Тамара Синявская — самая молодая из плеяды великих солистов Большого театра второй половины 20 века. Вообще эпитет «самая» сопутствовал ей на протяжении всей артистической карьеры еще с тех пор, как в 17 лет она была принята в группу стажеров Большого театра, а затем стала самой молодой вокалисткой, получившей первую премию на конкурсе имени П. И. Чайковского.
Тамара Синявская — самая молодая из плеяды великих солистов Большого театра второй половины 20 века. Вообще эпитет «самая» сопутствовал ей на протяжении всей артистической карьеры еще с тех пор, как в 17 лет она была принята в группу стажеров Большого театра, а затем стала самой молодой вокалисткой, получившей первую премию на конкурсе имени П. И. Чайковского.
Будучи исключением из правил, она была принята в труппу Большого театра, не имея консерваторского образования, но обладая талантом, который порой важнее академического диплома. (Тамара Синявская окончила музучилище при консерватории и затем поступила сразу на третий курс ГИТИСа, где сегодня преподает и заведует кафедрой вокала).
Голос Тамары Синявской, ее глубокий, редкий по красоте и богатству красок тембр, невозможно спутать ни с чьим другим. На сцене Большого театра, где Тамара Ильинична работала в течение 40 лет, она спела практически все основные партии для меццо-сопрано. Десять лет назад, 30 марта 2002 года, Тамара Синявская завершила карьеру оперной певицы. В тот вечер она пела в спектакле «Царская невеста», посвященном столетию со дня рождения Марии Максаковой, которая в свое время принимала у Синявской дипломный экзамен.
Тамаре Синявской, одной из самых любимых и узнаваемых оперных певиц, народной артистке Советского Союза, кавалеру ордена «За заслуги перед Отечеством» хорошо известно, что такое успех, признание, слава. Вот именно с вопроса о славе мы и начали нашу беседу.
— Тамара Илиьнична, когда Вы впервые почувствовали, что стали знамениты?
— Я пришла в Большой, будучи очень молоденькой. О славе я не думала, потому что в театре тогда было столько знаменитостей, что я просто не могла себе представить когда-либо оказаться в их числе. Моей задачей было соответствовать статусу солистки Большого театра и учиться, не переставая, у этих великих певцов. Уже выступать на одной с ними сцене было счастьем, так что о собственной славе я тогда не мечтала. А известность пришла после конкурса имени П. И. Чайковского, который транслировался по радио и телевидению.
— Тогда, в 1970 году, Вы разделили золото с Еленой Образцовой.
— Да. Это был очень мощный конкурс. Помимо советских знаменитостей — Ирины Архиповой, Марии Максаковой, Ивана Петрова, Марка Рейзена — в жюри пригласили и зарубежных вокалистов, среди которых были Мария Каллас и Тито Гобби.
— Зарубежные гости единогласно отдали свои голоса Вам.
— Это так. И как раз конкурс дал толчок к известности. Но я никогда не ощущала себя знаменитой. Скорее, наоборот, даже сейчас. Я певица и артистка только на сцене, а в жизни я всегда веду себя довольно скромно.
— Мне кажется, стремление к славе часто обусловлено не столько желанием реализовать свой талант и оставить след в памяти общества, сколько желанием конвертировать свою известность в деньги, связи, блага. На Ваш взгляд, способна ли слава изменить и самого человека, и его мировоззрение в ту или иную сторону?
— Думаю, что да. Для некоторых достойно пережить успех оказывается сложнее, чем его достичь. Поэтому, чтобы корона сильно не давила, надо адекватно себя оценивать. Это первое условие. А второе — надо быть разборчивым в отношении тех, кого мы хотим видеть рядом. Если тебе изо дня в день повторяют, какая ты гениальная и неповторимая, ты, не дай бог, можешь в это поверить. Люди, действительно желающие тебе добра, будут вести себя иначе.
— Есть такой афоризм: «Бойтесь лавровых венков. Они прорастают в голову».
— Действительно хорошо сказано.
— Елена Образцова как-то призналась Вам: «Будь у меня твой голос, весь мир бы у меня в ногах валялся». Тем не менее ее имя более знакомо зарубежному слушателю. Елена Васильевна гораздо активнее вас гастролировала с концертами и выступала на сценах зарубежных оперных театров в качестве приглашенной солистки. Что помешало Вашей карьере стать более насыщенной?
— Да, был такой разговор. Но тогда же я парировала: «Зачем тебе мой голос если весь мир и так у твоих ног?» Действительно, ее имя широко известно за рубежом, и она к этому стремилась. А у меня в жизни, видимо, другое предназначение. Я очень любила свой театр. Не хочу сказать, что Елене Васильевне он был менее дорог. Но все же, на мой взгляд, в ее артистической судьбе получился определенный дисбаланс из-за того, что первую половину своей мощной карьеры она провела за рубежом.
— Я предполагаю, что у Вас было не меньше возможностей выступать на лучших сценах мира. Может, Вы были менее честолюбивы?
— Безусловно, были приглашения и возможности. Но, видимо, не это являлось для меня главным.
— А что же тогда было главным?
— Работать в театре, который я до сих пор считаю лучшим в мире. А гастролировала я практически во всех странах, где мне хотелось выступать. И все проходило весьма успешно, но не будоражило меня настолько, чтобы проводить большую часть жизни за рубежом. Моя карьера советской, российской певицы сложилась достаточно успешно. Возможно, расцвеченная зарубежными красками, она могла быть полноценнее, но так сложилось.
— Много лет назад я слушала Вас в Большом, в «Царской невесте». Должна признаться, что Ваше исполнение роли Любаши изменило в лучшую сторону мое отношение к русской оперной музыке, в частности к операм Римского-Корсакова.
— Ну, наверное, в этом и была моя задача. Я очень люблю русскую оперу. Понятно, что эта привязанность не исключает любви к итальянской или французской музыке. Но сердце мое принадлежит именно русской музыке. Мне с ней комфортно и легко — я в ней живу, потому что это мое родное.
— Не так давно завершилась реконструкция Большого театра. В октябре состоялась церемония открытия. Говорят, цена билетов на «черном рынке» достигала 50 тысяч евро. Реакция Ваших коллег от увиденного в тот вечер была неоднозначной. Например, Зураб Соткилава сказал, что великий театр — на дне, что само представление было серым, скучным. Каковы Ваши впечатления от церемонии открытия Большого театра?
— Я бы не стала так говорить о своем родном доме. Но каждый имеет право на личное мнение. Тем более что в каких-то моментах он прав. Большой театр — это зеркальное отражение всего, что происходит в нашей стране, да и в мире. Поэтому обвинять Большой во всех грехах — по меньшей мере несправедливо. Тем более, если ты любишь свой театр, ему надо сочувствовать, а не выступать против и унижать. Так мне кажется.
— Вы видели «Руслана и Людмилу» в постановке Дмитрия Чернякова?
— Да, видела. Я пришла специально, потому что мой бывший студент, мой первый выпускник, был приглашен в Большой петь партию Ратмира.
— Вы как-то помогли?
— Нет. Его пригласили абсолютно без моего участия.
— Но ведь партия Ратмира написана для контральто и обычно исполнялась обладательницами глубокого меццо-сопрано. Вы же сами пели эту партию в постановке Покровского.
— Да, но Черняков решил отдать эту партию конратенору. И вот одним из двух приглашенных конратеноров стал мой ученик Владимир Магомадов.
— Магомадов?
— Именно.
— Я смотрела некоторые сцены из оперы на YouTube, и после того, как Фарлаф показал мужской стриптиз и облил себя пивом, пришла к выводу, что Дмитрий Черняков ненавидит актеров, зрителя, а также Пушкина и Глинку. После спектакля мнение публики разделилось. Кто-то кричал — «Позор», кто-то — «Браво»! Правда, «Позор!» потом вырезали. Маквала Касрашвили заявила, что кричать «позор» в храме искусства невежливо и невежественно. Как Вы себя ощущали во время спектакля?
— Честно говоря, много раз во время просмотра я порывалась уйти. Но, понимая, что привлеку к себе внимание, а это неприлично, и желая дослушать партию Ратмира, я благополучно досидела ко конца. Но все во мне сопротивлялось этому зрелищу. Все! Единственное, что спасало, — музыка Глинки, которую прекрасно преподнес оркестр под управлением Владимира Юровского, которого я, кстати, помню совсем юным, начинающим музыкантом.
Мне довелось много выступать с его отцом, дирижером Михаилом Юровским, и теперь было очень приятно видеть его сына, ставшего зрелым музыкантом. Что касается Володи Магомадова, он заслужил пятерку за свой дебют, хотя многое пока нуждается в доработке.
А печально то, что в спектакле для меня не было ни Пушкина, ни времени, в котором он жил, ни мысли… Но это отдельный серьезный разговор, и просто отвечать на вопрос, понравилось или нет, мне кажется нецелесообразным.
Я понимаю, что надо быть терпимее и ждать момента, когда спросят о моем мнении. А поскольку меня никто не спрашивает, я его не высказываю. Во всяком случае, я стараюсь не ходить в Большой часто, потому что со многим не согласна, и из-за этого нервничаю.
— Ну вот. А говорят, Черняков — гений, новатор.
— Это кто такое сказал?
— Он — лауреат премии «Золотая маска», весьма популярен на Западе, его цитируют, ему подражают, его новаторским талантом восхищаются.
— Я предпочитаю Покровского. Там есть мысль, уважение к материалу и настоящий драматический театр. Кстати говоря, задача режиссера — раскрывать гений композитора, а не заниматься собственным пиаром за счет того, чтобы переворачивать замысел автора с ног на голову. Знаете, те «новаторские находки», которые я видела на премьере «Руслана и Людмилы», можно себе позволить на капустнике.
— Если сравнивать сегодняшнюю публику с той, которая приходила на Ваши спектакли 20-30 лет назад, что бросается в глаза?
— Если нынешней публике показать настоящий, глубокий, действительно профессионально сделанный спектакль, окажется, что она все та же по составу, состоянию и восприятию. Народ не так глуп, как хотят его представить. Вот совсем недавно дали «Бориса Годунова» в старой постановке, с прежними декорациями, с коронацией Бориса, со сценой у фонтана, и это был ошеломляющий успех — без всякого… извращения.
— Не стану утверждать, но наверное, великий певец — тот, чей тембр голоса нельзя спутать ни с чьим другим.
— Да, тембр — это главное. Есть много вокалистов, безупречно владеющих культурой вокальной фразы, интонацией, техникой, актерскими данными, но только считанные обладают уникальным, узнаваемым тембром.
— В 50-80 годы в Советском Союзе сложилась плеяда совершенно уникальных оперных певцов: Сергей Лемешев, Мария Максакова, Ирина Архипова, Иван Петров, Галина Вишневская, Владимир Атлантов, Тамара Синявская, Елена Образцова, Мария Биешу — всех сложно перечислить.
— И голос каждого из них был узнаваем. Причем, не забывайте, что до начала 70-х телевизоры были далеко не у всех. Но слушатели узнавали исполнителей именно по тембру. И сегодня среди массы записей теноров я всегда узнаю голос Сергея Лемешева или Марио Ланца.
— А если говорить о современных российских и зарубежных солистах, кто из них обладает неповторимым тембром?
— Знаете, в каком-то смысле нашему поколению повезло больше. Я говорю о правительственных концертах, транслировавшихся по радио и телевидению. Тогда первое отделение было отдано классической музыке, и это давало возможность артистам стать узнаваемыми.
Сегодня концерты, посвященные различным датам или праздникам, стали иными. Там классической музыке места нет. Оперные голоса можно услышать только на канале «Культура». Но, возвращаясь к вашему вопросу о молодых исполнителях, отвечу: ни за какой тембр, отличающийся уникальным звучанием, сейчас «зацепиться» не могу.
— Вы преподаете в ГИТИСе (ныне РАТИ), заведуете кафедрой вокала. Вам нравится то, чем Вы занимаетесь?
— Должна сказать, что никогда от себя этого не ожидала. Я всю жизнь считала себя певицей, которой очень многому надо научиться. И когда в силу сложившихся обстоятельств я попала в ГИТИС в качестве педагога, то совсем не была уверена в том, что преподавание станет моей новой профессией.
Тут еще большую роль сыграли мои друзья, убедившие примерить на себя роль преподавателя для того, чтобы я не оставила пение. В общем, так и вышло. Первые уроки можно назвать экспериментами над доверившимися мне студентами, но со временем я так втянулась в это дело, что теперь плохо представляю без него мою теперешнюю жизнь.
— Параллельно спрошу о Муслиме Магометовиче — почему он, уйдя со сцены, не занялся преподавательской деятельностью? Вот его коллеги по сцене — Лещенко, Кобзон — преподают, готовят новое поколение звезд эстрады.
— Муслим не был рожден или приспособлен для преподавания. Педагог — это особая профессия, требующая особого таланта. Быть хорошим музыкантом — вовсе не означает быть хорошим педагогом. Конечно, в том, что Муслим мог великолепно преподавать, я не сомневаюсь, потому что была возможность в этом убедиться.
Однажды он на спор согласился подготовить студента, которого отчислили из консерватории. Они занимались месяц, и студента восстановили. Да, у Муслима это получилось, но не более того. Преподавателю необходимо бесконечное терпение, а Муслим им не обладал.
— Муслим Магометович признавался, что терпеть на мог советскую классику. Вы разделяете его отношение к советскому оперному репертуару?
— В какой-то степени. Я участвовала во многих советских постановках, но привлекала меня в них не столько музыка, сколько режиссер.
— Вы говорите о Борисе Александровиче Покровском?
— Именно. И работать с ним было одно удовольствие. Это были «мои университеты», моя консерватория.
— В одном из своих давних интервью Муслим Магомаев назвал театр гадюшником. Вы его поправили: не гадюшник, а серпентарий единомышленников. Какими качествами характера надо обладать примадонне, чтобы не прогибаться и в то же время не быть «съеденной»?
— Может быть, лучше спросить, какими качествами характера должен обладать человек. Если он умен, а самое главное, талантлив, то прогибаться незачем. Талант будет заниматься только своим делом. А если человек не особенно талантлив, если пришел в театр с черного хода, а покровители держат его на коротком поводке, то, скорее всего, придется прогибаться.
— Вы хотите сказать, что талантливых, достойных людей не съедали? Ведь наверняка бывали ситуации, когда кого-то обижали, относились несправедливо. Вы отстранялись или пытались помочь?
— Я вмешивалась и говорила то, что думала. Почему-то я не боялась этого делать. И могу честно сказать, что никогда никого не «уничтожала», не подписывала никаких писем. Да ко мне никогда и не обращались по этому поводу.
— С какими партнерами Вам работалось с удовольствием, а какие были в тягость?
— Я человек миролюбивый и всегда находила контакт с партнерами. Я не позволяю себе никаких капризов, потому что понимаю, что капризы расшатывают нервы, а для того, чтобы хорошо петь, нужно чувствовать себя комфортно.
Так что за всю свою карьеру могу припомнить только двух партнеров, с кем было действительно трудно работать, тем более играть любовные сцены. Эти двое были хамами по жизни. Они позволяли себе хамить и мне, и другим, а я поначалу переживала из-за того, что не могла найти с ними общий язык.
— В свое время Вы работали с Евгением Светлановым. Чем этот дирижер отличался от других?
— К сожалению, мне не довелось много работать с этим великим дирижером. В театре мы с ним работали над очень небольшой ролью, но запомнилось мне это на всю жизнь, потому что он показал, как надо это делать.
Потом мы потеряли друг друга из виду и встретились, уже когда я готовила программу с Госоркестром. Вот тогда я действительно поняла, что такое Светланов. Не хочу обидеть других замечательных дирижеров, но Светланов — один. Он обладал руками, за которыми было невозможно не пойти.
— Может артист жить вне политики?
— Конечно. Мы с Муслимом так и жили.
— Не секрет, что Брежнев очень любил Муслима Магомаева, а как он относился к Вам?
— (Смеется.) Меня он воспринимал только как «жену Магомаева».
— Вы говорите, что старались дистанцироваться от политики, но ведь в конце 80-х сами были депутатом Верховного Совета СССР.
— Да, а Муслим был депутатом Верховного Совета Азербайджана. Причем в те же годы.
— Но, насколько я знаю, Муслим Магомаев не был членом партии.
— Я тоже в партию не вступала.
— Семья беспартийных депутатов — это необычно. А в чем заключались Ваши обязанности как депутата и, главное, как Вам удавалось высиживать нескончаемые заседания той поры?
— Вот это действительно было непросто. Тем более что московские заседания показывали по телевизору, о них писали центральные газеты. А Муслиму приходилось летать в Баку на сессии два раза в год. Он сам признавался, что высиживал заседания, только когда выступал Гейдар Алиев.
Что касается обязанностей, мы с Муслимом видели их в том, чтобы помогать людям. Что и делали. К Муслиму обращались и во время его депутатства, и после, и всю жизнь. И он всегда помогал.
— Однако в одном из интервью вы заметили, что «к людям Муслим Магометович относился с открытым сердцем, но, как показала жизнь, в одностороннем порядке». Как это понять, зная о поистине всенародной любви к Магомаеву?
— Знаете, когда любят все, это все равно, что никто. Конечно, ощущать энергетику обожания толпы очень приятно. Вообще, любовь народа — один из критериев успешности артиста. Но любить в толпе — это одно. А любить и быть истинным другом — это нечто иное.
Понимаете, Муслим был очень закрытым человеком и только иногда раскрывался, допускал к себе… Но в какой-то момент в ответ получал не ту реакцию, не те действия, которые ожидал, и очень от этого страдал. Обнаружить, что ты доверял не тем людям, всегда неприятно и больно.
— Где Вам живется комфортнее — в советском или нынешнем времени? Сожалеете ли о чем-то, что навсегда осталось в советской эпохе?
— Что прошло — прошло. Страница прожита — она перевернута. Я ни о чем не жалею. Может быть, только тоскую по некоторым моментам. Например, по тому времени, когда можно было спокойно, ни о чем не задумываясь, поехать в любую республику на отдых или гастроли и при этом не чувствовать себя иностранкой или чужестранкой. А теперь, чтобы слетать в Азербайджан, где похоронен Муслим, мне нужен заграничный паспорт. Вот к этому сложно привыкнуть.
Мне вообще не нравится, когда о советской эпохе говорят исключительно плохо, потому что я жила в том, может, далеко не идеальном времени. И тот, кто без разбору перечеркивает все, что тогда происходило, перечеркивает и то хорошее, что было в моей жизни. А мы честно работали и гордились тем, что делали.
— Два выдающихся артиста в одном доме. Сейчас сказали бы — две звезды. Вы как-то помогали друг другу в творческом плане?
— Что вы! (Смеется.) Чем я могла помочь такому музыканту, каким был Муслим? Я никогда не вмешивалась в его работу. Свои партии я разучивала в театре. Дома мы репетировали вместе только перед совместными выступлениями. И тогда он был моим учителем. Муслим был настолько великолепным музыкантом, пианистом, исполнителем, что, находясь рядом с ним, я никогда не чувствовала себя звездой.
— Муслима Магометовича часто спрашивали о причине сравнительно раннего завершения его певческой деятельности. В своей книге воспоминаний он ответил, что устал от пения, что больше не получает от него удовольствия. А по какой причине Вы ушли со сцены?
— Я отвечу его же словами. Муслим говорил: «Лучше, чтобы люди обращались к артисту с этим вопросом, чем недоумевали, почему он до сих пор не ушел. Лучше уйти, пока люди тебя узнают и опечалены твоим отсутствием на сцене». Я с ним совершенно согласна.
— Кто был оперным кумиром Магомаева?
— Марио Ланца, о котором он сделал передачи на радио и телевидении, а потом написал книгу.
— А из советских певцов?
— Георг Отс. Кстати, именно ему, единственному из мужчин, Муслим вынес на сцену букет цветов.
— Недавно по Первому каналу показали передачу «Достояние республики», посвященную Муслиму Магомаеву. Вы принимали участие в подборе исполнителей и прозвучавших там песен?
— Отчасти. Вообще-то меня поставили перед фактом, но что успела — я подкорректировала и даже выдвинула некоторые кандидатуры.
— Мне показалось, эта программа далась Вам нелегко.
— Да, мне было тяжело сидеть на съемках передачи. Я ведь даже по телевизору Муслима не смотрю.
— На той же передаче Ирина Агаларова рассказала историю, которая мне показалась по меньшей мере странной. Она поведала, что в 1985 году, на одном из выступлений в концертном зале «Россия», Магомаеву не понравилось, как вступили музыканты, поэтому он дал отставку оркестру и сам аккомпанировал себе в течение двух часов. Неужели Магомаев мог позволить себе так унизить музыкантов?
— Честно говоря, такое трудно себе представить. Может, Ирина попала на концерт, о котором мне неизвестно, а может, она неправильно выразилась. Да, Муслим часто сам себе аккомпанировал, и делал это прекрасно, но если на афише был объявлен концерт с оркестром или ансамблем, я не могу представить его у рояля в течение двух отделений.
— Магомаев писал: «Когда меня называют великим певцом, я морщусь и внешне, и внутренне. Зачем сотрясать воздух? Редко когда я был доволен тем, что делал». Слушая выступления гостей передачи «Достояние республики», у меня возникло ощущение чрезмерной слащавости, даже приторности их речей.
— Это ваше восприятие, и вы имеете право так чувствовать или думать. На мой взгляд, в целом передача получилась.
— В ходе нашего разговора у меня сложилось впечатление, что Вы очень сдержанный человек, привыкший контролировать каждое свое слово или реакцию. А Муслим Магометович, судя по тому, что он написал о себе в книге воспоминаний, был вспыльчив, эмоционален, иногда излишне прямолинеен, о чем нередко жалел. И тем не менее, вы были очень счастливы друг с другом. Секрет — в одной любви?
— В любви, а также в общих интересах и вкусах. И потом, в жизни, как и на сцене, важна интонация. Главное, чтобы она была чистой. Вот что важно.
— Известно, что Муслим Магомаев прекрасно рисовал, лепил, писал книги, и хотя считал эти занятия хобби, делал все профессионально. Есть ли у Вас хобби? Чем Вы любите заниматься в свободное время?
— (Долго молчит.) Знаете, для того, чтобы хотелось чем-то заниматься, на сердце должна быть радость, а она сейчас в моем доме не живет.
— Как часто в Вашу творческую и личную жизнь вмешивался случай?
— Случай? Нет, скорее всего все, что происходит, было именно так запланировано, предначертано. Я рассматриваю свою жизнь как написанный и поставленный кем-то сценарий. Скорее всего, господом Богом.
— Не планируете ли Вы написать свою книгу мемуаров?
Источник: rus.ruvr.ru