— В вас заговорила не только певица, но и мама двоих сыновей?
— В вас заговорила не только певица, но и мама двоих сыновей?
— Как мама я отлично знаю, каким дефицитом являются сегодня живые концерты для детей. И как немного записывается качественной детской музыки. Когда мой младший сын Даня был маленьким, я вдоль и поперек излазила интернет и Горбушку в поисках чего-то похожего на пластинки моего детства, например на «Бременских музыкантов», только современного. Мне попадались тонны музыки, записанной на компьютерных самоиграйках. И мой сын слушал все тех же «Бременских музыкантов», а еще Утесова и Армстронга. И я задумалась о том, что, если я хочу, чтобы у него на полке стояла хорошая детская пластинка, я должна сделать ее сама. Так что для меня эта программа и этот альбом — очень логичное продолжение материнства. Но вы не первый удивляетесь! У нас сейчас, как ни странно, творчество, адресованное детям, стало почти маргинальной отраслью культуры. Вот пример: недавно в зале Чайковского прошел грандиозный «Мультконцерт» — Оркестр кинематографии под управлением Сергея Скрипки вместе с солистами исполняли песни из любимых мультиков нашего детства, на экране шли синхроны из этих лент, подпевал весь зал. Но что поразило: ни один телеканал не заинтересовался съемками проекта! Та же ситуация в регионах: предлагаешь детскую тематику — и не встречаешь отклика. Возможно, это связано с тем, что на детских билетах много не заработаешь?
Я впервые в жизни не только пою не свои песни, но и продюсирую чье-то творчество. И для меня как продюсера это ситуация вызова. А как для артиста — совершенно особенная история, потому что работать с детьми — это отдельное искусство. Теперь — почему именно Андрей Усачев? Потому что я очень люблю то, что он делает. Еще не будучи с ним лично знакома, я покупала Дане его книжки, все подряд. Стихи Андрея — умные, добрые, смешные. Что еще важно — современные. Чуковский, Маршак, Заходер — прекрасно, но в их время не было компьютеров, а сейчас есть, и про это тоже должны быть детские стихи. А еще у Андрея чудесные песни, которые он написал сам или в соавторстве с композитором Александром Пинегиным. Это прекрасная, чистая детская музыка, целый мир, настоящий сундук с сокровищами. Слушая диск Андрея, записанный им под одну гитару, я мысленно прикидывала — вот бы каждой песне полноценную аранжировку, да с моими музыкантами записанную, да в хорошей студии… А потом мы, случайно или неслучайно, познакомились — и очень быстро сделали совместную программу. Я настолько люблю эти песни, что сначала готова была им просто подпевать. У нас состоялась премьера в ЦДХ, потом появилась идея записи, потом компания «Миэль» сказала, что поддержит наш проект — и мы с моей группой на полгода засели в студию. Все вообще развивалось очень быстро — и вот я держу в руках альбом «Детская площадка № 1», и он мне безумно нравится.
Когда Данька рос, ему очень не хватало такой пластинки, как та, что мы сейчас сделали. Он очень любил разглядывать обложки, буклеты, слушая музыку. А разглядывать-то было особенно и нечего! Поэтому появилась идея: музыкальный диск должен жить в книжечке, где будут все тексты и подробные иллюстрации к каждой песне. И когда музыка была уже записана, мы отправили демо питерской художнице Маше Якушиной. Она послушала песни — и нарисовала нам гражданку Петрову, в которую я тут же влюбилась, а за ней и всех остальных персонажей из 20 песен. Очень люблю такой стиль, как Машин, он резко отличается от массовой конфетно-слащавой продукции… Мне хотелось, чтобы и песни Саши и Андрея зазвучали так же свежо. Детям надо давать самое лучшее — в смысле пищи физической и духовной. Чтобы музыка была не пластиковой, дежурно аранжированной на компьютере, а свежевыжатой из живых музыкальных инструментов.
— Как удалось избежать соблазна «вдвинуть» на пластинку хотя бы пару ваших собственных песен?
— Вот на сегодня у меня достаточно материала на собственную детскую пластинку, причем больше половины его написано как раз в последние полгода. Оказывается, я тоже это умею. Кое-какие идеи, кстати, подбрасывает Даня, мне остается только развить сюжет. Но в период работы над «Детской площадкой № 1» у меня было желание сделать именно песни Андрея и Саши. Мне кажется, они прекрасны, и детям просто полезно будет их слушать.
— А почему наше общество так неласково к детям? Если уж гораздо более жестко, казалось бы, устроенное советское общество оставило нам замечательные мультфильмы и песни, а сейчас этого практически нет.
— Позвольте, я процитирую Александра Сокурова. Меня поразила его фраза, сказанная в Венеции, где недавно победил его фильм. Александр Николаевич сказал про российский капитализм, что это существо недопридуманное и недосозданное, на сегодняшний день у него нет ни сердца, ни ума, а есть только желудок и прямая кишка. И что этим существом надо заниматься дальше, и может быть, тогда появятся люди социально ответственные, понимающие, что не только в зарабатывании денег смысл деятельности, что нужно еще и думать о стране, в которой ты живешь, о ее будущем. Мы ведь не единственные на свете проходили период первоначального накопления капитала — думаю, во времена, описанные в фильме «Однажды в Америке», там тоже не особо развивали детскую культуру. Забота о ней — удел развитого гражданского общества, понимающего свои перспективы. Пока что у России перспективы ужасающие. Когда читаешь демографическую статистику, волосы встают дыбом. Вот наше правительство ввело материнский капитал — молодцы, хотя надо было бы лет на 10–15 лет раньше начать. Мы иначе просто вымрем.
— Вы проверяли ваши песни на Дане?
— А как же? Многажды. Во-первых, он пел усачевские песни задолго до знакомства с автором. А когда мы с Андреем начали работать над «Детской площадкой», Даня пришел на первую репетицию и сказал: ой, а вот эту песню мы в первом классе проходили на пении… Потом он слушал все наши репетиции, знает программу наизусть. Даже выскочил на сцену на премьере — так ему хотелось спеть песню Колобка. Зал видел, что все происходит экспромтом, и взял сторону ребенка, так что я отдала ему микрофон, и он громко и решительно запел. Потом разок сбился, но не растерялся, допел, поклонился — и ушел, вкусив аплодисментов. Но недавно, когда я ему предложила: «Данька, может, опять на концерте что-то с нами споешь?», он ответил: «Мама, ты что? мне девять лет, я уже взрослый, мне надо рок-музыку слушать».
— Вы сказали, что «Детская площадка» — ваш проект не только исполнительский, но и продюсерский. Однако вы всегда себя позиционировали в отдалении от грубой прозы жизни, таким творческим одуванчиком или ромашкой. Как вам, хрупкой сочинительнице и певице, в этом суровом мире предпринимательства?
— Да, это первый мой опыт продюсерства. Организовывала процесс записи, вела переговоры с инфоспонсорами, и даже концертный зал «Мир» на 24 сентября арендую как индивидуальный предприниматель Ирина Богушевская, чтобы избежать накруток от посредников. У нас цены начинаются от 400 рублей — только потому, что все делаю сама. Любой посредник, минимизируя свои риски, сделал бы билеты раза в два дороже. Я убедилась, что могу быть неплохим продюсером, но начала с того, что нашла прекрасную помощницу, нашего координатора, Ольгу Гусинскую, самой все это вытянуть было бы просто нереально. У нас существовал план работы над проектом. Запись и сведение мы закончили в июне, буклет нам отрисовали в июле, 29 августа мы отдали готовые диски в издательство «Мир детства» и вот на днях увидели тираж… Все — так, как должно быть в идеале. Если бы так продюсировался мой предыдущий проект «Шелк», он бы, может, имел гораздо больший резонанс. Во всяком случае не было бы такого бардака, как когда я одна носилась со студии, где шло сведение диска, в типографию, где тираж одноименной книжки печатался в ночь перед презентацией проекта в «Крокусе». Когда вспоминаю, покрываюсь холодным потом… Но надо понимать: продюсер — это отдельная профессия. Когда у тебя как у администратора полный порядок и ежедневник расписан на месяцы вперед, то все это делается за счет ресурсов и сил, которые в этот момент могли бы отвечать за творчество. Надо делать выбор. Я получила дико интересный опыт, но, как только отыграем презентацию «Детской площадки», сейчас же прекращу этим заниматься, потому что 20 октября у меня будет сольный концерт с оркестром в Светлановском зале Дома музыки. И чтобы все там прошло хорошо, мне нужно быть исключительно феей, а не менеджером. Думать только о музыке, о том, как все должно прозвучать, как найти консенсус с автором аранжировок, замечательным композитором Вячеславом Сержановым… И потом, знаете… наверное, это какие-то интеллигентские комплексы, но я бы никогда в жизни не смогла провести такие переговоры, как, допустим, по продвижению «Детской площадки» на радио, по поводу своей авторской пластинки. Не то что я меньше уверена в нужности своей собственной музыки, но вот такого аллюра в ее продвижении у меня нет, эту грань я не могу перейти.
— Позвольте наивный вопрос: может, некоторым нашим мэтрам эстрады вроде Киркорова или Билана, у которых в творчестве сейчас застой и самоповторение, попробовать для оживления окунуться в детскую тематику, до сих пор им совершенно чуждую, и это бы дало толчок для возрождения к какой-то новой творческой жизни.
— Я была бы только счастлива, если бы наши звезды всерьез и ответственно начали заниматься детскими песнями. Тут одна проблема: вкусовая. Вы же понимаете — даже если они это сделают, вряд ли они резко поменяют свой стиль. И мы получим то, что у нас и так уже есть — «Детская новая волна», или как это называется. Сколько их, детских ансамблей, где маленькие солисты имитируют Эдиту Пьеху. О’кей, пускай цветут все цветы, но вы поняли мою мысль? Если Дробыш или Матвиенко начнут писать детские песни, то какие это будут песни? Вспомните девочку из недавнего детского «Евровидения», ей 11 или 12 лет, и она поет про первое свидание, первое прикосновение. Ну, это не текст для 11-летней девочки! Я не говорю, что она обязательно должна петь про плюшевых мишек или божьих коровок. Но интонация, с которой это делается… Опять я про Андрея Усачева: почему продвигаю его творчество — потому что о взрослых вещах (например, о правилах хорошего тона в дивной книжке «Этикет») он умеет разговаривать с детьми на свойственном им языке. Без сюсюканья и пошлости. Детям нужен такой добрый, мудрый и веселый учитель. А те взрослые, которые пишут для 11-летних девочек песни про первое прикосновение… Я не ханжа, но, честно сказать, мне это напоминает американские конкурсы красоты, когда маленьким девочкам делают взрослый мейк-ап, завивают им волосы, одевают в купальники и ставят в привлекательные позы. Мне кажется, это все просто отвратительно.
— Готовясь к беседе, хотел посмотреть в интернете сами песни «Детской площадки», но не нашел. Вы не сторонник вывешивания музыки для свободного скачивания?
— Когда мы только сводили альбом, я выкладывала у себя в блоге наши демозаписи, и люди их спокойно скачивали. «Шелк» не вывесила только по той причине, что хотелось выложить его уже на обновленном своем сайте, где были бы не мрачные черные страницы с белым шрифтом, а наоборот. Просто из-за запарки руки тогда не дошли. Мое отношение к интернету таково: это данность, с которой мы можем соглашаться или нет, но она есть. И факт в том, что любой самый закодированный релиз на следующий же день появится в Сети. Но здесь нужно различать две ситуации. Первая — это свободное распространение. Если люди скачивают твои песни и обмениваются ссылками с друзьями, это прекрасно, спасибо им большое. Но когда скачанные из интернета записи чужие дяди начинают продавать на лотках, это уголовка, и она должна преследоваться по закону.
— Борис Гребенщиков говорит: пираты, не пираты — главное, чтобы люди услышали музыку.
— Гребенщиков — вообще отдельный человек. Сколько ни проходит лет, его творчество остается таким же свежим. Притом что колоссальный умница, очень многое его до сих пор цепляет. Не окуклился, как большинство мэтров, которые все про все поняли и потеряли интерес к миру — а это для творчества верная смерть… Я была без ума от его альбома «Лошадь белая», который скачала как раз с портала Kroogi.ru, где действует система «заплати, сколько сможешь», перевела эсэмэской какую-то максимально возможную сумму… Потом брала его с собой на гастроли, слушала в поездах и самолетах. Там есть одна песня, «Сокол», которая мне представляется вообще самой важной песней на русском языке за последние 10 лет.
— Недавно я спросил у вашего бывшего супруга Алексея Кортнева, не хочется ли ему по старой памяти спеть с вами дуэт.
— Да это было уже, четыре года назад во МХАТе. Мы с Алексеем Иващенко перевели довольно большой массив текстов Антонио Жобима (бразильского классика босса-новы. — «Труд») на русский язык и вместе с «Миэлем» сделали большой фестиваль босса-новы. Позвали туда любимых артистов — и в том числе, конечно, Лешу. И там мы с ним спели дуэтом «Corcovado», по-моему, это было красиво. Еще у нас с ним была дуэтная песня «Сердце ангела» для проекта «Нечетный воин» группы «Би-2».
— Но я имел в виду авторскую песню — его или вашу, а не чью-то еще. И он сказал, что такая песня пока не сочинилась.
— Знаете, если она не сочинилась 25 лет назад, когда мы были женаты, то было бы странно ей сочиниться сейчас. С какого перепугу? (Смеется.)
— Зато он рассказал о том, как написалась песня «Шла Саша по шоссе» с недавнего альбома группы «Несчастный случай» «Тоннель в конце света».
— Я прекрасно знаю эту песню и людей, которые делали на нее клип: когда я пришла к ним на студию, они как раз доделывали «Сашу», там на столе как раз лежали Сашины ноги в кедах. Вообще превосходный альбом. Превосходный! Леша, мне кажется, достиг высокой степени зрелости и мастерства, при этом оставшись очень ранимым и чутким к каким-то важным вещам. Качество, без которого ничего настоящего невозможно сделать. Хотя та же «Саша» мне кажется дико пессимистичной и абсолютно отчаянной песней. Многие со мной спорят — да вы что, там же все хорошо кончилось, она дошла со своими бедами до Кремля и всем все объяснила.
— Грозная на самом деле песня.
— Грозная, правильное слово вы сказали, потому что на альбоме Саша появилась в ноябре 2010 года, а уже в декабре она пришла на Манежную (Ирина имеет в виду массовые молодежные выступления после убийства футбольного болельщика Егора Свиридова. — «Труд»), и мало никому не показалось. Пророческим оказался диск. Я очень испугалась, когда 15 декабря, в день ожидавшихся стычек у Киевского вокзала, у меня весь район был оцеплен ОМОНом. Помню, собиралась на день рождения к друзьям, в городе пробки девять баллов, я решила ехать на метро и к станции «Смоленская» шла сквозь строй омоновцев. Это было очень отрезвляющее впечатление: дорогая, ты уверена, что живешь в своей прекрасной оранжерее, но вот оно, уже у твоего порога, еще чуть-чуть — и ворвется внутрь.
— Вам после этого не захотелось взорвать свое собственное творчество, резко повернуть его от ваших привычных «нежных вещей» совсем в другую сторону?
— Это очень хороший вопрос. Да, я тоже езжу по стране и вижу, как живут люди где-нибудь между Соликамском и Пермью. Но у меня никогда не было намерения что-то взрывать. Я по жизни скорее ткач, чем подрывник, скорее созидатель, чем разрушитель. И как-то творческая железа в моем организме изолирована от рассудка, которым оцениваю политическую ситуацию. Я классический лирик, который вытягивает песню изнутри себя, как паук паутину. А социальную тему развивают, мне кажется, те, кто склонен конструировать реальность вокруг себя. Может, если я начну принимать все, что здесь происходит, совсем вплотную к сердцу, единственным выходом останется Шереметьево. Но моя публика — здесь, я думаю и пишу по-русски. Мне хочется, чтобы и дети мои жили здесь. Поэтому заключила некий компромисс с самой собой. Я терплю то, что не могу изменить — и пытаюсь изменить то, что могу. Это не квасной патриотизм, но мне хочется, чтобы в стране хоть что-то изменилось к лучшему. Я уважаю тех, кто не оставляет попыток. Вот этот детский проект — моя личная попытка изменить реальность.
Да и просто то, что я продолжаю петь свои песни — это тоже своего рода попытка противостоять мейнстриму; сто раз уже можно было бы смириться с тем, что восьмидесяти процентам населения сегодня нужен Стас Михайлов, и не более того. Мне всю жизнь говорили, что с такой музыкой, как моя, здесь нечего ловить. А я пока еще держусь, более того, мы с группой проехались уже несколько раз по всей стране, и везде у нас прекрасные площадки, театральные и филармонические. И впереди — сольный концерт с оркестром в Доме музыки на Красных холмах. Это и вызов, и красивая задача, достойная красивых решений.
Смотрите, я пишу песни уже давно. У меня их десятки, и только малая часть пока что издана. Есть в запасе красивые лирические баллады, есть новые песни, которым очень пойдут оркестровые аранжировки, есть театрально-кабарешные песни. Выбрать и составить программу было очень трудно, я даже брала «помощь клуба» — спрашивала читателей своего блога, какие из моих песен они хотели бы услышать с оркестром. Народ набросал мне свои списки, я села и выбрала те песни, которые упоминались чаще всего. Добавила новинок. И отвезла все это богатство Славе Сержанову, которого знаю по фестивалю босса-новы. Тогда он сделал дивные аранжировки Жобима: изысканные, тонкие, умные. И сейчас он пишет аранжировки для моих песен. Честно, когда то, выходя на сцену театра МГУ, я и предположить не могла, что мои невинные экзерсисы за фортепиано разовьются в такие вот серьезные истории, что вообще эта музыка сможет каким-то чудом пробить себе дорогу на такие сцены, как Кремль или Дом музыки. Но ты работаешь, развиваешься, упираешься, и к тебе приходят такие шансы, которые грех было бы не использовать.
И по-хорошему, в новом году надо было бы снова садиться в студию и писаться, есть материал — но, с другой стороны, хочется немножко постоять под паром, ведь у меня последние два года такой возможности не было. Пока мы так активно концертировали с «Шелком» и делали «Детскую площадку», ни фильмы не успевала смотреть, ни книжки читать. Только сейчас одолеваю «Шантарам» (мировой бестселлер австралийца Грегори Дэвида Робертса. — «Труд»), который вышел два года назад, биографию Брэнсона, которая вышла бог знает когда. Чрезвычайно интересная фигура — основатель корпорации Virgin, который когда-то раскрутил Майка Олдфилда и издавал кучу всякой музыки, а теперь имеет железнодорожные и авиационные компании, летает на воздушном шаре — такое, знаете, вдохновляющее чтение.
— «Меланхолию» Ларса фон Триера вы тоже пропустили?
— Должна признаться, я не люблю Триера. Не люблю творчество психически нездоровых художников. Для меня даже Достоевский — сложная тема, сколько ни начинала его читать, чувствовала себя просто больной и откладывала книгу. Допускаю, обществу это интересно как феномен, но, мне кажется, что произведение человека с психическими отклонениями транслирует их дальше, умножает их. Тут очень большой вопрос — чем это оправдывается, какой процесс это рождает в душе. Посмотрела два фильма Алексея Балабанова, борясь с тошнотой: «Про уродов и людей» и еще какой-то. Мне кажется, он ненавидит не просто людские пороки, а само человечество. И вещает об этом из такой бездны, что ему можно только сострадать. Но принимать это как художественное произведение? О’кей, ты показываешь зверские убийства, опустошенных людей, конченых уродов. Но вот оканчивается фильм, идут титры, а я, как зритель, сижу в бешенстве и недоумении — и для чего я два часа смотрела на все это? Ну да, я знаю, такова часть нашей жизни, но дальше-то что мы с этим делаем, вот что важно. Будем в этом болоте квакать или попробуем выбраться? Я испорчена тем, что сформировалась как личность до постмодернизма, и мне кажется, что наши поэты Золотого и Серебряного века — Пушкин, Тютчев, Блок, Гумилев — все-таки о высоких идеалах думали.
— Но как красиво у Триера ненавистное ему человечество накрывается медным тазом! Под музыку Вагнера, в таинственном голубом свечении загадочной планеты Ностальгии, врезающейся в Землю…
— Слушайте, Земля и так может накрыться в любой момент, мы что, этого хотим? Или все-таки есть что-то такое, ради чего несколько тысяч лет человечество пока еще булькает? Мне кажется, сейчас такая острая ситуация, что мастера культуры обязаны понимать, с кем они. (Смеется.) На чьей стороне.
— Разделяете пушкинское убеждение, что гений и злодейство — две вещи несовместные?
— Со мной в свое время случился жуткий кризис. Я готовилась к госэкзамену по философии, своему профильному предмету. Сидела, читала первоисточники по программе. И бес меня попутал полезть во всякие предисловия. Так я узнала, что Сенека — автор «Нравственных писем к Луцилию» — был казнокрадом и взяточником. Да если бы только он один… Тогда я вдруг поняла, что европейская философия, если говорить словами Канта, не обязательно имеет отношение к нравственному закону внутри нас. Эта пропасть между рацио и способом жить стала для меня причиной поворота к восточной философии, в частности китайской, особенно к даосизму. В христианстве душа и тело разорваны, возвысить душу можно, только унизив тело, причинив ему страдания. Не спорю, на этом пути были люди, которые совершали великие подвиги. Но даосизм говорит: можно достичь гармонии гораздо более щадящим способом! Не надо презирать тело, ведь это храм духа, это отличный инструмент для работы над собой. И это система, которую ты исповедуешь буквально своим телом, она входит в твою плоть и кровь. Мне жалко, что когда на 1-м курсе философского факультета студенты проходят даосизм, к ним не приходит мастер ушу или цигун, чтобы наглядно показать, как все это работает. Неудивительно, что страна, исповедующая целостный взгляд на человека, существует больше 5000 лет. Нет уже ни шумеров, ни вавилонян, все это растворилось, а китайцы живы-здоровы.
— Я знаю, вы на Востоке и голос восстанавливали, когда были проблемы со связками.
— И не только со связками — от постоянных простуд и перегрузок на гастролях начался хронический гайморит. Но все, что могла предложить наша медицина, — долбить и вскрывать. А я этого не хотела. Нашла в Китае клинику. Они посмотрели мою томограмму и сказали, что попробуют справиться безоперационным методом — акупунктурой, отварами, иглоукалыванием. Если это не сработает за две-три недели, вот тогда, сказали они, будем рассматривать вопрос об оперативном вмешательстве. Слава тебе, Господи, операции не потребовалось.
— Спрошу про историю, которая сейчас многих трогает, особенно музыкантов — это возня вокруг Артемия Троицкого. Вы имеете к ней выработанное отношение?
— Двойственное. Мне однозначно понятна та ее часть, которая касается автокатастрофы с гибелью женщин-врачей. Я хорошо знаю людей, которые поддержали Троицкого как автоэксперты. Знаю, что была явно, по откровенному заказу сфальсифицирована официальная экспертиза. Что виноваты как минимум оба водителя, потому что и тот и другой автомобили были не на своей полосе, и ни в коем случае нельзя валить вину только на погибших женщин. Артемий абсолютно прав в том, что это пример заказного правосудия и полное безобразие. А вот второе дело, которое касается Вадима Самойлова… Да, подав этот иск, Вадим нарушил все нормы цехового поведения, как я их себе представляю. Если можно говорить о музыкантах как о цехе, Артемий сделал для него больше, чем кто бы то ни был в этой стране, он наш самый первый и главный рок-критик, всем по жизни помогал, и мне, кстати, очень помог, всегда буду за это благодарна. Если ты музыкант, инициировать против этого человека уголовное дело, мне представляется, можно только в наркотическом бреду. Полный неадекват. В конце концов, хочешь за себя постоять — приди и дай в глаз. А с другой стороны, мне не нравится, что Вадима назвали собакой.
— Точнее, его сравнили с дрессированным пуделем, это не ругательство.
— Понимаете, здесь начинается вся эта ерунда с лингвистическими экспертизами, с доказательством того, что он не пудель, не дрессированный и не Суркова. Ну да, мы отлично понимаем, что имелось в виду. И ничего такого неизвестного Артемий не сказал, в тусовке все всё знают. И не особенно это для Артемия резко, он всегда выражался круто. Но все равно есть в этом что-то такое, что меня царапает.
— Подозреваете расчет на пиар?
— Да нет, вряд ли. Но если бы Артемий был здесь на сто процентов прав и в этом уверен — зачем он начал оправдываться? Шел бы напролом, как в случае с «колесницей 666».
— В финале нашего с вами предыдущего большого интервью, которое было четыре года назад, я попросил вас назвать вашу строфу, за которую не жалко отдать все свое остальное творчество.
— Я не помню, что тогда ответила.
— Это и интересно.
— Мне чего-то жалко стало отдавать все свое творчество за пару строчек… Ну вот, например, в песне «Нежные вещи», которая написана очень давно, для меня все время вскрываются новые смыслы. Как будто я сама — бутылка, которая приплыла по волнам и принесла зашифрованное послание издалека, притом себе же. Но это не строфа, а целая вещь. Потом — в танго «Прощай» есть строчки про то, что вся наша жизнь — не больше чем повод для новых строчек и нот. И еще мне нравится из песни «Ласточка»: «Сто лет без любви не стоят мига любви». Вот три позиции сегодня.
— Одна из них была названа тогда — из танго «Прощай».
— Значит, я не очень сильно изменилась.
— Только стали реже смеяться.
— Потому что в стране произошли некоторые события и проявились тенденции, которые меня печалят как человека неравнодушного. То есть у меня ощущение, что я держу какой-то фронт из последних сил, но еще немного, и скажу: все, ребята, я пас. Пока что побеждает другая раса — та, у которой только желудок и прямая кишка.
— Но, с другой стороны, после выступлений Артемия Троицкого и Noize MC вернулись к рассмотрению того уголовного дела с гибелью женщин в автоаварии. Четыре года назад такое было трудно себе представить.
— Ну, это вселяет надежду. Пока еще.
Источник: trud.ru