Писатель и поэт Юрий Арабов более известен как сценарист. Он постоянный соавтор фильмов Александра Сокурова и в этом качестве лауреат множества кинематографических премий.
Юрий, сценаристы считают вас классиком, но начинали вы со стихов. Сценарии для вас это работа, а стихи — это отдых от работы? Или наоборот, стихи — еще большая работа?
Писатель и поэт Юрий Арабов более известен как сценарист. Он постоянный соавтор фильмов Александра Сокурова и в этом качестве лауреат множества кинематографических премий.
Юрий, сценаристы считают вас классиком, но начинали вы со стихов. Сценарии для вас это работа, а стихи — это отдых от работы? Или наоборот, стихи — еще большая работа?
— И то, и то работа, но совершенно разная. Я действительно начинал со стихов и продолжаю их писать. Правда и то, что я не делаю из них коммерческого продукта, то есть я пишу в стол. Стихотворными публикациями я практически не занимаюсь и не позиционирую себя как поэта.
Что касается сценарного дела, оно больше рациональное, а стихи больше иррациональное. Но это разговор особый. Кино во всем мире — большой социальный организм с крупными деньгами, а деньги уже сами по себе показатель социальных связей. Стихи же абсолютно бескорыстны, и прошло время в России для стихотворцев, к сожалению, когда к стихам прислушивались и когда каждое новое стихотворение Вознесенского или Бродского мое поколение встречало с горячим интересом.
Сценарий — это ремесло плюс творчество, а стихи — это измененное сознание. Во всяком случае я так понимаю поэзию. Это поиск связей всего со всем. Ты как бы входишь в некий тоннель, который связывает материальные и духовные объекты, и в этом туннеле у тебя все находится под рукой. У фантастов есть пространственные тоннели, связывающие Землю и какую-нибудь Альфа-Центавру. Вот стихи для сознания — это точно такой же тоннель, когда ты понимаешь, что все предметы равны и один предмет перетекает в другой. Поэтому я не признаю социализации стихов. Духовидец-поэт принципиально социализирован быть не может.
— Вот вы сейчас упомянули современных наших классиков — я имею в виду Вознесенского и Бродского, — а вообще классиков вы перечитываете?
— То, что писал Вознесенский, то, что писал Бродский, мне не нужно перечитывать, поскольку это все внутри меня. Правда, меня упрекнут, что эти поэты совершенно разные и что у того и другого можно найти вещи сиюминутные и поверхностные. Что ж, я соглашусь, но «погреб памяти» устроен так, что в него входит все. Точно так же в своей полноте для меня существует то, что писал Осип Мандельштам. И мне нужно не перечитывать их, а скорее услышать «шум времени» и «шум стихов», не слишком артикулированный и понятный для меня самого.
У меня есть своя такая технология — вызывать этот шум, когда есть время на стихотворное творчество. Хороших поэтов всегда мало. И никто не знает на самом деле, кто есть поэт. Потому что дух Божий, он дышит, где хочет, и искусство дышит, где хочет и в ком хочет.
— А как вообще книга вам попадает в руки? Как правило, у людей нашего поколения есть своя приличная библиотека.
— У меня мама собирала библиотеку. Она как раз из того поколения, для которых книга была всем. Я же собирал книги фрагментарно. У меня есть сборники поэтов моего поколения и аналогичного опыта: Парщикова, Еременко и Жданова. Чаще всего я пополняю библиотеку подарками других литераторов. Я думаю, что у многих та же самая ситуация.
— Помните ли вы свое самое первое детское мечтание «кем стану, когда вырасту»?
— Первое мое желание — я хотел стать футболистом, а второе, когда я уже вырос, — я хотел стать рок-музыкантом. Ну, футболистом я не стал, хотя очень любил играть в футбол. У меня с шестого класса началось какое-то странное оцепенение, и я из спортивного парня превратился в абсолютно не спортивного. А рок-музыкантом — это был примерно 1970-1971 год, когда ничего у нас не было, существовали какие-то бессмысленные ВИА. Я с друзьями сделал свою самодеятельную группу, которая играла на примитивных усилителях из трамвайного депо. Но бороться за подобное будущее у нас не было сил.
И я бы, пожалуй, до сих пор хотел бы быть музыкантом. Но уже время упущено, а рок — это музыка молодых, в отличие от литературы. Литературой можно в любом возрасте заниматься, а рок-н-роллом лучше, конечно, заниматься до сорока.
— А первую публикацию свою помните?
— Я начал серьезно писать в 1972 году, работал в стол, ни одной строчки не было издано. В 1987 году в журнале «Юность» вышло первое мое стихотворение. С очень сильными правками и сокращениями. 15 лет прошло с тех пор, как я начал писать, но я не роптал. Я знал, что рядом со мной живут люди, которые вообще не могут пробиться.
— Юрий, а как вы отдыхаете от работы? Есть, может быть, хобби или места, куда вы любите ездить?
— Места — это только прогулки, только природа. Для меня отдых скорее перемена жанров творчества. Так жить трудно. Я еще преподаю ко всему прочему в институте и с удовольствием все бы закинул и уехал куда-нибудь в глушь. Я раньше месяцами жил в какой-нибудь выбранной наугад деревне, но сейчас возможности такой нет. И мне очень трудно отказаться от того, чтобы еще что-то написать, еще раз попробовать что-то снять, еще раз что-то издать и «тиснуть», как говорили в позапрошлом веке. Чтобы молчать и жить в глуши — для этого тоже нужна судьба.
Финансовый вальс
Весна пришла. Расцветают деньги,
Вот уж фунты пустили мелкие почки
Иены запутались в ветках,
как в волосах феньки,
И на каждой банкноте — мелкие чмочки.
Мой друг заходил в купюру,
равную трем рублям.
Хотя мечтал о червонце,
но умер как человек
Еще до крантов эпохи нарубленного бабла,
Гниющего под ногами, словно вчерашний снег.
Он умер, а мы вписались
в тоталитарный коллапс.
Небо как будто то же, и облака не серей.
Люди как будто те же,
и каждый из них — таз,
Если в него ударить,
он зазвучит бодрей.
Мы вписались в то, чего не берет вода,
И оно всплывает, как боевой танк.
Песо летают стаей. Индексы — кто куда.
А человек высыхает, как водяной знак.
Я рос в клопиной норе, сам на себя шарж,
Учился плакать и тырить по пустякам,
Мечтал о напалме, чтоб он изменил пейзаж,
Выкуривал гири из скрученного косяка.
Рядом жил Ресин, постарше меня и рус.
Однажды я с ним подрался по глупости дурака.
Я и не знал в те годы, с кем именно я дерусь,
А он и сейчас не знает, кто дал ему по рогам.
Для золота нужен всего лишь кусок говна.
Алхимик не понял, за то и горит в аду.
Для золота нужно, чтобы мычала страна
И кто-нибудь блеял или же гнал пургу
Я думаю, смерть для друга,
сгоревшего ни за что,
Возможно, монетный двор,
а может быть, банкомат.
В нем деньги срока мотают,
и он для них, как СИЗО.
Христос набирает пин и разрушает ад.
Я пожимаю банкноту, холодную, как магнит.
«Мы веруем в Бога», — написано,
как пароль.
И ни одна из шапок на улице не горит,
То ли идет дождь, то ли никто не вор.
То ли никто не тать, да и ангел зазря
Мусолит небо, не зная, кого спасти.
Так разменяй же деньги и положи на глаза
Кружок из меди, чтоб не пропасть в пути.
Источник: trud.ru