Великобритания утратила стратегическую инициативу на Востоке. В политике всё можно изменить, кроме упущенного времени. Дело в том, что ещё во время русско-турецкой войны 1829—1830 годов непокорный вассал турецкого султана паша Египта Мухаммед (Мехмет) Али перестал платить дань Махмуду II, а в 1831 году открыто восстал, желая создать из Египта независимое государство с передачей власти по наследству. Его приёмный сын Ибрагим-паша бил одну султанскую армию за другой и в мае 1832 года захватил Сирию.
Великобритания утратила стратегическую инициативу на Востоке. В политике всё можно изменить, кроме упущенного времени. Дело в том, что ещё во время русско-турецкой войны 1829—1830 годов непокорный вассал турецкого султана паша Египта Мухаммед (Мехмет) Али перестал платить дань Махмуду II, а в 1831 году открыто восстал, желая создать из Египта независимое государство с передачей власти по наследству. Его приёмный сын Ибрагим-паша бил одну султанскую армию за другой и в мае 1832 года захватил Сирию.
Ве
Султан Махмуд II надеялся на помощь Великобритании и Франции, но вскоре убедился, что французский «король-гражданин» Луи-Филипп явно поддерживает Мухаммеда (Мехмета) Али, надеясь с его помощью укрепить своё влияние в Египте, а министр иностранных дел Великобритании лорд Пальмерстон ограничивается лишь выражением сочувствия и неопределёнными обещаниями. И тогда султан обратился за помощью к российскому императору.
Между тем из российского посольства в Лондоне (читай — от Доротеи Ливен) пришло сообщение, что в турецких делах для России складывается благоприятная ситуация. Главе внешнеполитического ведомства Великобритании лорду Пальмерстону не удалось убедить парламент и кабинет министров в необходимости оказания действенной помощи султану Махмуду II.
Не удалось ему привлечь на свою сторону и канцлера Австрии Клеменса фон Меттерниха — тот боялся Николая I и не желал во имя английских интересов на Востоке подставлять Австрию под опаснейшие русские удары. Тогда Пальмерстон попытался убедить французского короля первым оказать военную помощь султану Махмуду II. Но, судя по всему, Луи-Филипп на это не пойдёт. Доротея Ливен поняла это из разговора со своей подругой герцогиней де Дино, любовницей и помощницей французского посла в Лондоне Шарля Мориса де Талейрана.
Старый дипломатический лис нюхом чуял опасность и подозревал, что Пальмерстон подготовил французам какую-то западню, а сам потом останется в стороне. Роль «смеющегося третьего» была в духе давних традиций Великобритании, и Талейран посоветовал Луи-Филиппу не спешить. Особенно сейчас, когда «королю-гражданину» самому приходится упорно бороться и с республиканцами, и с социалистами, и с возникающим рабочим движением.
И в случае неблагоприятного развития событий ему самому может потребоваться поддержка Николая I. Отсюда можно сделать вывод, писала Доротея Ливен, что в ближайшее время никакой помощи ни от англичан, ни от французов, ни тем более от австрийцев султан не дождётся.
Оценив сложившуюся ситуацию, Николай I понял, что может, практически ничем не рискуя, получить то, чего ему не удалось добиться при подписании Адрианопольского мирного договора 1829 года — обеспечить безопасность черноморских берегов России.
8 (20) февраля 1833 г. русская эскадра из четырех линейных кораблей и пяти фрегатов под командованием героя Наваринского сражения контр-адмирала Михаила Петровича Лазарева подошла к бухте Золотой Рог и высадила на берег Босфора два пехотных полка, казачью конницу и несколько артиллерийских батарей.
Этим дело не ограничилось — в начале апреля там находилось уже двадцать русских линейных кораблей и фрегатов, а на азиатском берегу Босфора, в окрестностях местечка Ункяр-Искелеси близ Константинополя, высадился 10-тысячный (по другим данным — 30-тысячный) десант русских войск. Он преградил Ибрагиму-паше путь на столицу Турции, захват которой египетскими войсками привёл бы к вероятному распаду Османской империи.
Очевидное усиление русского влияния в Турции вызвало резкое недовольство короля Франции Луи-Филиппа и министра иностранных дел Великобритании лорда Пальмерстона, который стал проводить уже откровенно антироссийскую политику на Востоке. Чтобы устранить сам повод для пребывания русских войск в Турции, Франция и Англия, следуя своему излюбленному принципу «разделяй и властвуй», потребовали от султана скорейшего примирения с пашой Египта Мухаммедом (Мехметом) Али, и под давлением этих двух держав Махмуд II пошёл на серьёзные уступки своему вассалу.
По соглашению, заключённому представителями султана с Ибрагимом-пашой в его ставке в городе Кютахья в мае 1833, Мухаммед Али получал в своё управление не только Египет, Сирию и Палестину, но и граничащий с Сирией турецкий район Адана на северо-восточном побережье Средиземного моря. Этот город на реке Сейхан в 50 км от берега моря, на пути между Сирией и Малой Азией имел стратегическое значение как ключ к проходам Тавра (горная система в Турции). Немаловажное значение имело и то, что Адана был крупным торговым центром — глубина реки позволяла нагруженным судам подходить к самому городу.
В обмен на столь обширные приобретения паша Египта Мухаммед Али обязывался признать сюзеренитет султана и удалить свои войска из Анатолии. Тем самым отпадала необходимость в пребывании русских войск в Турции, а Франция и Англия с помощью Мухаммеда Али укрепляли своё влияние в регионе. Казалось, что этот раунд борьбы с Россией за влияние в Турции они выиграли. Но это только казалось.
Турецкий вояж графа Орлова
24 апреля (6 мая), 1833 года в Константинополь в ранге чрезвычайного посла прибыл граф Алексей Федорович Орлов, которому Николай I доверил очень важную миссию: заставить Ибрагима-пашу уйти из Малой Азии и за это потребовать от султана подписания нового договора с Россией. Орлов прекрасно справился с поручением царя чисто дипломатическим методом и без пролития русской крови.
Угроза применения русской военной силы, а не соглашение, заключённое в Кютахье с представителями султана, заставила Ибрагима-пашу увести свои войска обратно за хребет Тавра. Причём вывод войск проходил под наблюдением русского штабного офицера.
24 июня (6 июля) 1833 года Алексей Орлов уведомил султана, что угроза захвата Стамбула египетскими войсками миновала, а 26 июня (8 июля) в местечке Ункяр-Искелеси (Хюнкяр-Искелеси, Hunkar lskelesi) — летней резиденции султана близ Стамбула — был подписан договор о мире, дружбе и оборонительном союзе между Россией и Турцией сроком на восемь лет. И только после его подписания Алексей Орлов приказал русскому флоту и войскам покинуть Босфор и возвратиться к русским берегам.
Согласно 1-й статье Ункяр-Искелесийского договора Россия и Турция брали на себя обязательство оказывать друг другу помощь всеми сухопутными и морскими силами в случае войны с третьей державой. Но наибольшее значение имела приложенная к договору «отдельная и секретная статья». Она освобождала Турцию от оказания России помощи, предусмотренной в ст. I договора, но взамен налагала на Оттоманскую Порту обязательство закрывать по требованию России Дарданельский пролив, «то есть не дозволять никаким иностранным военным кораблям входить в оный под каким бы то ни было предлогом». Это означало, что отныне в случае необходимости Чёрное и Мраморное моря были закрыты для прохода иностранных военных кораблей.
Военное, политическое и экономическое значение союза с Османской империей было велико. Он укреплял престиж и влияние России на Востоке, расширял свободу действий в Западной Европе, гарантировал свободное плавание русских торговых судов через Черноморские проливы и не допускал высадки десанта западных держав на Черноморском побережье в течение как минимум восьми лет.
Это была блестящая дипломатическая победа Алексея Орлова. Где нужно он угрожал, где нужно — пугал, где нужно — умеючи давал огромные взятки — куда ж без них в Блистательной Порте. Без них ни одно дело не сдвинется с мёртвой точки. Нужно только знать, кому и сколько давать. Орлов — знал. В дипломатических кругах Парижа и Лондона потом говорили, что «во всём Константинополе остался тогда лишь один не подкупленный Орловым человек, именно сам повелитель правоверных Махмуд II — да и то лишь потому, что графу Орлову это показалось уже ненужным расходом». (История дипломатии, Том I, раздел 4, глава 7. От июльской революции во Франции до революционных переворотов в Европе 1848 г. (1815—1830 гг.). — М. : ОГИЗ, 1941. — С. 416.)
«Никогда ни одни переговоры не велись в Константинополе с большею тайной, не окончены с большей быстротой», свидетельствовал российский дипломат, управляющий дипломатической канцелярией графа Алексея Фёдоровича Орлова во время его чрезвычайной миссии в Константинополе Филипп Иванович Бруннов.
При неизбежных встречах и беседах с английским и французским послами Алексей Орлов вёл себя настолько невинно и безмятежно, что заключение русско-турецкого договора стало для лорда Пальмерстона и французского короля Луи-Филиппа полной неожиданностью, и помешать этому, по крайней мере немедленно, они уже не могли.
Английская «Таймс», узнав о содержании Ункяр-Искелессийского договора, назвала его «бесстыжим» (impudent). Лорд Пальмерстон послал турецкому султану резкий протест. Он даже подумывал о том, чтобы совместно с Францией выступить против России, но этому мешали натянутые отношения между двумя морскими державами. А выступать без союзников Пальмерстон все-таки не решился.
«Король-гражданин» Луи-Филипп тоже негодовал — на черноморском театре военных действий Россия оказалась теперь недоступной для флотов западных держав и исчезало единственное слабое место в русской государственной обороне. Не устраивало его и то, что другие пункты договора, очень благоприятные для русской торговли в Турции, ещё более усиливали значение случившегося.
28 октября 1833 года Англия и Франция одновременно послали ноты протеста в Санкт-Петербург, заявив, что «если Россия вздумает ввести в Турцию вооруженные силы, то эти две державы будут действовать так, как если бы Ункяр-Искелессийский договор не существовал». Но Николай I велел ответить Франции, что если Турция для своей защиты призовет на основании Ункяр-Искелессийского договора русские войска, то он, царь, будет действовать так, как если бы эта протестующая французская нота не существовала”. Англии ответили в таком же духе, но несколько вежливее». (Тарле Е. В. Крымская война, том 1. Глава I. Накануне Крымской войны)
Один только Меттерних, опасавшийся, что дело могло кончиться захватом Константинополя русскими войсками, старался сделать вид, что Австрия довольна этим, без всякого сомнения крупнейшим успехом русской дипломатии. Но особенно его радовало то, что пренебрегавшие его мнением и советами Англия и Франция получили от России такой чувствительный дипломатический афронт.
В сентябре 1833 г. в Мюнхенгреце (небольшой город на севере Богемии) между Австрией и Россией была подписана конвенция, по которой обе стороны обязались противодействовать замыслам египетского паши и сохранять статус-кво в отношении Османской империи. Николай I опасался её распада и захвата проливов Англией: «Не могу, — писал он, — допустить другим завладеть Царьградом». (Международные отношения и политика России на Северном Кавказе в 30—40-х годах XIX в.)
Прощай, туманный Альбион
Ункяр-Искелесийский договор был столь очевидным успехом русской дипломатии, что лорд Пальмерстон почувствовал себя униженным. Он был крайне раздражён и не без оснований полагал, что к этому приложила свою прелестную ручку княгиня Доротея Ливен.
Но ещё большее унижение он почувствовал, когда Николай I отозвал своего посла в Лондоне. Императору угодно было почтить его особым доверием: 1 января 1834 года князь Христофор Андреевич Ливен высочайшим указом был произведён в генералы от инфантерии и назначен попечителем при особе наследника — цесаревиче Александре Николаевиче. Нового посла в Лондон не прислали. В июне 1834 г. исполняющим должность поверенного в делах был назначен советник российского посольства граф Павел Иванович Медем.
Пальмерстон посчитал это назначение чуть ли не личным оскорблением для себя, как главы внешнеполитического ведомства Великобритании — уж слишком незначительной фигурой был Медем, служивший ещё недавно (1829-1830) всего лишь 3-м секретарём российского посольства в Вене. Это назначение вызвало недоумение и в Санкт-Петербурге.
2 июня 1834 года Александр Пушкин записал в своём дневнике: «Много говорят в городе об Медеме, назначенном министром в Лондон. Это дипломатические суспиции (фр. Suspicions — подозрения, сомнения), как говорят городничихи. Англия не посылала нам посланника; мы отзываем Ливена. Блай недоволен (Джон Дункан Блай был в то время английским поверенным в делах). Он говорит: „Mais Medème c\’est un tout jeune homme, c\’est à dire un blanc-bec“. /»Но ведь Медем совсем молодой человек, т. е. желторотый”/. (Дневник Пушкина 1834 г.)
Объявить Медема персона нон грата, как это сделал со Стратфордом-Каннингом Николай I, оснований у Пальмерстона не было — Медем за три года пребывания в Англии поводов для этого не давал. Пришлось смириться. Единственным утешением было то, что вместе с русским послом Лондон покинет и его супруга Доротея Ливен. Бывшая любовница стала для Пальмерстона чуть ли не «злой феей», из-за которой британская дипломатия потерпела серьёзное поражение на Востоке.
Но даже несмотря на это, к её супругу лорд Пальмерстон относился с большим уважением. Князь Христофор Ливен был свидетелем и участником величайших событий начала XIX столетия и, по мнению многих современников, сумел приобрести доверие выдающихся политических деятелей Англии. Умеренность и благородство, свойственные его характеру, были оценены всеми политическими партиями, независимо от их убеждений.
Его политическая честность, осторожность и в то же время настойчивость в поступках внушали к нему общее уважение: все знали, что он никогда не изменит своему слову. Премьер-министр Великобритании лорд Грей на заседании парламента от имени обеих палат выразил отъезжающему российскому послу князю Христофору Ливену благодарность и искреннюю признательность за его многолетнюю деятельность в Англии.
Даже если этот необычный акт и был продиктован стремлением сгладить неловкость, создавшуюся в отношениях между Россией и Англией в связи с делом Стратфорда-Каннинга, факт остаётся фактом — это был единственный случай в истории британского парламента.
Но, отдавая дань уважения Христофору Ливену, многие современники всё же считали, что истинным послом России при Сент-Джеймском дворе (официальное название двора британских монархов) была его супруга — Доротея Ливен, которую называли дипломатической Сивиллой. Неслучайно она вошла в историю как «первая русская женщина-дипломат».
Даже несмотря на то, что с приходом в правительство лорда Пальмерстона влияние княгини Ливен значительно ослабло, она благодаря своим обширным связям при дворе Вильгельма IV и среди дипломатов, аккредитованных в Лондоне, оставалась ценным источником информации для российского правительства до самого отъезда из Лондона в мае 1834 года.
Леди Шарм
Понятно, что как всякий разведчик и тем более — агент влияния Доротея Ливен должна была постоянно налаживать новые контакты, что и делала без оглядки на общественную мораль. В Лондоне в те времена ходила шутка: «В мире нет ничего такого, о чем нельзя было бы договориться, включая ночь с мадам Ливен ». (Александр Соловьев. «Шпионы среди нас. Секретные материалы»)
Её жизнь в Лондоне напоминала увлекательнейший авантюрный роман в духе Яна Флеминга и Грэма Грина только без стрельбы, взрывов, погонь и мордобоя. Благодаря своему обаянию и умению вызывать на откровенность нужных людей, Доротея Ливен была в курсе важнейших политических новостей и смутных слухов.
Она знала о настроениях членов кабинета министров, обращала внимание на, казалось бы, малозначительные факты, случайно оброненные фразы и намеки, которые могли лежать в основе будущих политических решений, и на основании этого делала свои заключения.
Муж поручил ей составление посольских депеш, в чём она преуспела и обратила на себя внимание не только министра иностранных дел России графа Нессельроде, но и самого императора Александра I. Ознакомившись с донесениями супруги русского посла, он в письме к Нессельроде даже шутливо посетовал на то, что графиня Ливен носит юбки — из неё вышел бы блестящий дипломат.
И хотя Доротея Ливен не отличалась классической красотой, именно её незаурядный ум и какой-то магический шарм, не говоря уже об умении флиртовать (а этим волнующим искусством леди Доротея владела блистательно), притягивали к ней мужчин. Ну а дальше всё происходило в соответствии с известным афоризмом: «слабый пол сильнее сильного в силу слабости сильного пола к слабому». Секс-шпионаж во все времена был действенным оружием, и тайны, добытые женщинами под покровом алькова, порой решали судьбы сражений, тронов, а иной раз и государств.
Вот только мужей этих женщин подобные методы получения информации в восторг не приводили. Поэтому нет ничего удивительного в том, что российский посол в Лондоне князь Христофор Ливен был рад своему новому назначению. Любовные похождения его жены, пусть даже на благо отечества, ему, мягко говоря, порядком надоели.
Кроме того, они дискредитировали его в обществе. Да и Николай I, с юных лет питавший привязанность к князю Ливену, тоже с неодобрением относился к многочисленным романам и увлечениям его супруги. Один лишь Карл Нессельроде не видел в этом ничего предосудительного — княгиня Ливен была одним из самых ценных его агентов, и её отъезд вместе с мужем из Лондона был для него серьёзной потерей. Но с царём не поспоришь…
Продолжение следует…
Источник: rus.ruvr.ru