Один из первых глянцевых русских фотографов. Снимал моду еще в те времена, когда она больше походила на перформанс, чем на дефиле. Возможно, именно по этой причине со временем оказался по ту сторону баррикад и уже много лет является постоянным участником арт-группы АЕС+Ф.
Вы вместе с Дмитрием Ликиным, который сейчас арт-директор Первого канала, Игорем Григорьевым и архитектором Евгением Райцесом, сделали в начале 90-х первый независимый русский глянец журнал Империал. Как это вышло?
Один из первых глянцевых русских фотографов. Снимал моду еще в те времена, когда она больше походила на перформанс, чем на дефиле. Возможно, именно по этой причине со временем оказался по ту сторону баррикад и уже много лет является постоянным участником арт-группы АЕС+Ф.
Вы вместе с Дмитрием Ликиным, который сейчас арт-директор Первого канала, Игорем Григорьевым и архитектором Евгением Райцесом, сделали в начале 90-х первый независимый русский глянец журнал Империал. Как это вышло?
Вы же знаете Бориса Зосимова? У него была компания BIZ Enterprises, она прокатывала рок-команды и издавала этот журнал. Я тогда репортерил, ездил в Баку во время Карабаха и в Вильнюс во время штурма телебашни, много чего делал для западных изданий, у меня была репутация и зарплата. Почему мне позвонил Григорьев не знаю. Он сказал: Мы делаем такой проект, вам интересно? А мне, конечно, было интересно.
То есть вам всегда хотелось именно моду снимать?
Хотелось делать постановочные съемки. Я пытался и раньше, до репортерства, но ведь некуда было. Единственный журнал мод, в котором тогда можно было что-то делать, это Кузнецкий Мост. Но там было нереально работать, совсем плохо. Мне казалось, что ничего на свете интересней быть не может, чем снимать для таких журналов. Такая удивительная жизнь, и красивая, и разнообразная. Куда-то ты едешь, что-то сочиняешь. Очень короткий путь от идеи до реализации: придумал, организовали, сняли, журнал вышел, похвалили, заплатили, все можно дальше.
Когда в Россию пришли Conde Nast и весь западный модный глянец, вы оказались одним из первых людей, к которым они обратились.
Conde Nast пришел в 97-м, по-моему. Заказывали сначала только портреты и все такое. Модные истории в Vogue местным фотографам позволили брать только после 2000 года. Когда я с Долецкой пытался на эту тему говорить, она мне отвечала: Вов, ты ничего не знаешь. Ты не понимаешь, какие мы выигрывали войны.
Тогда искали русских фотографов западного уровня или хотели фотографов с русским взглядом?
Думаю, искали уровень, а что до русского взгляда, то я подозреваю, что мы пропустили возможность сделать международную карьеру, основанную на этом самом взгляде. Время было, но оно упущено. Во время перестройки интерес к России был огромный, это тогда отсюда вышли такие люди, как Кабаков. А фотографов из глянцевого мира просто еще не существовало. Это все появилось позже. Можно было проскочить, но мы не воспользовались.
Модель должна быть не девочка, которая не знает, где у нее левая нога, а где правая. Какое бы у нее ни было лицо, съемку она не вытянет
Русские фотографы не успевали за технологиями?
Нет, интерес пропал. Эвелина Хромченко изо всех сил искала таланты молодые и давала им площадку, но это не тот путь. Надо было найти, вложить как следует и расти вместе, как это делал американский Vogue в свое время 70 лет назад. И Bazaar американский, когда Бродович там работал. Бродович ведь муштровал этих ребят, не прогонял их, когда что-то не получалось. Он им говорил: иди, сделай еще раз и удиви меня. Здесь этого не делают. Вопрос не только в деньгах, вопрос чисто в доверии. Плюс нельзя сделать какие-то вещи, не вложившись вовсе. Модель должна быть не девочка, которая первый или второй раз снимается и не знает, где у нее левая нога, а где правая. Какое бы у нее ни было лицо, съемку она не вытянет. Одежда должна быть соответствующая, а мы ее брали из магазинов, а магазины привозят то, что покупают русские женщины, а русские женщины покупают все черное. А если вы обувь взяли из магазина, то в ней нельзя ходить, потому что она поцарапается, а потом ее нельзя продать. Значит, надо прокладки приклеивать гигиенические а это же цирк все. И вот девочки стоят. Фотографии соответствующие получаются. Когда я снимал для The Sunday Times, ко мне приехала Изабелла Блоу, она тогда еще жива была. Зима. Открывается дверь, стоит Блоу в шляпке с перьями и в желтой шубе, фалды по земле волочатся. За собой она тащила два огромных чемодана за ручки, в одном из них туфли любых размеров, и все можно надевать и как угодно носить. Я был потрясен, я такого не видел. Прелесть.
А модельные агентства тогда уже существовали?
Нет, Red Star было первым, потом еще стали появляться. Они брали почти всех, у кого хоть какие-то потенциальные данные были. Насколько это была индустрия, сказать не могу. Главная задача у них была девочку выпихнуть на Запад, потому что в России карьеру нельзя было сделать. Я думаю, что это до сих пор так. У нас нет фэшн-промышленности. Полтора дизайнера и все. А должна быть индустрия. Дома моды, одежда, пошив все как полагается. Тогда шоу все время, тогда реклама в журналах, которая помогает им существовать. Тогда все работает.
В России сейчас как минимум десять хорошо сделанных глянцевых журналов, но следить за ними совершенно неинтересно. Почему так?
В индустрии вообще наблюдается кризис идей. В начале 2000-х я в Нью-Йорке зашел в книжный магазин: дай журнальчиков наберу. Всегда приятно посмотреть, что люди делают. Набрал стопку килограмм на пятьдесят, думаю, надо отсортировать, оставлю десяток. Я их пролистываю, в сторонку, в сторонку, и смотрю ничего не осталось. У меня было ощущение, что я листаю один журнал. Картинки в одном синие, в другом красные но по сути все одно и тоже. Я перестал за ними следить. У нас еще есть, думаю, некий кризис того, о чем писать.
В смысле, что нет новых героев должного уровня?
Да, это же герои должны быть из той же среды, молодые и успешные. А у нас как: актер снялся в сериале и вот уже такая звезда, обалдеть. Что про него можно прочесть? Никакой жизни не прожито пока. С кем он живет и гуляет мне разницы никакой. А про что тогда писать? Получается не про что? Еще одна проблема цифровая фотография. Картинок так много, что у фоторедакторов, по-моему, уже не получается отличить не просто хорошее от очень хорошего, уже даже хорошее от среднего. Вроде все ничего, нормально. Я думаю, что эти бедные фоторедакторы, которым горы всего несут, с трудом могут что-то ценное выцепить. Увидеть человека с каким-то особым взглядом сегодня очень трудно.
Давайте перейдем к художественной группе АЕС+Ф. Вы стали этой самой буквой Ф и начали делать проекты вместе с художниками Арзамасовой, Евзовичем и Святским, потому что подружились или они специально искали фотографа с близким взглядом?
И искали, наверное, и подружились. На самом деле мы как познакомились, сразу стали работать вместе. До меня в АЕС было мало фотографии, и она была другая. Первый проект, который мы вместе сделали, Семейный портрет в интерьере, где они стоят с разрезанными гортанями. Таня Арзамасова брала цветной воск, грела и лепила муляжи. Я их когда увидел, был потрясен. Я придумал, как это снять, и мы сделали. Сняли еще пару проектов, и стало ясно, что мы уже АЕС+Ф. Это был 1995 год.
Работы АЕС+Ф это, помимо прочего, всегда очень трудоемкое продюсирование, вы же снимаете сотни людей в удивительных местах от колонии для девочек до Таймс-сквер. Как это все происходит?
До какого-то момента АЕС+Ф все делали сами. Например, когда мы делали проект с девочками-подростками, из которых семеро были убийцами, Таня сама сидела на телефоне, звонила в адвокатуру, в какие-то учреждения исправительные. Как только у нас стали появляться проекты, где уже нужно было проводить большие кастинги, договариваться с местами и кормить десятки моделей, мы стали работать с продюсером Катей Барер.
Кстати, про этих девочек: вам было как-то не по себе, когда вы их снимали?
Нет, я все-таки с репортерским прошлым и видел много всего. Во время съемки я был одновременно и интервьюером. Задавал им наводящие вопросы и с одной стороны, это вызывало какие-то ощущения, а с другой, я себя контролировал, чтобы не получилось психологического портрета. Меня удивляло, что они так спокойно обо всем говорят, никакой рефлексии. Ну да, взяла ножик, пошла убила, как вчера в булочную ходила. Вот так. Легко и просто.
А как вам в Каире рекрутировать столько детей удалось?
Все по той же программе. Катя нашла местных кинопродюсеров и так далее. За тем только исключением, что коммуникация провисла. Я бурчу: Лева, надо этих подвинуть, Лева по-английски переводчику, тот кричит на арабском в мегафон, и пока дети сообразили, что делать, все уже поменялось. Это совершенно невозможная работа. Мы достаточно мало сделали картинок, была чудовищная жара, 45 градусов, и начался хамсин. И самые красивые фотографии мы сняли благодаря тому, что поднялся этот ветер с песком. Мы хотели еще в индустриальной среде снять, на заводе Volkswagen, и вроде договорились но сложное было отношение к этому проекту, в нем все пытались увидеть элементы педофилии, немцы очень аккуратны с этим. И в Нью-Йорке работу трудно было организовать, потому что американцы тоже настороженно отнеслись к задумке: дети полураздеты. Но дело в том, что как только ты их одеваешь по-другому, образ не возникает. Они должны быть беззащитны, а беззащитны значит, в белом и много тела должно быть детского, потому что иначе нет этого образа. Мы же не делаем проект в защиту детей мы рассказываем про то, как медиа эксплуатируют детский образ, чтобы продать что-то. Есть такая болевая точка и мы ее фиксируем. Есть и другая проблема: трехлетний ребенок хочет быть звездой. Вы бы видели, как они на кастинги приходят. У меня была любимая героиня, которая пришла на кастинг в туфлях и с бабушкой; бабушка в сторонку, все сама. К столу пришла, портфолио положила и рассказывает: Меня зовут так-то, я модель. На съемке сзади родители стоят и кричат мне в спину: Что ты моего ребенка не снимаешь, он же тоже модель. Они все хотят на первый план.
АЕС+Ф. Пир Трималхиона.
Люди, которые у вас снимаются, отдают себе отчет, что это высокое искусство?
Им дико нравится, они уходить не хотят. Героев мы ищем всегда в Москве, потому что нам это проще. Это студенты, инженеры, аспиранты, модели, актеры. Кто найдется. Для Пира Трималхиона я поехал в РУДН и встал там в дверях, ходил дня четыре, как на работу. Книжек набрал о себе, журналов, чтобы никто не думал, что я в порнуху их зову сниматься. Нравится человек из толпы его выдергиваешь и разговариваешь. И потом они собираются для пробных съемок: вдруг окажется, что кто-то, например, не может рядом с темнокожим сфотографироваться.
Такое бывало?
У нас нет. Ко мне подходили девочки и шептали: Я не представляю, как это фотографироваться с чернокожим. А потом уже телефонами обмениваются, все подружились.
Одна из главных искусствоведческих претензий к проектам Пир Трималхиона и Аллегория Сакра невероятная чрезмерность, серийная красота. Это сознательно?
Мне как-то критик Леша Тарханов сказал: Так красиво, аж тошнит. Разумеется, это сознательно: Пир Трималхиона это в том числе про удовольствие как насилие. Я тысячу раз ездил зимой греть попу в теплые края. Лежишь и смотришь на людей, это интересно всегда. Мы с Левой любили зайти в дорогой отель, сесть там в барчик на берегу и изучать людей, которые высаживаются из лодочек и дорогих машин. Мы про них придумывали разные сценарии. Человек, который приехал отдыхать в отель all inclusive, должен вкусить все удовольствия рая, раз уж заплачено. И это, с одной стороны, хорошо, а с другой стороны, это начинает подавлять и угнетать. Мы же все время иронизируем над разными вещами типа секс-туризма, например. В Пире Трималхиона же еще смена ролей происходит, и это такая реакция на смену ролей в глобальном мире. Теория золотого миллиарда и победы англосаксонской цивилизации. И нам хотелось это насытить до крайней степени. Кто-то написал: гламурный фашизм и это, возможно, правильно.
Вам снятся кошмары, связанные с красотой? Вы сами как отдыхаете? Глядя на ваши снимки, можно подумать, что, улучив свободную минуту, вы летите во Флоренцию и идете в галерею Уффици а может, вы на самом деле любите все черное и фильмы Алексея Балабанова?
Кошмары, связанные с красотой, мне не снятся, а Балабанова я смотрю иногда. Практически все видел. Вообще, мы, когда путешествуем, и правда любим очень в музеи ходить.
Вы сделали серию Десять дней до последние дни Большого театра до реконструкции. Любите театр или хотели зафиксировать исторический момент?
Нет, просто я там зачем-то оказался и когда мне сказали, что театр скоро закроют, я попросил разрешения поснимать там эти десять дней.
Вы там обнаружили что-то необычное? Комнату для преферанса? Джакузи?
Нет, такого не было. Музыканты резались в домино. Еще мне запомнились смешные столики, где артисты переодеваются. Когда на зоне мы снимали этих убийц, они жили как в казарме, и у них стояли тумбочки между кроватями. Единственный способ себя проявить эту тумбочку как-то оформить. Я этих тумбочек тогда много нафотографировал. А тут на столиках примерно то же самое только очень богато. Вообще, у меня балерины вызывают восторг. Они так странно ходят, их сразу видно в любой толпе. В любом театре вся жизнь за кулисами и в Большом в том числе. Съемка пролежала шесть лет, была идея продолжить после открытия, но Ольга Свиблова прознала И все кончилось выставкой в этом году. Когда меня сейчас спрашивают, правда ли, что в театре какие-то латунные ручки украли, я не знаю, мне сплетни не очень интересны.
Вы чемпион глянцевой фотографии, ваши работы с аесами показывают на важных мировых биеннале, при этом вы снимаете много рекламы. Вы себя все-таки кем ощущаете фотографом, художником или профессионалом в любом жанре?
Я не стану врать, что с пятого класса мечтал быть художником, и вот оно вроде бы случилось. Мне просто всегда нравилось фотографировать и, как я уже говорил, мне казалось, что нет ничего интереснее журналов. Я не знаю, что было бы, не подружись я с АЕС. Амбиций художника у меня не было, я снимал и снимал. Меня это устраивало, пока не настало время выбирать. И вот тут встал вопрос: а я кто? Я всю жизнь буду фотографировать для журналов или нет? И стало мне ясно, что нет. Я стал сокращать съемки, потому что временная занятость в АЕС+Ф становилась все больше и больше. Проекты стали большими, постпродакшен долгий, времени нет ни на что. Большой я художник или малый, я не знаю, главное снимать. Для себя я определяю так: фотограф это профессия, художник это позиция. Мне нравится, когда площадка, много людей, и ты единственный, кто понимает меру ответственности. Когда куча народу делает все по свистку. А потом бац и фотография. Но я не могу долго ничего не делать, у меня по фотографированию руки чешутся. А раз так надо их чесать.
В экспертный совет Афиши вошли московские арт— и фотодиректоры и галеристы: Максим Балабин, Наталья Ганелина, Нина Гомиашвили, Наталья Григорьева, Владимир Дудченко, Анна Зекрия, Александр Земляниченко, Александр Лапин, Ирина Меглинская, Виктория Мусвик, Максим Никаноров, Михаил Сметана, Мария Сорокина, Артем Чернов, Анна Шпакова
Источник: afisha.ru