Этим летом «Усадьба Jazz» пройдет в Архангельском уже десятый раз. При том что джаз в России по-прежнему на уровне музыки для ценителей, перед организаторами только и остается что снимать шляпу. В интервью корреспонденту РБК daily МАКСУ ХАГЕНУ президент «Усадьбы Jazz» МАРИЯ СЕМУШКИНА рассказывает о смене поколений, озвучивает первых артистов этого года.
— Для вас каковы основные качества джаза?
Этим летом «Усадьба Jazz» пройдет в Архангельском уже десятый раз. При том что джаз в России по-прежнему на уровне музыки для ценителей, перед организаторами только и остается что снимать шляпу. В интервью корреспонденту РБК daily МАКСУ ХАГЕНУ президент «Усадьбы Jazz» МАРИЯ СЕМУШКИНА рассказывает о смене поколений, озвучивает первых артистов этого года.
— Для вас каковы основные качества джаза?
— Это музыка, которая заставляет преобразовываться и тянуться куда-то вверх. Своего рода высшая математика. Не просто фон — хотя такой музыки тоже много, и, к сожалению, у нас в стране джаз часто воспринимают именно так. У нас в России редко можно услышать, чтобы играл серьезный джаз — он требует соответствующей акустики и обстановки. Но мы к этому близки. Множество музыкантов появилось и выросло на моих глазах и даже с моей помощью — мы делали конкурсы молодых исполнителей. И это люди мира, артисты, которые могут учиться в колледже Беркли, приехать сюда и привезти ребят, с которыми они там играли — а те уже потенциальные обладатели «Грэмми». У таких музыкантов вообще карьера развивается очень спонтанно: вчера он играл в клубе, его заметили — и пошло-поехало. У нас, конечно, такой динамики нет. Нет таких событий, изданий, премий. На джазовую премию в Париже все приходят в вечерних платьях, и ее транслируют по центральному каналу. У нас невозможно пока представить, чтобы джаз был в таком социальном контексте.
— Как раз мы подходим к вопросу о востребованности джаза в России в принципе…
— На мой взгляд, здесь надо говорить не о России, а о достаточно крупных городах и аудитории, которая так или иначе связана с джазом. Это люди, безусловно, с хорошим образованием, воспитанием, они себя как-то по-особенному формируют. По моим наблюдениям, если человек тебе говорит, что слушает джаз, то можно ожидать, что он будет особенным, необычным — это скорее ситуация, выходящая и ряда вон. А во Франции — в порядке вещей. Представьте себе, что в гостинице консьерж тебе говорит, что ходит в такой-то и такой-то джазовый клуб. И ты думаешь: «Боже мой! Это же просто консьерж в отеле!» Конечно, культура европейская интересна тем, что у них все это движение началось еще в конце 40-х, после войны. А в Америке все пошло еще раньше. У нас в СССР был джаз, Сталин даже выписывал музыкантов из тюрем. Оркестр Олега Лундстрема имел очень большую историю, но это все было против системы — опасно, никто не взращивал. А в Европе те, кто приходит на фестиваль Montreaux или Венский джазовый фестиваль, слушают такую музыку всю жизнь. Они ее понимают! У нас новое поколение поклонников джаза, по-моему, формируется только сейчас. Дай бог, лет через 30—40 мы тоже придем к подобной аудитории. Те, кому сейчас 20—40 лет, кто вырос в новой России, не смотрит телевизор, готов путешествовать по миру, владеет иностранными языками — если их, конечно, не сломает и не изменит политический строй, — это и будет новое поколение. Это мой зритель сейчас.
О ПРОГРАММЕ
— Когда вы включаете в состав участников Markscheider Kunst или Red Elvises — это уступка публике или все-таки расширение «Усадьбы Jazz» в параллельные сферы?
— Ради уступки публике надо приглашать скорее певицу Елку. Мне кажется, что мы все равно держимся в собственном конкретном ключе и в массовость не уходим. Те же Red Elvises мне нравятся тем, что они создают невероятный драйв своим рокабилли. И это не пошло, их музыка не резанет слух тем, кто придет с другой площадки. У нас-то слушатель достаточно тонкий, у него скорее модные группы вызывают отторжение. У нас даже есть площадка для такой, модной музыки — но почему-то именно с нее люди чаще всего и уходят танцевать под блюз или рокабилли. Все это, видимо, ничего не несет — души в этом нет, может быть. А вот в Markscheider Kunst и Red Elvises есть. При этом мы можем смешать джаз и музыку Алексея Айги или этнику Tinavie — не каждый фестиваль может себе такое позволить. Многие слишком заморочены на том, чтобы соответствовать канону. Есть такие уважаемые мной события, как «Джаз в саду „Эрмитаж“ или „Триумф джаза“, но здесь ни шагу в сторону. А мы от них отличаемся, так что туда приходит три тысячи, а к нам тридцать.
— Какие артисты сейчас подтверждены на «Усадьбу Jazz»?
— Из самых важных можно назвать Нино Катамадзе, норвежский электро-джаз Jaga Jazzist, французов Caravan Palace — это такой электро-свинг, у них миллионные просмотры в YouTube. Модный контрабасист Авишаи Коэн — он будет на всех крупнейших фестивалях в этом году. Из «классики» — оркестр Олега Лундстрема, Игорь Бутман, оркестр Владимира Тарасова. Три голландских коллектива в рамках Года Голландии — России. Мы еще в процессе по русским именам, но могу сказать, что обязательно будут участники проекта «Голос» и любимейший мой «Аквариум» в расширенном интернациональном составе. А всего более 50 коллективов на пяти сценах.
О СОВМЕСТНЫХ ПРОЕКТАХ
— Вы можете рассказать о своем партнерстве с зарубежными фестивалями?
— Мы сейчас плотно вошли в сообщество фестивалей и промоутеров, так что нас стали везде приглашать. Так или иначе, ездишь на шоу-кейсы, конкурсы — все ведь строится на личных отношениях. А я очень хочу, чтобы российскую музыку знали и слышали на Западе, чтобы мы были представлены на мировых фестивалях. Иногда это соответствует уровню, иногда нет — особенно в случаях, когда наш артист играет что-то слишком традиционное и меня просят поискать кого-то более специфического: «Вот, мы знаем про ваш русский авангард — Ганелин, Шилклопер. А что есть сейчас?» Есть фестивали, которые хотят что-то типа фольклора с джазом. Мне важно, чтобы вообще все музыканты стали выезжать, а такое происходит крайне редко. Когда общаешься с западными директорами фестивалей, понимаешь, что они ничего не знают про Россию. От этого становится дико обидно. Наше государство ничего для этого не делает.
— Что представляют собой сейчас ваши обменные проекты?
— Прежде всего просим денег у посольства той или иной страны поддержать артиста. В этом году у нас Норвегия, США, Бразилия, Израиль, Венгрия, Франция, Великобритания. Они крайне заинтересованы показать здесь своих джаз-музыкантов. Также мы стремимся задружиться с некоторыми западными фестивалями на предмет выступления русских музыкантов. У нас есть совместный проект с французским фестивалем Jazz a Juan — он проходит на Лазурном Берегу уже чуть не 50 лет, фестиваль класса А, если так можно сказать. В прошлом году я представила там трио прекрасного пианиста Евгения Лебедева, а до этого проект саксофониста Николая Моисеенко. А французы, в свою очередь, показали у нас молодого гитариста и потом пригласили меня в жюри — я выбрала французский биг-бенд, который, надеюсь, мы вскоре увидим. В этом году я смогла добиться, чтобы наш третий конкурс молодых исполнителей проходил на совершенно ином уровне. В жюри будут не только российские журналисты и критики, но и директора авторитетнейших фестивалей мира: швейцарского Willisau Jazz, английского London Jazz Festival, норвежского Natt Jazz. Наши музыканты должны отправляться на Запад, и важно, чтобы Москва и Петербург были частью всего этого процесса. Причем мы делаем все за свой счет, без господдержки. На Западе, кстати, с этим тоже не все хорошо. Например, им много денег может дать государство, а спонсоры — совсем мало. У нас фестиваль скорее окупается билетами, нежели госденьгами или спонсорами. Люди готовы платить и приходить в большом количестве.
О ПЕРЕМЕНАХ
— Можно ли говорить о том, что в нынешней действительности «Усадьба Jazz» достигла неких пределов?
— Нет, я считаю, что все может в любой момент измениться. Я понимаю, что у нас был сложный прошлый год, когда впервые за девять лет фестиваль оказался в серьезном убытке. Это прибыльное мероприятие, но нет никаких гарантий, что эта прибыль будет каждый год. Например, я два года вкладывалась в Петербург — деньги, заработанные в Москве, шли на фестиваль здесь. По сути, питерская «Усадьба» уходила в минус, но на второй год этот минус был меньше, чем в первый. Мне было важно попытаться пробить это «северное окно», как Петр Первый пробивал. Получалось, что проект хороший, коммерческий, но в прошлом году… пошел дождь — и мы сразу потеряли порядка 10 тыс. зрителей! То есть фестиваль в нашей ситуации — это довольно нестабильный процесс. Вряд ли можно говорить о том, чтобы взять кредит и привезти звезду более высокого уровня — не за 20, а 200 тыс. евро. Это совсем другой коленкор, надо быть уверенным, что фестиваль окупится. Каждый раз это риск. Из-за холодной погоды мы и в Москве недосчитались людей в прошлом году. Но мне важно переступить этот уровень, на котором мы находимся сейчас.
— Как вы собираетесь развиваться дальше?
— «Усадьба Jazz», так или иначе, не может себя исчерпать. У нас уже огромная очередь музыкантов, которых мы хотим показать, но их некуда поставить. Фестиваль один, а артистов российских много. Возможно, они и не слишком известны, но в программу есть что ставить. Поэтому наш формат и атмосферу можно повторять еще годами. Другой вопрос, что есть определенная планка, которой мы достигли — в логистике, продакшн, кухне, — ее тоже можно поднимать еще выше. Думаю, что сейчас для нас главное — найти государственную поддержку, одного главного спонсора и двигаться в направлении реально больших имен. Я бы очень хотела привезти Нору Джонс, Брайана Зетцера, Мелоди Гардо, Майкла Бубле, Алишию Кис, The Roots. Свинговая тема — Squirrel Nut Zippers, например. Если говорить о джазовых именах, то это может быть Сонни Роллинз, Кейт Джаррет. Про Стиви Уандера, наверное, даже пока думать не стоит, да и все мечты после него, боюсь, закончатся. Модных ребят мы тоже любим, например с лейбла Ninja Tune, хочется увидеть у нас DJ Bonobo с оркестром. Пусть будет и один большой артист в год, но он должен появиться.
Источник: rbcdaily.ru