Неделю назад, 8 октября, поклонниками творчества отмечался 120-летний юбилей гениального русского поэта Марины Цветаевой, чьи легкие шаги не раз оставляли след на брусчатке Кенигсберга, а ее перо начертало две строки, ставшие стихотворной эмблемой нашего города.
«Плохая» девочка
Неделю назад, 8 октября, поклонниками творчества отмечался 120-летний юбилей гениального русского поэта Марины Цветаевой, чьи легкие шаги не раз оставляли след на брусчатке Кенигсберга, а ее перо начертало две строки, ставшие стихотворной эмблемой нашего города.
«Плохая» девочка
Это было время, когда румяные гимназистки подражали блоковской Незнакомке, курили папиросы в длинном мундштуке и читали стихи об ананасах в шампанском. Поэты влюблялись в барышень и катались с ними в санях. Москва жила своей жизнью -ловила террористов, закусывала в трактирах, слушала канареек… Но летом 1914 года сербский националист убил наследника австрийского престола и его жену, а Россия, как всегда, вступилась за Сербию. Страны Европы перессорились насмерть, и континент обезумел. Грянула Первая мировая война. Восточная Пруссия была провинцией Германии, где шли военные действия. Вскоре здесь установился русский оккупационный режим. На войне как на войне — мародерство, вандализм, карательные операции… Особо «отличились» казаки, их нагайки мирные жители помнили до конца дней. Две русские армии брали города, продвигаясь к Кенигсбергу. Но войска не доверяли военачальникам с немецкими фамилиями, и было туго с боеприпасами. Одна армия погибла, другая отступила. Россия потерпела поражение, а провинция пришла в упадок. После войны с Наполеоном Первую мировую войну в царской России официально называли Второй Отечественной. Но 22-летняя Марина Цветаева восприняла ее как взрыв ненависти против дорогой ее сердцу Германии. На фоне вспышки патриотизма Цветаева пишет стихотворение «Германии»: «Ты миру отдана на травлю, / И счета нет твоим врагам, / Ну, как же я тебя оставлю? / Ну, как же я тебя предам?..» Публично заявить о своей любви к заклятому врагу, а международную политику назвать «заведомой мерзостью» было отчаянным шагом. Эта «бомба» в другое время «потянула» бы на расстрельную статью «измена Родине». Но бунтарке Цветаевой не привыкать быть «одной противу всех».
Первым детским ощущением Марины было разочарование — мир не ждал ее. Мать страстно мечтала о сыне, но родилась дочь. Ее детские стихи не встречали одобрения у матери-пианистки, а отец был целиком поглощен созданием Музея изящных искусств.
Две маленькие сестрички Цветаевы, Муся и Ася, росли в «холодном доме» без родительской ласки. Чувство непреодолимой тоски стало для Марины поводом уйти в себя, жить другой, параллельной жизнью, и книги ей дали больше, чем люди. Рано потеряв мать, она бежала в мир тоскующей поэзии, ее стихи кричали, как и ее одинокая душа подростка.
Профессор Цветаев обнаружил полную неспособность влиять на дочерей, особенно на Мусю, которая одна ездила в Париж послушать лекции в Сорбонне, а теперь бросила вызов обществу — обрилась наголо и курит папиросы. Марина уверовала в свое избранничество: она поэт, а не поэтесса! Юная гимназистка стремилась любой ценой приковать к себе внимание, чтобы не оказаться отвергнутой. Натура Цветаевой требовала потрясений, а стихи такие потрясения обеспечивали дважды: когда она сама упивалась их созданием и когда от них ошалевали другие.
Фатерлянд
Восточная Пруссия была местом, где происходили встречи русского человека с Западом, где бюргеры за кружкой пива рассуждали о том, что говорил Иммануил Кант. По пути в Европу Цветаева не упускала случая погулять по старинным улочкам Кенигсберга. Германию она ощущала родиной своей души.
«Франция для меня легка, Россия — тяжела. Германия — по мне, — писала Цветаева. — Это страна свободы. Утверждаю. Страна, где закон (общежития) не только считается с исключением: благоговеет перед ним. Потому что в каждом конторщике дремлет поэт, потому что в каждом портном просыпается скрипач…
«Германия — страна чудаков» — так Марина назвала бы книгу, которую написала бы по-немецки. И ей было вольготно в «городе чудаков», на родине сказочника Гофмана.
Она считала, что немцы русским братья, но они мудрее, старше нас: «У немцев есть философские системы, взрывающие мир, и поэмы, его заново творящие».
Этот дух Марина впитала здесь, в нашем с вами городе: «Ну, как же я тебя отвергну, / Мой столь гонимый Vaterland, / Где все еще по Кенигсбергу / Проходит узколицый Кант…» Для большинства людей той эпохи немецкий романтизм был уже пройденным этапом культурной жизни. А Цветаева все еще жила по его «рыцарским» законам. Переносила их в реальную действительность. Окружающим это было непонятно, даже странно, но для поэта — совершенно нормально. Доказательством тому послужила вся дальнейшая жизнь Марины Цветаевой и ее добровольный уход… Чувство гордости переполняет, когда выезжаешь куда-либо за пределы нашей области и в ответ на вопрос тамошних жителей: из какого ты города, слышишь удивленное: «О-о-о!», а следом — строчки Цветаевой о Кенигсберге и Канте. Они стали крылатым выражением и недавно красовались на фоне Кафедрального собора — на рекламном щите рядом с портретом «старика Иммануила». А вдруг «узколицый Кант» и впрямь все еще «проходит по Кенигсбергу» — как-нибудь виртуально, невидимо? Ведь чего только не случается в нашем мистическом городе!
Источник: rus.ruvr.ru