Самый-главный-цензор посоветовался с самым-белорусским-народом, то есть сам с собой, и приговорил «нулевой» номер нового приложения к «Советской Белоруссии» — «Понедельник» — к печати.
Главный редактор (и автор подписи под портретом) Ефим Шур согласился сделать орган «для интеллигенции», при условии, что в нем не будет ни слова «ни за, ни против» (как самого-главного-политика, так и тех-кого-нельзя-называть).
Но ведь никто ничего не сказал про рецензии на спектакли!
Самый-главный-цензор посоветовался с самым-белорусским-народом, то есть сам с собой, и приговорил «нулевой» номер нового приложения к «Советской Белоруссии» — «Понедельник» — к печати.
Главный редактор (и автор подписи под портретом) Ефим Шур согласился сделать орган «для интеллигенции», при условии, что в нем не будет ни слова «ни за, ни против» (как самого-главного-политика, так и тех-кого-нельзя-называть).
Но ведь никто ничего не сказал про рецензии на спектакли!
В пьесе Дюрренматта римские курицы, проявляя политическую несознательность, перестают нести яйца. Аллюзия с Белоруссией на тот момент была полной, в зрительном зале стоял хохот, потому что местный самый-главный-петух тогда не переставал возмущенно кудахтать: «беремся за яйца — они сразу же пропадают…»
Возвращение дефицита, как ни странно, оказалось первым условием для создания контекста, проявляющего подтекст у любых текстов. Написанным по поводам иным — особенно. Рай для семиотиков-любителей и наблюдательных фотографов. Жизнь в единственной постсоветской стране с хорошими дорогами утратило ощущение пути, остались одни направления.
Соглашаясь делать «Понедельник», Ефим Шур сразу оговорился: я буду делать эту газету до тех пор, пока действителен мой пропуск в Дом печати. Никто не поверил, что отношение к работе может быть настолько «формальным». Но пропуск закончился — и главный редактор ушел. Подручные самого-главного-работодателя только махнули рукой.
Вместо «выпуска пара» получилось — «Пропуск?.. Пора!»
Для определенного вида масс запор — это стабильность.
Таксисты в Минске говорят в порыве народного стихийного фрейдизма о младшем престолонаследнике, мальчике, которого в шесть лет самый-лучший-батька одел в форму генералиссимуса и поставил рядом с собой принимать парады: сейчас нам жалко пацана, с таким детством может вырасти только маньяк. Но потом, когда он им станет, жалеть надо будет всех нас.
Преемственность — единственный псевдоним тирана.
Сейчас, когда Лукашенко и компания огляделись, вздрогнули (не от содеянного — от страха, что придётся за это отвечать) и начали неумело оправдываться, все чувства забивает мрачное ощущение глубочайшего омерзения. Они сами старательно его вызывали. Своей злобой на пределе — такой, как у верного Руслана — имперского мистика Проханова… Своим враньём на пределе — таким, как у вдруг получившего под зад председателя «Белтелерадио» Зимовского и набирающего ход совпартагитатора Гигина. Своим цинизмом на пределе — таким, как у бывшего либерал-демократа Митрофанова и всегда готового к перестройке главреда «Советской Белоруссии» Якубовича. Своей подлостью на пределе — такой, как у анонимных авторов в штатском гнуснейшего фильма о Площади. Своим людоедством на пределе — таким, как у тех, кто воюет с трёхлетним сыном Санникова и собкора «Новой газеты» тоже арестованной Ирины Халип Данькой: его хотят забрать у бабушек и отправить в детдом. Четвёртый срок — он трупный самый?
Сорок тысяч для Минска, вышедших на Площадь — это как двенадцать Болотных. Об тех событиях «Частный корреспондент» опубликовал «Четвертый срок, он трупный самый», подписанный Серафимом Кобышем. Через несколько месяцев тексты этого автора стали появляться на белорусских оппозиционных ресурсах. «Новый автор» явно обращался к той части аудитории, которая еще читает, а не только просматривает.
В это время Ефим Шур, создатель «того самого» «Фантакрим-МЕГА», за который когда-то получил из рук Бориса Стругацкого премию «Странник» как лучший редактор фантастического журнала, приходил в себя в Минске после нескольких лет «гастербайтерства» гендиром ИД «Огонек» — небольшого издательства, уже не имевшего никакого отношения к одноименному журналу. Даже ближайшие друзья считали, что Швейцария была менее нейтральна в войну, чем сейчас Шур — к окружающей белорусской действительности.
А Серафим Кобыш печатал почти по тексту в неделю.
В комментариях к его «колонкам» заискивающие почитатели в штатском интересовались: не-понятно-кто-это-пишет? -он-экономист? -политолог? -открой-личико! Кто-то занимался любимой работой — уничтожением репутации автора.
В стране, в которую пассионарный «старший брат» перекинул свои казино, главную ставку по-прежнему делают на сволочь.
Серафим Кобыш оставил белорусского деспота в его сугубо местном контексте, но будто позвал весь остальной сброд тиранов-диктаторов-узурпаторов из всех регионов мира и всех исторических эпох придти и посмеяться над их эпигоном из Шклова.
Оказалось, что для громкой должности «последнего диктатора Европы» президент-замполит слишком мелочен и мстителен.
«Какое-то подобие логики — извращенной и преступной — можно в поведении вождя отыскать: видимо, даже простая мысль о том, что в стране есть свободные люди — пусть за решеткой, для него нестерпима. Оруэлловский вопрос „Если человек не страдает, как вы можете быть уверены, что он исполняет вашу волю, а не свою собственную?“ не давал спать (не только в новогоднюю ночь) всем диктаторам во все времена».
На конкретном белорусском примере Серафим Кобыш показывал патологическое желание деспота подменить единством одинаковых общность различных. «Национальная идея, конечно, нам бы не помешала, если не представлять ее эдаким шампуром, на который власть нас всех нанизывает. Чтоб ей, власти, удобнее было кушать».
Но, возможно, только однажды в текстах Серафима Кобыша проскользнула убийственная, вроде бы не свойственная ему, серьезность. Когда он написал, что офицерам было бы неплохо все-таки найти свое место в рядах оппозиции, ведь не всю свою честь они растеряли на шутовских парадах двух генералиссимусов.
Иррациональная вера в честь, офицерскую — в том числе, — выдала здесь Ефима Шура с головой.
Профессионализация позволяет не только накопить и передать специфические знания, но создает основу для создания профессионального сообщества, а следовательно, профессиональной этики и репутации. Без которых пресса, будь она средство массовой информации или академическая, превращаются в самопародию. Передача общественного сервиса в руки непрофессионалов, т.е. депрофессионализация, не может быть шагом вперед, только назад. Почему хочется, чтобы пресса выжила
p. s. Ефим Шур знал, что его текст, написанный для журнала «Маладосць» будет подписан псевдонимом, но не знал каким, и, прочитав оглавление, понял, что ни одно из предположений не является достаточно смелым. «Серафим Кобыш» даже отдаленно не напоминал его «Ш. Ефимов», которым он подписывал халтуры (или вторые-третьи заметки в номерах «Рабочей смены», потом при его активном участии ставшей «Парусом», первым всесоюзным молодежным журналом с миллионным тиражом, издававшимся не в Москве или Ленинграде). Согласитесь, лучший экзамен для псевдонима — это когда сам автор себя под ним уже не узнает.
На самом деле, отца его близкие и друзья всегда звали Эриком. Поэтому, мне кажется, ничего удивительного нет в том, что имея на двоих одно имя, мы пользовались — в разное время — и одним псевдонимом. Я безвозмездно арендовал Серафима Кобыша, как бессовестно берут во временное пользование невозобновляемый энергоресурс.
Пусть кэш Яндекса сойдет с ума.
5 января 2013 года Ефим Леонидович Шур разорвал контракт с нашим общим альтер-эго. Как ироничный — порой даже крайне — человек, своей эпитафией он попросил считать такие слова: «Жду. Без нетерпения…»
Живут — поколения, а уходят — по-одиночке.
Теперь, когда вы знаете контекст, прочите один из последних текстов, который был подписан «Серафим Кобыш». В 80-х отец был и известным спортивным журналистом, но этот текст
О спорте и не только
Выше дубинку спортивной борьбы!
Ефим Шур
У классиков незавидная судьба: их почти никто не читает, но почти все цитируют.
Недавно вздрогнул в гробу Децим Юний Ювенал. Его 10-ю сатиру в эфире БТ пересказал Александр Лукашенко. Своими словами, и… гм, с несколько отличной от авторской трактовкой.
Вы, конечно, помните, как в 123 году до н. э. власти приняли закон, по которому каждый древний римлянин мог ежемесячно получать немного зерна по госцене — всего 6 ассов за модий (по дешевизне это сравнимо только со спецмолоком для бабушек в минских универсамах). Вскоре пионер популизма Цезарь вообще распорядился раздавать хлеб бесплатно (не всем — милостыня выдавалась только хорошим гражданам, попавшим, надо полагать, в списки невъездных в Персию и Галлию) и добавил к хлебной пайке контрамарки в Колизей на бои гладиаторов.
Дециму Юнию показалось, что современникам Сенеки, Горация и Овидия не пристало опускаться до властных подачек: «Этот народ уж давно … все заботы забыл и о двух лишь вещах беспокойно мечтает: хлеба и зрелищ!..». Александр Григорьевич в такие дебри латыни не стал забираться. «Народу нужен не только хлеб, но и зрелище», — так он понял (или захотел понять) римского сатирика. То есть нужно дать плебсу социально близкий кефир и «Евровидение», доступное молоко и «Славянский базар», дешевую ливерку и парад с салютом…
А кому этого мало, кому хочется цирковых представлений с гладиаторами, что ж, вот вам чемпионат мира по хоккею. Или излишне политизированная, но все-таки зрелищная Олимпиада, откуда белорусам приказано прибыть с пятью золотыми медалями.
Но это мы уже переходим к другой очень часто цитируемой строчке Ювенала из той же 10-й сатиры — «В здоровом теле — здоровый дух».
Вы, конечно, помните, что Беларусь должна быть «самой лучшей, самой сильной спортивной державой на планете». Такое задание Александр Лукашенко дал правительству (?), олимпийцам (?), электорату (?), БелТВ (?) в марте на зимнем празднике «Минская лыжня-2012».
В недавнем интервью «Прессболу» известный политик Владимир Коноплев, многолетний соратник главного нашего болельщика, а теперь Президент гандбольной федерации, чуть-чуть разъяснил конечную цель массового омедаливания белорусов: «Спорт — это одна из главных, если не главная национальная идея, которая сплачивает людей».
Пока идеей прониклись не все, но деваться некуда, надо сплачиваться. В том же интервью журналист благонамеренно удивляется:
— Ваше правление ознаменовано …зрительскими рекордами для гандбольных матчей. Сбор зрителей в такие большие залы, как «Минск-Арена», стал у нас притчей во языцех.
— Нас поддерживают, конечно, не на таком уровне, как хоккей… — выдал главную гостайну Коноплев. — Процентов 55 зрителей покупали билеты сами. Остальные разошлись нашими стараниями. Есть …метод — использование личных связей. Знаю людей, у которых есть деньги. Это руководители фирм, компаний и так далее. Для них купить по двести-триста билетов — не значит ничего. Многие добровольно согласились.
Многие недобровольно.
Но ничего, будет здоровым тело — станет здоровым дух, народ забудет про свои маленькие личные беды, общие победы станут общей радостью, в едином порыве вскинем мы руку вверх, наши взойдут на пьедестал, и массы сплотятся вокруг телеэкранов и вокруг все это придумавшего главы государства.
Но Децим Юний и тут подложил Александру Григорьевичу свинью. У него на самом деле сказано: «Надо молить богов, чтобы ум был здравым в теле здоровом…» То есть сомневается римский сатирик, что здоровое тело обязательно гармонирует со здоровым духом, редко, считает он, такое сочетание встречается, а если и бывает, то не без труда дается человеку. Переводчики предполагают, что злополучная строчка Ювенала родилась из известной в Древнем Риме поговорки: «В здоровом теле здоровый дух — редкое явление».
В окончательном переводе с латыни на белорусский это означает: став национальной идеей спорт превращает народ в толпу …болельщиков. И тот, кто затеял всю эту бодягу с «самой лучшей, самой сильной», меньше всего думал о здоровье нации, потому что большой спорт к здоровью никакого отношения не имеет. Если сомневаетесь, спросите у спортсменов, они подтвердят. А назвать утреннюю зарядку национальной идеей…
Тогда зачем?
А затем, что главе не нужны гармонично развитые омоновцы, душевно здоровые члены союза молодежи, думающие генералы, депутаты и даже члены правительства, и, вообще, мыслящие индивидуалы не нужны — их трудно контролировать, кто его знает до чего он единолично додумается. А вот, болельщик — это угасание индивидуального, это растворение в среде, в массе, в толпе, это, как сказал бы Фрейд, если б был футбольным фанатом, «растворение в сознании, сверхличностном до такой степени, что не является уже никаким сознанием». Пир духа.
Шла Олимпиада и все болели. Конечно, за наших, за своих, родных. Кто косо поглядывая на экран, кто до слез, кто до ужина, кто до отбоя.
Интересно, в дни Олимпиады политзаключенным позволяют заглянуть в телевизор?
Источник: chaskor.ru