Гость в студии «Голоса России» — номинант на «Русскую премию», писатель Евгений Абдуллаев.
Интервью ведет Марианна Ожерельева.
Ожерельева: Наш гость — Евгений Абдуллаев, писатель, номинант на «Русскую премию». И, конечно же, тема нашей беседы — это «Русская премия». Как вы узнали об этой премии, как подали заявку, что было потом?
Гость в студии «Голоса России» — номинант на «Русскую премию», писатель Евгений Абдуллаев.
Интервью ведет Марианна Ожерельева.
Ожерельева: Наш гость — Евгений Абдуллаев, писатель, номинант на «Русскую премию». И, конечно же, тема нашей беседы — это «Русская премия». Как вы узнали об этой премии, как подали заявку, что было потом?
Абдуллаев: Я узнал о ней очень давно, буквально тогда, когда она возникла, в 2005 году. Я о ней узнал потому, что координатор премии Татьяна Восковская тогда объезжала города и веси Средней Азии и Закавказья. Премия возникла для русских писателей из Средней или Центральной Азии и Закавказья. То есть она первоначально возникла как локальная премия.
Встретившись с Татьяной, я узнал, что существует такая «Русская премия». Она меня спросила, есть ли у меня что на эту премию подать. Как раз тогда в журнале «Дружба народов» вышел мой первый «Ташкентский роман». И я его подал.
Ожерельева: То есть первый роман?
Абдуллаев: Мой самый первый роман, у меня ничего другого и не было. Была повесть, но тогда не вручали премию за малые жанры. Повесть к тому времени уже готовилась к печати, буквально две прозы у меня было. Чем богаты — тем и рады.
Отправляю «Ташкентский роман», это было в октябре 2005 года, а в конце января я вдруг узнаю, что оказываюсь в длинном листе, потом — в коротком листе. Потом со мной связываются, я приезжаю в Москву и неожиданно оказываюсь победителем этой «Русской премии». И уж тем более неожиданно попадаю в «Президент-отель» на вручение и получаю «Русскую премию» из рук Чингиза Торекуловича Айтматова.
Ожерельева: Что вы ощущали в тот момент на сцене, что вы чувствовали?
Абдуллаев: Вы знаете, я ничего не чувствовал, если честно сказать.
Ожерельева: Пустота?
Абдуллаев: Нет, не пустота. Просто это было настолько незапланированно и неожиданно. Вот если бы вам сейчас сказали: «Вы выбраны „Мисс Вселенной“, что бы вы почувствовали? У вас был бы, наверное, момент замешательства.
Ожерельева: Как так, за что?
Абдуллаев: Да, за что мне. У меня было состояние прихлопнутости чем-то тяжелым, но не травматическим, скорее приятным, мягким. Отвечая на ваш вопрос, я таким образом узнал о премии. На следующий год я уже был в составе жюри, что-то там «жюрил», и все. А в этом году вообще какая-то совершенно детективная история была.
Ожерельева: «Русская премия» — это единственная российская премия для русскоязычных писателей, проживающих в любой стране мира, за пределами России. Очень интересно именно то, для кого сделана эта премия. Вы сказали, что вы в составе жюри. Что вы видите сегодня? Каковы современные писатели России?
Абдуллаев: Хороший вопрос. В составе жюри я был всего один год.
Ожерельева: Уже опыт.
Абдуллаев: Это был очень интересный опыт, очень хороший. Но я вообще не люблю быть в составе жюри, надо же читать много разной прозы, а когда читаешь, перестаешь писать. Как-то у меня не получается одновременно быть и читателем, и писателем.
Кто писатели России? Сейчас повторяется ситуация, которая уже возникала в истории русской литературы как минимум дважды. Первый раз она возникла где-то в середине XIX века, когда русские писатели просто стали выезжать из России куда-то надолго и писать что-то за границей. Тургенев, «Мертвые души» Гоголя, которые, конечно, раньше были, но были написаны в Италии, об этом мы часто забываем.
А второй раз такая ситуация возникла после революции, когда не по желанию, а вынужденно огромное число русских писателей оказалось за рубежом. Понятное дело, никаких «русских премий» для них не организовывали, а создавали нечто совершенно другое, противоположные премии, я бы сказал.
И третья ситуация возникла тогда, когда исчез СССР, и какая-то часть русских писателей жила в Союзе, они никуда не уезжали, но страна от них эмигрировала. И они оказались русскими писателями, но за пределами России, никуда не уезжая.
Первоначально «Русская премия» была рассчитана на них. Но затем, и это, я думаю, понятно, что если ориентироваться только на тех писателей, которые остались в бывших союзных республиках — в Прибалтике, на Украине, в Белоруссии и Закавказье, то «Русская премия» просуществовала бы еще года два-три, и все.
Поэтому был сделан такой апгрейд, и она стала премией для русских писателей, живущих за пределами России вообще, независимо от того, уезжали ли они, где они живут — в Кении, в США, в Гвинее-Бисау, в Италии, в Узбекистане. Просто главный принцип — люди, которые пишут по-русски и живут за пределами России.
Ожерельева: А о чем они пишут? Это ностальгия по родине или размышления о жизни, о любви?
Абдуллаев: Мне кажется, что ностальгия — это уже немного исчерпанный жанр. В какой-то момент — да, мне казалось, что в конце 1990-х — начале 2000-х ностальгия, причем ностальгия не по России и не по Союзу, а ностальгия по тому, что было.
Ожерельева: В целом было?
Абдуллаев: В целом было, по части своей биографии. Но мне кажется, что это сейчас уходит. Приходят новые имена, новые авторы. Многие из них уже не помнят Советского Союза, и они пишут по-новому. Ностальгия, мне кажется, как жанр, постепенно уходит в прошлое.
Ожерельева: Кто сегодня герои произведений?
Абдуллаев: Я бы не стал делить на какие-то жанры. Русские писатели за пределами России пишут в огромном количестве жанров. Это может быть фантастика, как у супругов Дяченко, которые пишут на Украине. Это могут быть исторические детективы, как у Далии Трускиновской, которая живет и пишет в Латвии и тоже номинировалась на «Русскую премию». Это может быть фэнтези, как у Мариам Петросян, которая живет и пишет в Армении.
Все эти люди так или иначе были связаны с «Русской премией». Либо это может быть что-то о современной жизни. То есть жанровое разнообразие колоссальное. Единственное — просто эти люди живут вне России, и они пишут и будут писать по-русски, никогда не перейдут на какой-то другой язык.
Ожерельева: Вы допускаете, что «Русская премия» — это некая ниточка, которая связывает проживающих вне России?
Абдуллаев: Канат, это не ниточка.
Ожерельева: Целый канат?
Абдуллаев: Для ниточки это, я бы сказал, солидно. Это канат. Я не знаю, как называется эта штука, которой буксиры тянут корабли за собой. Это очень сильная и мощная вещь.
Я не люблю слова «институт», «организация». Я бы даже сказал так. Значит, «Русская премия» — раз. Во-вторых, Московская поэтическая биеннале, куда очень часто приглашаются поэты, живущие за пределами России. Я даже не знаю, что еще можно назвать наряду с такими действительно сильными организациями, направленными на поддержку русских авторов, живущих за пределами России.
Ожерельева: Сегодня мы живем в глобальном мире. Вы рассказали свою историю о том, как вы узнали, как были приглашены на эту премию, стали участником. А как узнают другие? Через Интернет, или это продвижение в газетах, это реклама на телевидении?
Абдуллаев: Телевидение — отчасти. Прежде всего — Интернет, потому что люди им пользуются, независимо от возраста. Все освоили Интернет, все сидят, все смотрят. А для писателя, пишущего по-русски, это зачастую единственная возможность как-то о себе заявить.
Многие, конечно, успешно публикуются у себя на родине, но вы понимаете, что русскоязычная аудитория, скажем, в Армении или в Таджикистане, в Кыргызстане небольшая, и она сужается, как шагреневая кожа. Поэт еще может писать для двух-трех человек, хотя и это, мне кажется, скорее воображаемая картина, чем реальная. Всем нужен читатель.
Ожерельева: Массовый.
Абдуллаев: Нет, вы знаете, массовый читатель нужен писателям детективов и прочего подобного «хозяйства». Я очень уважаю этих людей, но чтобы найти своего читателя, чтобы отыскать одного читателя, нужно, чтобы тебя прочитали человек сто. Двух читателей — чтобы тебя прочитали человек 200. Вот в чем дело.
Не нужен массовый читатель. Массовая любовь, массовый интерес, может быть, кому-то нужен. Мне, например, нет. Но чтобы найти своего читателя, естественно, текст должен быть прочитан большим количеством людей. Тогда есть вероятность, что он дойдет до того читателя, для которого ты пишешь.
Ожерельева: Словосочетание «лауреат „Русской премии“ — можно сказать, что это призвание и признание того, что ты делаешь? Что дает премия?
Абдуллаев: Скажем так, она дает две вещи. Она дает ощущение того, что то, что ты делаешь, кому-то нужно, поскольку о тебе узнает больше людей. Я подчеркиваю — «о тебе» не как о конкретном Иване Ивановиче или Петре Петровиче.
Ожерельева: Как о писателе.
Абдуллаев: Нет, просто твой текст исчезает в этом сегодняшнем жутко плотном, жутко гудящем, как пчелиный улей, информационном пространстве, где любой голос, даже выкрикнутый в микрофон и мегафон, тонет. Сегодняшнее информационное пространство, и литературное в том числе, безумно плотно. Огромное количество информации. Если ты сидишь в келье и что-то пишешь, и, в общем, тебе и не нужно, чтобы о тебе знали, но ведь ты же пишешь для кого-то.
«Русская премия» дает возможность быть услышанным. Например, у меня выходила единственная книжка, все мои публикации — в толстых журналах. Книжка у меня выходила только одна, и она была издана благодаря «Русской премии», это входило в пакет самой премии. Иными словами, я с продажи этой книги ничего не получил, но факт, что книга попала в магазин.
Сколько мне после этого ни предлагали печататься, ничего как-то не получалось, потому что издательства всегда более склонны печатать авторов уже гарантированно покупаемых. Никто не склонен рисковать в состоянии кризиса книжного рынка. Благодаря «Русской премии» у меня была издана книжка.
Ожерельева: Какие-то предложения потом поступали вам от литературных журналов?
Абдуллаев: Я начинал уже сотрудничать с журналами «Дружба народов», «Октябрь» до «Русской премии». Тут как раз подкрался этот замечательный кризис, поэтому какие-то дополнительные предложения от книгоиздателей куда-то ушли. И в итоге ничего так и не было издано.
Ожерельева: Очень много трудностей и сложностей на пути, чтобы стать участником, войти сначала в длинный список, а потом в короткий?
Абдуллаев: Колоссально трудно, для этого надо написать хороший текст, и все.
Ожерельева: Подать заявку?
Абдуллаев: Вся трудность, вся сложность — это процесс написания, редактирования, доведения до ума. Мне кажется, что сложнее этого ничего не бывает.
Вот сейчас меня пригласили, я неожиданно для себя вошел в этом году в шорт-лист. Потому что я в этом году ничего не подавал. Я вдруг обнаружил себя в длинном листе. Ну, обнаружил. Потом я попадаю в короткий список, получаю письмо от «Русской премии». Я спрашиваю, а кто меня номинировал?
Ожерельева: Кто же?
Абдуллаев: Оказалось, что это журнал «Дружба народов». Они опубликовали повесть «Год барана». Да, я оговорюсь, что я пишу под псевдонимом Сухбат Афлатуни. Как Евгений Абдуллаев я выступаю больше в качестве эссеиста и литературного критика. Так сложилось. Я придумал себе псевдоним в «доинтернетную» эпоху.
Сейчас-то, конечно, уже никакими псевдонимами баловаться не стал, щелчок в поисковике — и все знают не только как тебя зовут, но и как зовут твоих бабушку, дедушку, тетю по маминой линии. Но пишу я под псевдонимом Сухбат Афлатуни. И под этим псевдонимом был опубликован «Год барана», он был номинирован журналом «Дружба народов». Я оказался здесь.
Ожерельева: Вы сказали, это повесть. Сколько вы писали ее? Сколько сил уходит на это?
Абдуллаев: Вы знаете, никакого хронометража здесь нет. Повесть может писаться годы. То есть у каждого своя скорость. Я эту повесть написал где-то за год. Но это не значит, что я целый год сидел и писал эту повесть.
Я периодически упирался лбом в какую-то там невидимую стеклянную стену, откладывал, чувствовал, что не могу дальше писать. Через какое-то время возвращался, дописывал, переписывал. Ну, обычный, нормальный писательский труд, как мне кажется.
Ожерельева: Какое время суток плодотворнее для вашей работы? Возможно, время года?
Абдуллаев: Осень, конечно. Это профессиональное наше время года. Какая работа летом, когда ты сидишь только и ищешь глазами кондиционер? А время суток — мне было всегда легко работать, как человеку семейному, ночью, когда все уже спят. Потом просто стали глаза болеть от компьютера ночью, и пришлось из совы переквалифицироваться в жаворонка.
Ожерельева: Расскажите, как приходит вдохновенье? Как появляется название повести? Как появляются жанровые окраски? Как это все выходит?
Абдуллаев: Ну, это вопрос про сороконожку, которая, когда задумалась о том, как ее 40 ног ходят, разучилась ходить. Я об этих вещах просто не задумываюсь. Как оно приходит? Как я это все делаю?
Мне кажется, что это кухня. Когда вы что-то готовите, конечно, можно потом написать книгу рецептов. Но в принципе, мне кажется, что это та кухня, которая для читателя не интересна и не нужна. Зачем читателю знать, какой свежести мясо я нарезал, на каком рынке я купил мясо, из которого сделал это блюдо. Поэтому, мне кажется, что это не скрытность, это просто чувство ненужности того, чтобы открывать дверь на свою кухню, где чад, пахнет подгорелым луком. Это вопрос о вдохновении.
Ожерельева: Вы общаетесь с другими писателями?
Абдуллаев: Да, конечно.
Ожерельева: К чему сводится это общение? Что вы обсуждаете?
Абдуллаев: Как правило, редко говорим о литературе, больше о каких-то других вещах. Понимаете, прозаики — люди очень закрытые. С поэтами, например, легче говорить. Поэты как-то более коммуникабельны. И даже мрачные поэты все равно веселее даже таких веселых прозаиков.
Прозаик — это человек, который работает постоянно. Поэт — он не всегда поэт, он поэт не 24 часа в сутки. Поэт, пока его не требует к священной жертве Аполлон, может общаться, летать, заниматься другими делами. А прозаик — это повседневный труд, даже когда ты не пишешь, у тебя все равно в голове обыгрываются какие-то сюжетные схемы, какие-то слова, ты вслушиваешься в речь людей, ты невольно подслушиваешь.
Прозаик — такой профессиональный подслушивальщик, подглядывальщик. Поэтому работа прозаика — это 24 часа в сутки (чуть было не сказал — 25 часов в сутки).
Ожерельева: Прозаик должен знакомиться с другими авторами, с произведениями других авторов?
Абдуллаев: Прозаик должен быть, конечно, очень начитан, но желательно чтобы процесс чтения заканчивался до того момента, как он сформировался в качестве прозаика.
Ожерельева: Почему?
Абдуллаев: Потому что когда ты уже, так сказать, сформировался, если ты начинаешь в таком же темпе читать дальше, то уже некогда будет писать. Тебя же это будет сбивать. Может быть, кто-то так делает, я не знаю, но, по крайней мере, мои знакомые прозаики больше писатели, чем читатели.
Ожерельева: То есть нужно просто углубляться в себя большей частью?
Абдуллаев: Нет, это, знаете, как у музыкантов. Я когда-то пел в хоре, и вот мы пришли на какой-то концерт, собрались слушать выступления других хоров. Наш руководитель нас выгнал из зала и сказал: «Ни в коем случае до своего выступления не слушайте, как поют другие».
Это не значит, что я вообще никого не читаю. Я читаю других прозаиков, но эту интенсивность чтения не сравнить с той, которая у меня была раньше. Вообще, например, Параджанов считал, что нужно читать активно до 28 лет. Потом это уже не нужно.
Ожерельева: Когда вы были членом жюри «Русской премии», на каких основаниях строился выбор жюри, по какому принципу?
Абдуллаев: Вы знаете, как-то сложно. Принцип — это качество текста.
Ожерельева: Сколько членов жюри в «Русской премии»?
Абдуллаев: Я не могу вам точную цифру назвать, потому что я был членом жюри пять лет назад, и поэтому я не помню, сколько было тогда, и не знаю, сколько сейчас. Главный принцип — это качество текста, то есть там ни на что другое, как я понимаю, внимания не обращается.
Живет ли этот человек в Штатах, или он живет в Азербайджане, сколько ему лет и так далее. То есть главный формальный критерий «Русской премии» — проживание автора за пределами России, и содержательный критерий — это качество того, что он прописал.
Ожерельева: Каждый из членов жюри принимает собственное решение, и потом они коллективно совещаются?
Абдуллаев: Нет, просто выставляют баллы, а потом идет подсчет.
Ожерельева: На тот момент вас кто-то удивил по-настоящему? Стал ли этот человек лауреатом?
Абдуллаев: Как ни странно, почти все, кому я тогда поставил высокий балл, стали лауреатами, может быть, за исключением интересного прозаика из Армении Вилена Манвеляна, он, по-моему, тогда не получил какую-то большую премию, я не помню, вошел ли он в короткий список.
И тоже, мне кажется, замечательный прозаик из Украины Инна Лесовая, повесть «Счастливый день в Италии». Мне очень понравилась эта повесть, но, к сожалению, она тоже не вошла.
Ожерельева: То есть бывают такие случаи?
Абдуллаев: Но есть же другие, мои коллеги. Я не настаиваю, так сказать, на своем выборе, я тоже могу где-то ошибиться.
Ожерельева: Что бы вы как писатель хотели пожелать «Русской премии»?
Абдуллаев: Продолжаться — раз. Пожалуй, больше даже и ничего, кроме того, чтобы она продолжалась. Хотя я прекрасно понимаю, что у каждой премии есть свой срок жизни, и, вероятно, наступит момент, когда в нынешнем своем состоянии «Русская премия» себя исчерпает.
Но я желаю, чтобы, во-первых, она продолжалась, а, во-вторых, была, что называется, актуальна. Чтобы она не превращалась в какую-то рутинную вещь, например, что сегодня у нас 52-й год вручения «Русской премии». Это было бы, конечно, мне кажется, неинтересно.
Источник: rus.ruvr.ru