Петербургские читатели знают Сергея Носова в основном благодаря сборнику эссе «Тайная жизнь петербургских памятников». Это увлекательный образец литературы, которую принято называть «нон-фикшн». Знакомы с творчеством этого писателя и театралы — на сцене Театра комедии им. Н. П. Акимова уже шестнадцать лет с успехом идет спектакль «Дон Педро» по одноименной пьесе Сергея Носова; его же пьеса «Берендей» легла в основу репертуарной постановки БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Петербургские читатели знают Сергея Носова в основном благодаря сборнику эссе «Тайная жизнь петербургских памятников». Это увлекательный образец литературы, которую принято называть «нон-фикшн». Знакомы с творчеством этого писателя и театралы — на сцене Театра комедии им. Н. П. Акимова уже шестнадцать лет с успехом идет спектакль «Дон Педро» по одноименной пьесе Сергея Носова; его же пьеса «Берендей» легла в основу репертуарной постановки БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Новый роман писателя «Франсуаза, или Путь к леднику» вышел в издательстве «Эксмо» в прошлом месяце, с тех пор его активно обсуждают, и особенно достается заглавной героине с французским именем. Любитель городских мифов и человеческих странностей, писатель и драматург Сергей Носов рассказал нашему корреспонденту, как познать Франсуазу без ущерба для здоровья.
— В издательстве вас назвали «питерским постмодернистом», это что значит?
— Я и сам не вполне понимаю, что это значит, и себя таковым не считаю. Мне интересны прежде всего люди, их поступки, жизнь — она порой выглядит абсурдной. Ну что же, какова есть. На самом деле я хотел написать реалистический роман, но сама собой получилась фантасмагория.
Несмотря на то что мой герой — детский поэт и сочиняет неплохие стихи, он очень обыкновенный человек. Мне интересны именно такие герои, без ярких способностей. Обыкновенных людей проще использовать в неожиданных и смешных ситуациях.
Виктор Топоров в своей рецензии сопоставил мой роман с одновременно вышедшим в другом издательстве романом Павла Крусанова «Ворон белый». Он написал, что герои Крусанова спасают все человечество, а герои Носова сами себя спасти не могут. Дело в том, что я сам не знаю, как им помочь. Такие они у меня, немножко непутевые.
— Вы романтизируете образ межпозвоночной грыжи. Вместо того, чтобы активно бороться с недугом, вы предлагаете с ним — в данном случае, с ней — подружиться. Это особый петербургский юмор?
— Я не имел в виду ничего смешного. Важно было описать отношения человека с не антропоморфным объектом. Межпозвоночная грыжа в наших широтах недуг довольно распространенный. У меня однажды прихватило позвоночник, и мне на протяжении двух недель делали довольно болезненные уколы. Это был совершенно новый для меня опыт. Ух ты, подумал я, как интересно! Потом недуг вылечили, но синдром остался. Психотерапевт, который, по сюжету, наблюдает развитие психического отклонения главного героя, вынужден описывать отношение больного не к самому недугу, но к синдрому. Вот из таких лопухов образовалась сюжетная канва.
— И путь к леднику тоже сами проделали, прежде чем отправить туда своих героев?
— Конечно, я побывал у истоков Ганга в позапрошлом году, и путешествие произвело на меня большое впечатление, которое я и подарил главному персонажу. Мы с компанией прошли тем же путем, что и мой Адмиралов. Поднимались на высоту четыре километра над уровнем моря. До ледника надо было идти двадцать километров по горной тропинке. Когда достигли цели, на нас снизошел какой-то безумный восторг. Важно было отправить в Индию дилетанта, не подготовленного к тому, что там можно увидеть и испытать. Получилось, что человек волею обстоятельств проделал такой значительный путь. А в прошлом году мы той же компанией побывали в Монголии, в пустыне Гоби, откуда я также привез множество впечатлений.
— Когда вы пишете, стараетесь установить какие-то отношения с читателем или с коллегами, а может быть, с самим собой?
— Я представляю читателя в виде себя самого, то есть пишу для своего двойника — так проще. Мне кажется, роман читается легко. Я постарался так его выстроить, чтобы читателю захотелось к нему вернуться. Я вижу этот роман как некое архитектурное сооружение причудливой формы, где есть лестница и коридоры, потайные ходы наподобие лабиринта.
Если честно, меня утомляют разговоры о том, что скоро бумажные носители будут вытеснены электронными. Лично я не боюсь за судьбу бумажной книги. Это самый надежный носитель памяти. Если бы вы знали, как много я потерял текстов, записанных только на дискете! Надежнее книги только каменные плиты, но на них много не напишешь.
— Вы предпочитаете рассказывать о том, что было, или придумывать то, чего не было?
— Я многое подсматриваю в окружающем мире, приватизирую действительность. Любой писатель — своего рода клептоман. Например, в этом романе Павел Крусанов узнал эпизод, когда мы с ним ходили покупать ботинки. Всякая жизненная всячина может попасть в текст.
В этом романе время действия не имеет значения. Но, например, в романе «Члены общества, или Голодное время» мне важно было поместить героев в ситуацию 1991 года — многие детали тех лет читатели хорошо помнят и узнают мгновенно. Там в одном эпизоде я описал карлика, играющего на гитаре у Гостиного двора, — просто как незначительную деталь зафиксировал. Среди моих читателей нашлись даже те, кто знает, как его звали. Часто бывает, что крохотные подробности вызывают читательский отклик, хотя сам писатель на это вовсе не рассчитывал.
Как правило, я даю персонажам свободу, хочу, чтобы они жили своей жизнью, говорили от себя. Я для них создатель — существо высшего порядка. Но они часто думают, что самостоятельные. И слава богу. Пока они не выходят из-под контроля, работа без труда спорится.
— Вы говорили, что пишете про обыкновенных людей. Но, на мой взгляд, они у вас все какие-то чудаковатые.
— Все чудачества очень относительны. Мы все чудаки, потому что мир, в котором живем, не очень-то правильный. Зависит от того, с какого ракурса смотреть на события и героев. Допустим, Обломов нам кажется сущим чудаком, а Штольц, напротив, нормальным и нравственно здоровым человеком. Но это только потому, что Обломов показан будто через увеличительное стекло. Если бы Гончаров в таком же масштабе показал нам Штольца (как он спит, ест, чистит зубы), мы бы его, поверьте, воспринимали как странного типа).
— Мне всегда было интересно, каким образом в человеке формируется потребность рассказывать истории. Вы поступили в литературный институт сразу после окончания учебы в Ленинградском институте авиационного приборостроения.
— Я уволился с кафедры радиотехнических систем, потому что решил, что я писатель, а если я еще не совсем писатель, то только по одной причине: мне не хватает свободного времени.
По протекции одного поэта я устроился сторожить шахту Метростроя. Работа, надо сказать, сюрреалистическая. На вопрос: «Какого черта ты здесь сидишь?» — ответ мог быть только один: «Потому что писатель».
Алексей Максимович говорил: «Всем хорошим во мне я обязан книгам». Ну я и поступил в институт имени того же Алексея Максимовича, в литературный на заочное, но после технического вуза эта учеба уже не учебой казалась, а приятным времяпрепровождением. Мы приезжали два раза в год в Москву на сессию. И было нам хорошо.
— Как драматург вы строго следите, чтобы режиссер не вмешивался в авторский текст?
— Совсем нет, к инсценировкам и экранизациям я отношусь спокойно. Единственное, я против того, чтобы в мой текст вносили поправки и изменения. В Москве был случай: режиссер поставил моего «Дона Педро» и захотел, чтобы главные роли сыграли он сам и его жена. В итоге один из персонажей, которого в оригинале зовут Антон Антонович, стал Антониной Антоновной. Потом критики писали, что пьеса бредовая — поменян пол персонажа — и весь смысл насмарку. Не надо так делать.
Там речь о двух пенсионерах, и один вообразил, что его прадедушка — бразилец, и себя таковым представил. Мы ведь все время себя кем-то представляем. Это очень интересное состояние: я живу и думаю, что я — некто, но в какой-то момент обнаруживаю, что я — некто другой. Спектакль нашего Театра комедии по этой же пьесе мне нравится.
К текстам вообще можно по-разному относиться. Джойс, когда писал, находился в паническом состоянии — боялся, что остановится сердце или что-то непредвиденное стрясется, и он не успеет закончить роман. Я знал одного писателя, который постоянно носил в сумке свою рукопись, боялся оставить плоды своего творчества дома без присмотра — а вдруг кража со взломом или пожар…
— Вы сказали, что в новом романе время действия не имеет значения, а как насчет места действия?
— Мне важно, чтобы местность соответствовала атмосфере. И в новом романе как бы поначалу ни хотелось, но обойтись без привязки к конкретному городу на Неве не получилось. За Обводным каналом я действительно в свое время видел несанкционированное кладбище для собак. Такой вот пронзительный петербургский мотив.
— Вы следите за литературными новинками? Читаете модных писателей, следите за рейтингом продаж и предпочтениями масс?
— Нет, я люблю читать русскую классику. Там все герои с их своеобразными причудами для меня как родные. Погружаясь в этот мир, я вижу, что там можно как-то своеобразно жить.
— Вы считаете, сегодня писатель должен вести блог в Интернете или хотя бы писать заметки в социальных сетях?
— Не думаю, что присутствие в виртуальной реальности так уж необходимо нашей братии. Но поэт Евгений Мякишев сделал мне блог в «Живом Журнале». Хоть там у меня мало читателей, я время от времени какие-то свои мысли таким образом фиксирую. Страничку в «Фейсбуке» тоже не так давно завел — пусть будет, еще пригодится.
— Я знаю, что вы коллекционируете избирательные бюллетени.
— Да, гордость моей коллекции — удостоверенный соответствующей печатью, замечательный «Избирательный бюллетень для выборов депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации второго созыва 17 декабря 1995 года». Сохранность идеальная. Формат А2. Содержит список 43 партий, блоков, объединений — с перечнем их первых лиц и представителей региональных групп, а всего указано на этом листе около 250 фамилий! Все партии, кроме одной (почему-то «Партии самоуправления трудящихся»), имеют эмблемы. Есть тут и «Партия любителей пива» с изображением, разумеется, пены пивной, и «Блок Ивана Рыбкина» с изображением головастенькой рыбки. Честное слово, не вру. Глаза большие и улыбается, весело так, оптимистически!
Вспоминая за разбором коллекции девяностые годы, вновь и вновь хочу повторять: история всех обманет. А можно и так: история обманет всех. Всех нострадамусов, всех советников королей, вождей, президентов, всех сильных мира сего.
Источник: rus.ruvr.ru