В последнее время из-за того, что современная художественная литература тяжело поддается моему восприятию, я все чаще обращаюсь к мемуарам тех, кто жил и живет в наше время. Перечитала недавно и воспоминания рязанца, с которым в конце 60-х годов училась в стенах одного вуза. «Жить было невыносимо, — пишет он о том времени, — но мудрая евангельская заповедь „Блаженны препятствия, ибо ими мы растем“ и здесь оправдывала себя — талантами в ту пору Бог нашу землю не обидел». Вероятнее всего, он имел в виду «удивительное племя» рязанских поэтов. Но если обратиться ко всему Советскому Союзу, можно лишь изумляться; сколько славных шестидесятнических имен взрастили «блаженны препятствия». Абрамов, Астафьев, Бакланов, Володин, Розов… А еще, конечно, Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко, Рождественский, Самойлов… Помню, некоторые ребята в нашей студенческой группе могли часами читать их стихи.
В последнее время из-за того, что современная художественная литература тяжело поддается моему восприятию, я все чаще обращаюсь к мемуарам тех, кто жил и живет в наше время. Перечитала недавно и воспоминания рязанца, с которым в конце 60-х годов училась в стенах одного вуза. «Жить было невыносимо, — пишет он о том времени, — но мудрая евангельская заповедь „Блаженны препятствия, ибо ими мы растем“ и здесь оправдывала себя — талантами в ту пору Бог нашу землю не обидел». Вероятнее всего, он имел в виду «удивительное племя» рязанских поэтов. Но если обратиться ко всему Советскому Союзу, можно лишь изумляться; сколько славных шестидесятнических имен взрастили «блаженны препятствия». Абрамов, Астафьев, Бакланов, Володин, Розов… А еще, конечно, Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко, Рождественский, Самойлов… Помню, некоторые ребята в нашей студенческой группе могли часами читать их стихи.
В последнее время из-за того, что современная художественная литература тяжело поддается моему восприятию, я все чаще обращаюсь к мемуарам тех, кто жил и живет в наше время. Перечитала недавно и воспоминания рязанца, с которым в конце 60-х годов училась в стенах одного вуза. «Жить было невыносимо, — пишет он о том времени, — но мудрая евангельская заповедь „Блаженны препятствия, ибо ими мы р
«Жить было невыносимо…» О себе я такого не сказала бы. Я плохо знаю автора этих слов, но возможно, что у него-то был повод написать так. Может быть, это связано с той диссидентской историей, в которую оказались вовлечены и некоторые студенты? Все они симпатизировали пришедшей в вуз необычной, экстравагантной преподавательнице, у которой на все было свое, противоположное принятому, суждение. Другие студенты на это не поддались и даже побаивались бескомпромиссности, безапелляционности ее взглядов. Сегодня ты у нее почти гений, а завтра — уже дурак. Права только она, все остальные — недоумки. Есть наши, потому что думают, как мы, и есть — вообще никто. Узнаёте сегодняшний ход мыслей некоторых «креативных» людей?.. А еще: у нас в стране все плохо, хорошо только там… Это нынешнее чувствуется и в некоторых мемуарах.
Читаю воспоминания человека из кружка поэта, возведенного сегодня в ранг мировых. Пишет он, например, о кино своего детства, восхищается лишь трофейными фильмами, называя их, между прочим, крадеными… Это как? Во всей книге редко встретишь уважительное слово о каком-нибудь известном советском писателе, положительные, восхищенные эпитеты лишь для авторов с Запада. Тот же Евтушенко упоминается в нелестном контексте. А вот такой факт. Однажды автору представилась возможность съездить на Север, чтобы написать «халтурку» для «Пионера» (пренебрежительно: «Был такой журнал»). Видя, как в бухгалтерии редакции, не говоря ни слова, выдают ему на командировку пачку денег (для детей тогда было ничего не жалко), предприимчивый автор сообразил: «А можно не на Север поехать, а на Юг?!» Переписали, к его восторгу, командировку в южный приморский город. Он и друга-поэта туда же сосватал. То-то, вспоминает, погуляли-покутили они на курорте за государственные «совковые», как теперь было бы сказано, денежки! А мы, подростки, читали потом в журнале лицемерную «халтурку», принимая за чистую и искреннюю монету.
После знакомства с некоторыми мемуарами признаюсь, что изрядная доля любви к традиционно несколько десятков лет почитаемому в нашем обществе отряду шестидесятников в моей душе истаяла. Поспособствовала этому и история о том, как Сергей Никитин не соизволил прийти на юбилей Юрия Башмета, о чем всех оповестил через Интернет. Из книг я давно уже поняла, что можно хорошо жить и с постоянным кукишем в кармане. А еще лучше — время от времени показывать его окружающим. Ведь, как едко заметил однажды писатель Юрий Поляков, для того чтобы наша власть зауважала и отметила премиями или памятником деятеля культуры, нужно, чтобы он сперва пофрондировал да повозмущался страной. Последовательных же патриотов, бывает, что и за всю жизнь не заметят.
В самом деле, как, например, отмечен настоящий подвиг того отважного библиотекаря, который еще в 90-х годах воспрепятствовал отдаче Америке из наших фондов так называемой коллекции Шнеерсона? Скорее всего никак. Даже имя этого человека не все знают.
Сейчас много говорят о воспитании (или пробуждении?) патриотизма. Да и как не говорить? Ведь некоторые нынешние школьники понять не могут, за какие такие плохие дела убил своего сына Тарас Бульба? Почему Левша вернулся аж из самой Англии в Россию?..
Источник: rus.ruvr.ru