«Седьмое марта 1963 года. — Вспоминает один из ближайших друзей Аксенова писатель Анатолий Гладилин1. — Я жду в ЦДЛ, когда вернутся наши ребята. Наши ребята — на встрече Партии и Правительства с творческой интеллигенцией. Наши ребята держатся молодцом, вчера хорошо выступал Роберт… Но почему-то затягивается эта встреча с Партией и Правительством.
«Седьмое марта 1963 года. — Вспоминает один из ближайших друзей Аксенова писатель Анатолий Гладилин1. — Я жду в ЦДЛ, когда вернутся наши ребята. Наши ребята — на встрече Партии и Правительства с творческой интеллигенцией. Наши ребята держатся молодцом, вчера хорошо выступал Роберт… Но почему-то затягивается эта встреча с Партией и Правительством.
Пелевин с самого начала ориентировался на экзистенциальное, а Садулаев — на бытовое, социально-политическое. Предложенный Аксёновым образ эпохи не открывает, а закрывает образ шестидесятых мифом. Аксёнов и другие
Наконец, в Пестрый зал входит Аксенов.
Лицо белое, безжизненное.
Впечатление, что никого не видит.
Я беру Аксенова под руку, подвожу его к буфету, говорю буфетчице, чтоб налила полный фужер коньяку, и медленно вливаю в Аксенова этот коньяк. Тогда он чуть-чуть оживает и бормочет: «Толька, полный разгром. Теперь все закроют. Всех передушат…».
Далее мы сидим за столиком вместе с Эриком Неизвестным, тоже вернувшимся со встречи, и Эрик, которому после «Манежа»2 уже ничего не страшно, внятно рассказывает, что происходило на встрече с Партией и Правительством.
Хрущев топал ногами на Вознесенского.
Хрущев стучал кулаком по столу и кричал Аксенову: «Вы мстите нам за своего отца!» А Вася, по его словам, отвечал — дескать, почему я должен мстить, мой отец вернулся из лагеря живым…»
По официальной же версии дело было так…
Впрочем, сперва припомним рассказ участника событий — Аксенова Василия Павловича, вложенный в уста героя его романа «Ожог» — зрелого, хотя и противоречивого, писателя Пантелея Аполлинаревтча Пантелея. Вслушаемся в
рассказ о том, как под куполом Свердловского зала Кремля «кончилась его молодость».
«…Зал гудел сотнями голосов, словно некормленый зверинец.
— Пантелея к ответу!
— Пантелея на трибуну!
Идти, что ли? Пантелей, бессмысленно улыбаясь, причесался, и теперь сидел в кресле, вертя расческу. Идти, что ли, товарищи? Вокруг были лишь спины и затылки либералов, недавних покровителей, друзей и подхалимов Пантелея… Даже сидящие позади умудрились повернуться к нему затылками…
— Слово имеет товарищ Пантелей, — …объявил Верховный Жрец, существо удивительно похожее на муравьеда с его жевательными и нюхательными присосками, выступающими из жирного тела.
Ледник под ногами Пантелея стремительно пополз вниз… увлекая за собой Пантелея прямо к трибуне.
Как? Вот этот тридцатилетний молокосос… и есть коварный словоблуд… предводитель битнической орды, что тучей нависла над Родиной Социализма? …В штанах у Пантелея-отступника, конечно же, крест, а на груди под рубашкой висит порнография и песни Окуджавы…
–…дорогие товарищи дорогой кукита кусеевич с этой высокой трибуны я хочу критика прозвучавшая в мой адрес справедливая критика… заставляет думать об ответственности перед народом перед вами мадам… прекрасные образы современников и величие наших будней среди происков империалистической агентуры как и мой великий учитель Маяковский… я не коммунист но…
Мощный рык Главы ворвался в дыхательную паузу Пантелея:
— И вы этим гордитесь, Пантелей? Гордитесь тем, что вы не коммунист? Видали гуся — он не коммунист! А я вот коммунист и горжусь этим! … (Бурные продолжительные аплодисменты, крики «Да здравствует дорогой Кукита Кусеевич!», «Позор Пантелею!») Распустились, понимаете ли! Пишут черт те что! Рисуют сплошную жопу! Снимают дрисню из помойной ямы! Радио включишь — шумовая музыка-джаст! На именины придешь — ни выпить, ни закусить, сплошное ехидство! Мы вам здесь клуб Петефи3 устроить не дадим! Здесь вам не Венгрия! По рукам получите, господин Пантелей! Паспорт отберем и под жопу коленкой! В Бонн! (Оживление в зале, возгласы: «за границу Пантелея!», «психи, шизоиды, за границу их, в Анадырь!»).
Пантелей: (на грани обморока…) Кукита Кусеевич, разрешите мне спеть!
— Книжку недавно одну взял, — тихо продолжал Глава… — Тошнить стало. Не в коня пошел корм, товарищи (Смех, аплодисменты). Ни пейзажа, ни стройной фабулы, ни одного рабочего даже на уровне райкома нету. Ни зима, ни лето, товарищи, а попадье кочерга в одно место! (Долгий несмолкающий смех, переходящий в слезы.) Да в другие времена за такую-П книжку! Семь шкур! С сочинителя! С жены-П! С детей! Сняли-П! Я имею в виду, товарищи, времена неистового Виссариона, нашего великана Белинского, а не что-нибудь еще. (одинокий возглас с… акцентом «хватит демократии, пора наказывать!», добродушный смех — ох, мол, эти кавказцы.) Вот так, господин Пантелей! История беспощадна к ублюдкам и ренегатам всех мастей!..
Пантелей (из пучин обморока):
— Разрешите мне спеть, дорогие товарищи!
Глава поднял вверх железные шахтерские кулаки.
— Всех подтявкивателей и подзуживателей, всех колорадских жуков и жужелиц иностранной прессы мы сотрем в порошок! Пойте, Пантелей!
6 июля 2009 году, скончался писатель Василий Аксёнов. Вся его жизнь была последовательно воплощаемой, воплощённой утопией. Художественной акцией, целью которой была свобода не только внутренняя, но и внешняя. Билет на свободу
Незадачливый ревизионист растерялся от неожиданной милости… собираясь грянуть «Песню о тревожной молодости»… медовым баритоном завел «Песню варяжского гостя». […]
Глава слушал, закрыв лицо рукой. Старший сержант гардеробной службы Грибочуев уже готовил реплику «с чужого голоса поете, мистер». Ария кончилась.
— Поете, между прочим, неплохо, — хмуро проговорил Глава.
Пантелей… увидел, как из-за пальцев поблескивает клюквенный глазик Главы. Ему показалось, что Глава подмигивает ему, будто приглашает выпить.
— Поете недурно, Пантелей. Можете осваивать наследие классиков. Лучше пойте, чем бумагу марать.
Глава встал, оглядел зал… и зло подумал:
«Ждут, псы. Так и моего мяса когда-то ждали, когда рыжий таракан заставлял казачка плясать. Ждите, ждите. Авось дождетесь залупу конскую».
Один лишь Пантелей как будто ничего не ждал. Он… плыл по волнам истории, а куда — «не нашего ума дело».
— Будете петь с нами, Пантелей, разовьете свой талант, — проскрипел наконец Глава. — Запоете с ними, загубите талант, в порошок сотрем. С кем хотите петь?
— С моим народом, с партией, с вами, Кукита Кусеевич! — спел Пантелей теперь уже нежнейшим лирическим тенором…
Глава неожиданно для всех улыбнулся: Ну что ж, поверим вам, товарищ — ТОВАРИЩ! — Пантелей. Репетируйте, шлифуйте грани, трудитесь. Вот вам моя рука!
Восторженные крики либералов приветствовали это спасительное и для них рукопожатие, а сержант гардеробной гвардии Берий Ягодович Грибочуев в досаде ущипнул себя за левое полусреднее яйцо — …не клюнул «кукурузник» на наживку!».
Но это — литература. Открытые официальные хроники не передают беседы вождя
Никиты Сергеевича (Кукиты Кусеевича) с писателем Василием (Пантелеем), как и с поэтом Вознесенским, сценаристом Шпаликовым и другими объектами «суровой критики». Но остались воспоминания — их самих и других свидетелей.
Вот, к примеру, разговор Хрущева с автором сценария «Заставы Ильича». Увидев, что сидящий недалеко от президиума Геннадий Шпаликов улыбается, Глава спросил: «Вы кто?». Тот ответил, что автор сценария такого-то фильма. Хрущев: «Чем сидеть и улыбаться, вышли бы и объяснили, как вы докатились до такого маразма человеческого, чтобы написать такое». На это Шпаликов попросил: вы лучше похлопайте мне и поздравьте — дочка родилась. И генсек захлопал. А за ним — зал. Аплодисменты заглушили последние слова сценариста: «…а вы здесь сидите, и занимаетесь черт знает чем». Их слышали только ближайшие соседи. К счастью или несчастью — сказать сложно. С одной стороны, такая простодушная отвага могла выйти сценаристу более чем боком, а с другой — добавила острой специи в миф о «шестидесятниках».
Однако, миф — мифом, а в «Правде» и других газетах, включая «Литературную», доступны официальные версии речей — и самого Главы, и того, кого Аксенов в «Ожоге» именует Верховным Жрецом — секретаря ЦК КПСС Леонида Ильичева. Они дают внятную картину гонения.
Поскольку мы говорим об искусстве, остановимся, в основном, на «Литературке».
Итак. № 30 от 9 марта 1963 года. Первая полоса. Заголовок: «Об ответственности художника перед народом». Речь секретаря ЦК КПСС Л. Ф. Ильичева4 на встрече руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства…
Речь длинна и суть ее такова: «…Когда формалисты пытаются присвоить себе славу «правдолюбцев», «искателей истины», «новаторов»… — их заявления воспринимаются как ничем не подкрепленная претензия, попытка захватить что-то, им не принадлежащее….
— Полноте, — говорят им советские люди… Лишь искусство социалистического реализма… является по-настоящему правдивым видением мира…».
И дальше — одна из ключевых идеологических формул 1963 года.
«Все становится на свои места».
Следом высказались мастера культуры, быстро определившиеся с кем они.
Сергей Михалков внушал: «Чуждый нам мир следит за нами. И всеми правдами и неправдами стремится то тут, то там нащупать наши слабые места. Тот, кто этого не видит, тот слеп!». Имеются в виду «крамольники»: Аксенов, Вознесенский, Евтушенко и другие. Обличения публикуются миллионными тиражами. Спустя годы в книге «Таинственная страсть» Аксенов признается, что, выходя в тот день с Вознесенским из Кремля, ждал ареста.
12 марта «Литературная газета» печатает речь Хрущева «Высокая идейность и художественное мастерство — великая сила советской литературы и искусства». В ней всё окончательно расставлено по местам. Безыдейность — зло. Музыка, фильм, картина, текст — хороши лишь тогда, когда пронизаны коммунистической идеей. Иначе не ясно, как «человек закончил советскую школу, институт, на него затрачены народные деньги, он ест народный хлеб. А чем же он отплачивает народу, рабочим и крестьянам?..». Говоря так, Глава имел в виду всех деятелей искусства, которые пришлись ему не по душе.
Затем этот любитель песни «Замучен тяжелой неволей…» обругал джаз, его мол «слушать противно». И модные танцы — эти «непристойности, исступления, черт знает что!». Разгромил фильм Хуциева и Шпаликова «Застава Ильича»: «Вы что, хотите восстановить молодежь против старших поколений, внести разлад в дружную советскую семью?». Отчитал Евтушенко за «Бабий Яр» — там же не только евреев убивали! Потребовал: «Вам надо ясно осознать, что если мы вас критикуем…, то противники начинают вас хвалить. Если противники начинают восхвалять вас за угодные им произведения, то народ будет справедливо вас критиковать. Так выбирайте, что для вас лучше подходит».
Анатолий Гладилин так описал отношения писателя и власти: «Я очень любил устный рассказ Аксенова о том, как его принимал министр культуры РСФСР. Огромный кабинет, чаек, „коньячку не желаете?“. Товарищ ласково вразумлял молодую смену: „Василий Палыч, твою мать, написали бы вы что-нибудь, на фуй, для нас. Пьеску о такой, блин, чистой, о такой, блин, возвышенной, на фуй, любви… У нас тут, блин, не молочные реки и не кисельные, твою мать, берега, но договорчик мигом, на фуй, подпишем. И пойдет, блин, твоя пьеска гулять по России, к этой самой матери“.
Все нормативные слова Аксенов запомнил. Остальные — не смог…».
Аксенов и сам, конечно, не забыл ни эту, ни подобные ей встречи и свел их в романе «Ожоге в одну — аудиенцию писателя Пантелея у Верховного Жреца.
«Перед визитами… Пантелей… одевался благопристойно, но оставлял… хотя бы одну дерзкую деталь… а, бывало, даже прикалывал (к подкладке пиджака!) значок с надписью „Ай фак сенсоршип5“. …Не забывая о тяжкой судьбе художника в хорошо организованном обществе, но и напоминая себе о духовной свободе… он задавал стрекача в приемную Главного Жреца…
И вот начиналась процедура.
Пантелей входит в кабинет.
— А-а-а-а, товарищ Пантелей… Ну-с, не хотите ли пригубить нашего марксистского чайку?
— Отлично! — хозяин в восторге совершает стремительный оборот вокруг своей оси. Поймал, поймал скрытую контру. Уловил… неприязнь к партийному напитку!
Курево тоже предлагается Пантелею, и не какое-нибудь — «Казбек»! Доброе, старое, нами же обосранное неизвестно для чего времечко. Боевые будни 37-го… Сам жрец из ящичка втихаря пользуется «Кентом».
Ну вот-с, так-с, так-с, чуткость гостя усыплена… Теперь неожиданный удар.
— Значит, что же это получается, Пантелей? Развращаете женщин, девочек, — жрец открывает толстую папку и заглядывает в нее как бы для справки, — …мальчиков?
— Насчет девочек и мальчиков — клевета. А с женщинами бывает.
Шелудишь, значит, бабенок! — радостно восклицает Жрец. — Знаем, знаем, — он копошится в папке, хихикая, вроде бы что-то разглядывает и вроде бы скрывает это от Пантелея и вдруг поднимает от бумаг тяжелый, гранитный, неумолимый взгляд, долго держит под ним Пантелея, потом протягивает руку и берет своего гостя за ладонь.
— А это что такое у вас?
На кисти Пантелея… голубенький якоречек….
Да это так… грехи юности, мямлит Пантелей…
Дружеское пошлепывание и хихиканье неожиданно прерывают его унылые мысли.
Жрец таинственно подмигивает и […] уже бегает по ковру без трусов. Засим показывается заветное, три буквочки «б.п.ч.» на лоскутке сморщенной кожи6.
— В присутствии дам, это превращается в надпись «братский привет девушкам черноморского побережья от краснофлотцев краснознаменного черноморского флота». Такова сила здоровых — подчеркиваю «здоровых» — инстинктов.
Стриптиз окончен.
…ГЖ одевается у окна…
— Поедешь в Пизу, Пантелей, — хрипло говорит он, — устроишь там выставку, да полевее…. Потом лети в Ахен и там на гитаре поиграй что-нибудь для отвода глаз. А после, Пантелюша, отправишься к засранцу Пикассо. Главная задача — убедить крупного художника в полном кризисе его политики искажения действительности. Пусть откажется от мелкобуржуазного абстракциолнизма, а иначе — билет на стол!
— А если не положит? — спрашивает Пантелей. — Билет-то не наш.
— Не положит, хер с ним, а попробовать надо. Есть такое слово, Пантелюша — «надо»! ».
Аксенов снова выездной.
Он едет в Рим на Конгресс Европейского сообщества писателей, о чем публикует в 46-м номере «Нового времени» за 1965 год прелюбопытные «Римские диалоги». Кажется, тогда в Риме Аксёнов, при всей валютной скудости, вдруг ощутил себя живущим той самой сладкой жизнью, которую показал миру Феллини. И она ему очень понравилась. Тем, что в ней есть Анита Экберг. И фонтан Треви. И площадь Испании. И всё прочее, что делало ее такой сладкой.
_____________________________
1 Журнал «Октябрь» № 7, 2007 год.
2 Незадолго до того, Хрущев, посетивший выставку в «Манеже», резко раскритиковал работы художников-экспериментаторов, вслед за чем началась кампания яростной травили тех, чей стиль не укладывался в рамки социалистического реализма. Попытка скульптора Эрнста Неизвестно противостоять шельмованию стала легендарной.
3 Творческий клуб в Будапеште, где в 50-х годах прошлого века венгерские литераторы и публицисты обсуждали актуальные проблемы литературы, искусства, социальной и политической жизни. Советская пропаганда представляла «Клуб Петефи», как штаб антисоциалистического подполья. В романе «Ожог» название клуба приводится без кавычек.
4 А… Ф… Ильичев, секретарь ЦК КПСС ответственный за идеологическую работу. По мнению многих, настроивший Н. С. Хрущева против «нового искусства», как против «пятой колонны» Запада в СССР, расшатывавшей идейные устои советского общества.
5 I fuck censorship (англ.) — имел я цензуру.
6 Как рассказывают многие писатели, например Евгений Попов, своими татуировками в литературных кругах славился ответственный сотрудник идеологических подразделений ЦК КПСС Альберт Беляев.
Источник: chaskor.ru