«Это будет камерная драма по определению, но, надеюсь, очень масштабная по осмыслению». Так определил Никита Михалков идею экранизации рассказа Бунина «Солнечный удар». Он шел к этому, по его словам, 35 лет. Чего нам ждать — зависит от того, кто его будет ставить. Конечно же, Михалков. Но — какой?
«Это будет камерная драма по определению, но, надеюсь, очень масштабная по осмыслению». Так определил Никита Михалков идею экранизации рассказа Бунина «Солнечный удар». Он шел к этому, по его словам, 35 лет. Чего нам ждать — зависит от того, кто его будет ставить. Конечно же, Михалков. Но — какой?
Сегодня, когда мысленно прокручиваешь ленту его жизни в обратном направлении, многое кажется исполненным символического смысла. И то, что родился в победном 1945 году, и то, что начал свою настоящую, мужскую жизнь не где-то под теплым родительским крылом, а на самом краю нашей страны, на Камчатке, на атомном подводном флоте. В 18 лет вкусил первые плоды всенародной любви и славы, снявшись в фильме «Я шагаю по Москве». И до сих пор: А что, собственно, «до сих пор»? Вот на этот вопрос автор и взял на себя смелость попытаться ответить.
В 60-70-е годы века минувшего тот дом на Советской улице Петропавловска-Камчатского относился к числу элитных, хотя этого слова жители полуострова в ту пору еще не знали. Элита представляла собой обшарпанную блочную пятиэтажку, само собой, без лифта, мусоропровода и горячей воды. Однако на фоне и в окружении деревянных почерневших домишек и кособоких бараков смотрелась вполне респектабельно. Каким чудом Зорию Балаяну, всего лишь врачу физкультурного диспансера, удалось получить там однокомнатную квартиру? Нас, молодых тогда журналистов, с которыми Зорий водил дружбу, восхищали его феноменальные умения — мгновенно назвать день недели любой даты, хоть пятисотлетней давности, найти строку в газетной подшивке, лишь подчиняясь мысленному приказу, и еще много других гитик знал общий наш любимец. Его однушка была для нас своеобразным клубом, где мы бывали часто и с удовольствием. Бывал там в увольнениях и матрос срочной службы Никита Михалков.
Есть необъяснимая (во всяком случае, для меня) особенность жизни. Пристанет к человеку какая-то примочка, откуда, как взявшись — не понятно, и хоть расшибись — не отдерешь. Так было и с ним. Обласканный на многое способной родительской любовью, уже вкусивший собственной славы, парень вдруг принимает мужское решение отдать воинский долг Родине и отправляется на самый дальний Восток. Радоваться бы, что не перевелись еще такие люди. Однако — нет. Скептическая ухмылка, тухловатый слушок: не все чисто, есть какой-то резон. А резон, может быть, один: хочу жить честно.
Надо отдать должное Михалкову тех лет: он старался лепить свою жизнь собственными руками, не пользуясь административным ресурсом (имеется в виду громкая фамилия). Ну, а если ресурс все же срабатывал, так это наша общая, окружающих, холопская беда: мы или лижем, или кусаем. Его вины здесь, на мой взгляд, никакой.
В ту пору Камчатка еще не знала, что появится Дмитрий Анатольевич Медведев, и спокойно пребывала себе в девятом часовом поясе, встречая утреннее солнце, когда Москва еще жила вчерашним днем. Это было время бескорыстных, честных отношений между людьми, ими была напитана вся атмосфера полуострова, и молодой Михалков вписывался в нее органично. Легкий, открытый, явно незаурядный, он по своей, как сейчас сказали бы, харизме вполне конкурировал с гостеприимным хозяином дома. Так что траектория его жизни уверенно и заслуженно набирала высоту.
Мало кому удается, ощутив на плечах груз собственной успешности, не прогибаться под его весом. Примеров тому — тьма и тьма. Михалкову удавалось. В 1974 году он дебютировал как режиссер и в течение десяти лет создал семь киношедевров, каждый из которых был заслуженно отмечен и оценен. Такой плотности успеха на единицу времени не достигал, пожалуй, никто из отмеченных даже более высоким градусом таланта. За Михалковым закрепилась репутация режиссера, который не знает неудач. Назовем эти семь лент, право, они стоят того: «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Пять вечеров», «Несколько дней из жизни И. И. Обломова», «Родня», «Без свидетелей». Нельзя не сказать, что в это же время Михалков снимается и сам, причем не в своих фильмах, так сказать по блату, а у других режиссеров, и это в принципе высококачественные работы. «Сибириада», «Вокзал для двоих», «Жестокий романс»: Звание народного артиста РСФСР — словно финишная лента в конце десятилетнего марафона. Но финиш — напоминаю! — лишь промежуточный.
Эти заметки не ставят целью ввести читателя в творческую лабораторию мастера. Они скорее о том, каково приходится человеку яркому, сильному, открытому и, главное, успешному, каково ему нести крест своего таланта, постепенно становясь самому себе и судьей, и поводырем. Именно такое происходит, если уже не произошло, с Никитой Михалковым. Я очень внимательно (дважды!) посмотрел его работу про утомленных солнцем. И что же? А то, что гора родила мышь. Размера, правда, изрядного, не в пример ее товарке-метафоре из «Цитадели», но — мышь. И это прискорбно.
Называть последнюю работу Михалкова творческой неудачей я бы не стал. Это было бы слишком упрощенно. К нынешнему результату Михалков шел долго и путями, которые прямого отношения к главному делу его жизни не имели. Пять лет возглавлял Всесоюзную федерацию тенниса. Получилось. Многолетний руководитель Российского фонда культуры. Тоже особых нареканий вроде не слышно. Почти пятнадцать лет бессменно председатель правления Союза кинематографистов России — здесь Никита Сергеевич, пожалуй, более всего органичен, хотя многие коллеги считают иначе.
Искусство не прощает измены, а Михалков изменил. Своему таланту, самой сильной, почти неповторимой его стороне. Умению уловить, прочувствовать и вывести на экран тончайшие нити человеческих отношений. Напитать этим умением актеров, все окружающее пространство. Сделать его объемным, живым, правдивым. Фон, сюжет не имели значения. Фильмы, которые здесь уже были названы, — прекрасная тому иллюстрация. Это фильмы раннего Михалкова. Право, не возьмусь вот так, сходу, привести имя другого такого же мастера отечественного кинематографа. Но режиссер чуть ли не жертвенно вел себя по пути: в тупик.
Первым тревожным звонком на этом пути могли бы стать его первые «Утомленные солнцем». Для него эта лента должна была бы стать фильмом-предупреждением, но стала фильмом-триумфом, который обернулся песней сирены для самого художника. В его палитре вместо фирменной тонкой пастели появились непривычные жирные мазки, словно он боялся, что зрители его не поймут (вспомним хотя бы энкавэдэшные эпизоды). Едва ли не впервые Михалкову изменило чувство меры: в картине несколько финалов, каждый из которых вполне самодовлеющ, но не хватило мужества, чтобы, подобно гениальному скульптору, отсечь лишнее. И это при том, что в тех же «Утомленных» истинно михалковским камертоном звучат сцены жизни обитателей дачи, отношений Котова и Мити.
Не увидел. Не услышал. Не внял. Впрочем, и внимать-то было нечему. Ему пеняли за все, а кино — подлинное, главное и по-настоящему единственное дело жизни — оставалось за кадром. Не было ни одного серьезного и глубокого профессионального анализа творчества позднего Михалкова. На наших глазах растворялся, тратил себя на мельтешню, тонул в светско-политической тусовке один из лучших творцов нашего времени — и ни слова, о друг мой, ни звука! Почему так? Трудно сказать. Впрочем, когда Россия так уж особо грустила о своих потерях? Особенно — людских.
Когда завершенному, уже давно существующему самостоятельно произведению вдруг начинают искусственно продлевать жизнь да еще присваивают порядковый номер, это не может не настораживать. «Два капитана-3» или «Броненосец Потемкин-4». Как правило, такие попытки оканчиваются конфузно: дважды в одну реку:
Такое впечатление, что Михалков словно забыл киноязык, которым он столько лет говорил с нами. Говорил не только ясно, чутко и убедительно, но красиво, грамотно и точно. Его язык, с одной стороны, был универсален, ибо его понимали все. С другой же — уникален, всегда узнаваем и любим. А что может быть большим счастьем для художника? Можно ли говорить, что Михалкову достался крест не по силам? Нет, тот крест, который дал ему Господь, был как раз впору. И он нес его достойно и ко всеобщей радости. А потом: Что было потом, мы уже знаем. Вина ли режиссера Михалкова в том, что вершину его траектории сегодня можно увидеть лишь повернув голову назад? Или беда? На мой взгляд, скорее, второе. Ибо долго купаться в солнечных лучах — можно и переутомиться.
Источник: trud.ru