’звуков жизни не щадить\’\’. Кульминационная сцена фильма: граф Оксфордский просит королеву пощадить Саутгемптона, вместе с Эссексом приговоренного к казни, и она ставит условие. Королева помилует их сына, если де Вир навсегда откажется от своего авторства, о котором королева знает: де Вир послал ей свою (то есть Шекспирову, как мы ныне считаем) поэму \’\’Венера и Адонис\’\’, зашифровано рассказывающую об их любви. Причем неясно, зачем ей понадобилось такое условие ставить, какое отношение авторство де Вира имеет ко всем этим тайнам. Вот тут, если угодно, \’\’пойнт\’\’. Графу Оксфорду совсем не было резонов скрываться, он ведь не только писал, но и печатался, был в свое время весьма известным поэтом. Не знаю, что говорят по этому поводу оксфордианцы, может быть, считалось позорным для аристократа писать именно для театра?
Александр Генис: Самым слабым звеном в аргументации оксфордианцев считается то, что после смерти графа появилось еще одиннадцать пьес Шекспира.
Борис Парамонов: В фильме это соответствующим образом объяснено. Квази объяснено, конечно. Начинается с того, что Оксофрд делает своим доверенным лицом Бена Джонсона — известного драматурга елизаветинской эпохи. Но актерик Шекспир — пьяница, жулик и всячески недостойная личность — в какой-то момент приписывает авторство себе, и Джонсон не имеет возможности его опровергнуть, не разоблачив Оксфорда. Потом дело доходит аж до того, что Шекспир вроде как убивает еще одного тогдашнего известного автора — Кристофера Марло, которому, кстати, тоже есть охотники приписывать авторство шекспировых пьес. В общем, Бард — кругом негодяй. К тому же, пронюхав истинного автора, шантажирует Оксфорда, требуя мзды за молчание. В общем, что-то совсем постороннее. Авторам фильма наплевать на Шекспира, они хотели рассказать об Оксфорде, а шекспировский вопрос оказался припутанным случайно, это — вторичная линия, отнюдь не на первом плане стоящая. Что им какой-то Шекспир, когда есть интереснейший вопрос об английском престолонаследии.
Александр Генис: Режиссер фильма Роланд Эммерих, встретив грудью бурю возмущения, ответил своим критикам так. \’\’Что плохого в том, что из-за нашего фильма в каждом доме, в каждой школе, в каждом колледже, пройдут дискуссии о Шекспире? \’\’. И он по-своему прав. Шекспир стал актуальным. Не то, что о нем когда-нибудь забывали, но сейчас речь идет не о пьесах, а об авторе. И это выводит нас к разговору о природе гения. Что Вы, Борис Михайлович, думаете о шекспировском вопросе? Ведь это — как футбол: у всех есть свое мнение.
Борис Парамонов: Противники подлинности Шекспира оперируют одном главным тезисом: не мог быть автором гениальных пьес и стихов человек низкого происхождения и плебейского воспитания, не знающий иностранных языков и механизмов придворных интриг, которыми полны эти пьесы. Это очень убогий аргумент, не выдерживающий критики и помимо вопроса об авторстве Шекспира. Для того, чтобы быть гением, необязательно стоять на высоте современной этому гению культуры. Он сам эту культуру делает и обогащает. Гений — вопрос не культуры, а вовлеченности в бездны и тайны бытия, способности выразить их в индивидуальном творчестве. Гений — это даже не талант, не просто талант. Бердяев сказал: гений — это не талант, о целостная собранность духа. Знаете, Александр Александрович, мне пришла в голову забавная параллель шекспировского вопроса с одним нынешним сюжетом: если принять аргументацию врагов Шекспира, то, при прочих равных условиях, нужно было бы сказать, что стихи Бродского написал Лев Лосев. Он же не только поэт, но и профессор, а Бродский ушел из восьмого класса средней школы.
Александр Генис: Горячо с вами согласен. Бродский и мой аргумент. Его явление также необъяснимо, как явление Шекспира. Даже меньше. Шекспир учил латынь и начатки греческого, как все ученики тогдашних школ. А главное — у него были те же источники, что и у нас. Античность, скажем, он знал по Плутарху и Овидию. С тех пор ничего существенного не прибивалось, что бы ни говорили специалисты. Бродский познавал англоязычную поэзию по одной антологии и одному тому двухтомного словаря. Он брал не умом, а гением. Лосев, которого я специально об этом спрашивал, говорил, что в слове \’\’гений\’\’ надо слышать слово \’\’ген\’\’. Это не количественное, а качественное изменение, квантовый скачок психики, необъяснимый и прекрасный дар божий. Поэтому я, как и Вы, Борис Михайлович, не сомневаюсь в авторстве Шекспира.
Борис Парамонов: Ладно — мы, есть еще свидетельство поважнее — мнение Пастернака, много переводившего Шекспира. Он пишет, что как раз опыт переводчика всячески укрепляет убежденность в авторстве Шекспира — видна торопливая повседневная работа по обслуживанию текущего репертуара, и отсюда масса ошибок, описок, противоречий текста. Это писал человек, связанный с театром каждодневной работой. И когда всё это видишь, пишет Пастернак, то:
Диктор: \’\’Начинаешь еще больше удивляться тому, зачем понадобилось простоту и правдоподобие Шекспировой биографии заменять путаницей выдуманных тайн, подтасовок и их мнимых раскрытий. Почему именно посредственность с таким пристрастием занята законами великого? У нее свое представление о художнике, бездеятельное, усладительное, ложное. Она начинает с допущения, что Шекспир должен быть гением в ее понимании, прилагает к нему свое мерило, и Шекспир ему не удовлетворяет. Его жизнь оказывается слишком глухой и будничной для такого имени. И удивляются, и удивляются, забыв, что такой большой художник, как Шекспир, неизбежно есть всё человечество, вместе взятое\’\’.
Александр Генис: Хорошо, с Шекспиром мы с помощью Пастернака разобрались. Но исторические фильмы делают для развлечения. Поэтому один рецензент и написал, что, отставив Шекспира в сторону, \’\’Аноним\’\’ оказался красочным и нарядным шоу. Вы согласны?
Борис Парамонов: Я согласен с теми рецензентами, которые посчитали фильм не лишенным чисто голливудских достоинств, и главного из них — зрелищности. В конце концов, у каждого свое ремесло, и в шоу-бизнесе совсем не обязательно быть гением. Гений рождается сам по себе в любом ремесле. Нужно только, чтобы оно существовало и процветало.
В последние годы Сталина была принята практика: делать фильмов мало, но чтобы были хорошие, и работать над ними, не жалея времени, не торопясь. Ничего из этого, конечно, не вышло. Гений родится скорее в Голливуде, чем в сталинском Совкино, делавшем по пять-шесть фильмов в год. Гений нельзя планировать и воспитывать, он самозарождается, это — партеногенез. Во всяком случае, ясно одно: сам Шекспир не посчитал бы для себя зазорным работать в Голливуде. Елизаветинский театр и был тогда Голливудом. Шекспиров вроде бы не было в Голливуде, но были, скажем, Орсон Уэллс и Роберт Олтман. Шекспир был мастеровым, цеховым человеком — это нужнее для гения, чем высококультурное воспитание.
Александр Генис: Один из участников печатной дискуссии, Бен Брентли, высказался в том смысле, что наплевать, в общем-то, кто был Шекспир, главное — есть пьесы. По-моему, это неверная постановка вопроса. С пьесами разбираться не надо. Они сами за себя постоят. Про Шекспира этого не скажешь, раз столетиями его держат под подозрением. Поэтому вся эта буча вокруг \’\’Анонима\’\’ и интересна, что она ставит вопрос о природе гения вообще, а не только Шекспира. И тут у нас с Вами, Борис Михайлович, появился совсем свежий аргумент — Стив Джобс. На днях вышла статья биографа Джобса Уолтера Изаксона. Она появилась как раз во время полемики вокруг \’\’Анонима\’\’ и, я бы сказал, пришлась очень кстати. В ней автор, который очень хорошо знал не только Джобса, но и других великанов компьютерной эры, например — Билла Гейтса, пишет, что Джобс не был ни умным, ни даже ученым. Собственно, он, как Бродский и Шекспир, был недоучкой, который провел в колледже меньше года, да там занимался странными вещами — например, каллиграфией. Лишенный традиционного образования, Джобс брал интуицией, которую он сознательно в себе развивал, увлекшись дзен-буддизм. Это, конечно, не рецепт. Это — попытка объяснения феномена. Мы не знаем, откуда берутся гении, но мы знаем, что они умеют брать все, что им нужно из воздуха, из среды, а ее поставляет эпоха. В театральные Елизаветинские времена гений был драматургом, в советскую, падкую на стихи, эпоху им стал поэт, сегодня — компьютерщик. Но во всех этих случаях природа гения одинакова — одинаково необъяснима.
Источник: svobodanews.ru