— «22 июня. Ровно в 4 часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война.» Так начиналась популярная некогда в народе, но забытая уже песня.
— «22 июня. Ровно в 4 часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война.» Так начиналась популярная некогда в народе, но забытая уже песня.
ДЕЛЯГИН: — Это самый страшный день в году. До сих пор, когда в наших семьях говорится просто «война», ни у кого не возникает вопрос, о какой именно идет речь. Великая Отечественная война («советского народа», как добавляли в первые десятилетия после ее завершения, чтобы с повышенной надежностью отличить от Отечественной войны 1812 года) — была страшным, кошмарным ужасом, который окончательно создал, выковал советскую цивилизацию.
На войне, на памяти о подвиге советского народа и по сей день стоит вся наша сегодняшняя идентичность. Именно поэтому она является главной целью атак самых разнообразных переписывателей истории.
С одной стороны, это зарубежные и отечественные представители либерального лагеря, для которых, насколько можно судить по их действиям и заявлениям, России не должно быть вообще. Их атаки весьма последовательно направлены на уничтожение нашей идентичности, на превращение России в пыль, в порошок, в много-много маленьких недоэстоний.
С другой стороны, историю нашей страны тщатся переписать разного рода лжепатриоты, обычно официальные, аллилуйщики всех мастей, которые не хотят думать о плохом, считают, что мы всегда правы и верят, что, раз мы это мы, то у нас все и всегда хорошо. И любой человек, который думает, что в России когда-то были какие-то проблемы — изменник Родины, как это сейчас модно говорить среди иных представителей политэлиты, и его нужно немедленно карать.
— Но ведь не карают же! Так, звон в эфире, чтобы отвлечь внимание от реальных сегодняшних бед, преступлений, за которые и в самом деле надо заводить уголовные дела и сажать!
ДЕЛЯГИН: — На самом деле эти разговоры отнюдь небезобидны. Они тоже разрушают нашу идентичность, ибо история, лишенная трагического наполнения, рассыпается в пыль точно с той же необратимостью, уничтожая своих носителей, как и история, лишенная национального и общественного достоинства.
Сейчас, в связи с 9 мая мы увидели, как интенсивно вытесняют мифом о победе миф о войне. Слово «миф» в данном случае я использую как научный термин, в значении «устоявшееся представление общества». Это полноправный научный термин, а используется он потому, что представления общества обычно не вполне соответствуют исторической правде. Но для сохранения и развития общественной идентичности миф необходим. Это особенность человеческого сознания и, в особенности, сознания общественного: оно всегда мифологично.
Миф — это определенный исторический стереотип. Полвека советской истории доминировали воспоминания о войне. Это память о победе, но о победе выстраданной, заслуженной, выкупленной ценой чудовищных, страшных испытаний.
Нечеловеческих испытаний, нечеловеческого ужаса, кромешного отчаяния. Как у Гроссмана «Жизнь и судьба» — давящая безысходность.
— Можно и нужно вспомнить «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, романы и повести Юрия Бондарева о том же Сталинграде, Виктора Астафьева и многих других прекрасных и честных писателей, те же песни о войне, официальные и бардовские, особняком Высоцкий.
ДЕЛЯГИН: — Да много всего. В этом отношении очень хорош фильм «Белорусский вокзал». Весь фильм, кроме начала — ужас и кошмар. И только последние десять минут — это катарсис.
Так вот, память о войне — это победа только последние десять минут. Когда же теперь начинают говорить не о войне, а только о победе, то тем самым по умолчанию отбрасывается, убирается из поля зрения главное в этой победе — ее цена.
Та цена, о которой на всем протяжении советской власти заклинали «Пожалуйста, помните!»
— И не только власти заклинали. Сорок лет назад еще Юрий Визбор пронзительно пел:
Помни войну, пусть далека она и туманна.
Годы идут, командиры уходят в запас.
Помни войну! Это, право же, вовсе не странно —
Помнить все то, что когда-то касалось всех нас.
Потрясающая песня! Давно уже нет с нами Визбора, и большинство командиров, их солдат не в запас ушли, а в мир иной. Оставив нам свой завет — ПОМНИ ВОЙНУ!
Юрий ВИЗБОР: « Помни войну!»
Помни войну, пусть далека она и туманна. Годы идут, командиры уходят в запас. Помни войну! Это, право же, вовсе не странно — Помнить все то, что когда-то касалось всех нас.
Гром поездов. Гром лавин на осеннем Кавказе. Падает снег. Ночью староста пьет самогон. Тлеет костер. Партизаны остались без связи. Унтер содрал серебро со старинных икон.
Помни войну! Стелет простынь нарком в кабинете. Рота — ура! Коммунисты — идти впереди! Помни войну! Это мы — ленинградские дети — Прямо в глаза с фотографий жестоких глядим.
Тихо, браток. В печку брошены детские лыжи. Русский народ роет в белой земле блиндажи. Тихо, браток! Подпусти их немного поближе — Нам-то не жить, но и этим подонкам не жить.
Помни войну, пусть далека она и туманна. Годы идут, командиры уходят в запас. Помни войну! Это, право же, вовсе не странно — Помнить все то, что когда-то касалось всех нас.
1970 год.
ДЕЛЯГИН: — Цена той войны теперь становится слишком неуютной, неудобной, и ее начинают стараться забыть, искусственно фокусируя внимание только на результате — на Победе. И тем самым из памяти вымарывается то, что за победу приходится платить.
— «За ценой не постоим»!
ДЕЛЯГИН: — Да. Либералы, в том числе унаследовавшие гитлеровские подходы к нашей стране, заразили общество отрицанием этой формулы, а ведь вопрос стоял о выживании, о сохранении или уничтожении нашего народа — в таких ситуациях, действительно, вопрос о цене как минимум неадекватен.
Но, с другой стороны, эта формула выражает самое страшное, что есть в нашей исторической памяти.
И, если мы поддадимся пропаганде и начнем забывать об этой цене, мы тем самым довольно быстро превратимся в Иванов, а то и в Адольфов, не помнящих родства. Мы оскопим себя, лишим себя своей истории, памяти о ней и превратим память о войне, историю своего народа в красиво обернутую жвачку для офисного планктона.
Именно в этом, насколько можно судить, состоит цель большой части пропаганды, направленной на то, чтобы люди забыли войну и помнили только победу, которая неизвестно откуда взялась.
И с этой точки зрения 22 июня — не менее значимый, а может быть и более значимый день, чем 9 мая. 9 мая — это «праздник со слезами на глазах». Слезы высыхают, потому что помнящие войну люди уходят. И, чтобы не забыть эти слезы, мы должны помнить и чтить 22 июня. Это самая страшная страница в истории нашей страны, которая сейчас подвергается удвоенной по силе атаке разного рода фальсификаторов истории.
По поводу начала войны нужно разделять вещи стыдные, которые в Советском Союзе умалчивались, но которые при этом, по-видимому, имели место, — и явную, открытую фальсификацию.
Что умалчивалось и что, по-видимому, соответствует действительности?
Вероятно, то, о чем начал писать Суворов: наша подготовка к наступательной, а не оборонительной войне. Виктор Суворов, на самом деле — феерическая фигура. Только предельно наивный или предельно недобросовестный человек может думать, что офицер советской разведки, перебежавший на другую сторону (или завербованный и вынужденный уйти под страхом разоблачения, это уже не нам в деталях копаться), может быть независимым исследователем. Ребята, не смешите.
— Его называют самым независимым и выдающимся историком.
ДЕЛЯГИН: — Кого только и как только не обзывали… Тот же Гитлер и в гуманистах походить успел.
А Суворов, безусловно, выдающийся историк. Только поймите, что он работал и работает в рамках информационной спецоперации, причем такой, которая сама себя переиграла и подорвала. И это живая иллюстрация того, почему на спецоперациях нельзя строить политику, почему они всегда останутся вспомогательным инструментом. Не потому, что это аморально, — хотя это аморально, — но в первую очередь потому, что долгосрочные спецоперации, как правило, в силу самой своей природы приводят к противоположному результату.
Смысл спецоперации, в которой использовали Суворова, прост. Советская идентичность начала 90-х годов, да и до сих пор — другой в нашей обществе нет — базируется на трех вещах. Первая — это память о Великой Октябрьской социалистической революции, которой прикрывалась память об ужасах гражданской войны. Это была память, которая действительно создавала идентичность своей трагичностью и последующим катарсисом. Только память о катарсисе по-настоящему крепка; без трагедии нет идентичности.
В начале 90-х память о революции была разрушена демократической пропагандой.
Появились лубки, не имеющие отношения к реальной истории, типа «Россия, которую мы потеряли», создававшие впечатление, что царская Россия была раем земным. Сейчас уже все, кроме официальных пропагандистов, ненавидящих тогдашний протест из страха перед протестом нынешним, понимают, что царская Россия не является образцом для подражания хотя бы потому, что покончила жизнь политическим и системным, по сути дела цивилизационным самоубийством.
Третья часть советской идентичности — полет Гагарина, его знаменитая улыбка.
Но это счастье чистое, радостное, без трагедии — и потому память о нем не очень прочна.
В итоге в начале 90-х годов основой советской идентичности была память о войне.
А ведь для уничтожения противника в глобальной конкуренции мало его победить, мало захватить его ресурсы, мало захватить его территорию, мало вдолбить ему в голову идеологический бред. Это все проходит.
Есть лишь один способ одержать по-настоящему прочную победу: разрушить его идентичность. Только тогда, когда славяне, которые живут на определенной территории, начнут абсолютно искренне считать себя немцами-пруссаками, — только тогда будет достигнута окончательная победа.
— Но Суворов-то работает не на пруссаков, а на англо-саксов.
ДЕЛЯГИН: — К Суворову еще вернемся. Глобальная, цивилизационная конкуренция сегодня — это борьба не за рынок сбыта для мобильных телефонов или красиво упакованных дров, это борьба на уничтожение вражеской идентичности.
А для того, чтобы уничтожить нашу идентичность, нужно было прежде всего разрушить народный миф о войне. Вероятно, английские специалисты решили, что идеальным будет написать книгу, — может, Суворов им сам подсказал свою идею,
— о том, что Советский Союз готовился к нападению и вообще сам был агрессором. И, как вбивают нам в головы сейчас наши некоторые либералы, «Сталин хуже Гитлера» — или, по крайней мере, равнозначен ему. Кстати, отсутствие между ними разницы стало уже официальной позицией Европы.
— И постепенно идет крен в то, что он хуже Гитлера.
ДЕЛЯГИН: — Этот крен постоянно присутствует в либеральной пропаганде.
Удивительное дело, никто не ругает Гитлера — все ругают Сталина. Почему, скажу позже.
И вот была разработана специальная операция, и Суворов ее прекрасно осуществил. У него великолепный слог, прекрасный стиль, много фактуры. Очень много искажений и вранья по мелочам, причем со временем, от книжки к книжке, — чем дальше, тем больше. Но это незаметно, и читатель проглатывает и усваивает написанное мгновенно.
Основная идея в том, что Советский Союз готовился к наступательной, захватнической войне, и ему просто не повезло, что Гитлер ударил первым.
Идея прекрасная, исполнение замечательное, — но организаторы перехитрили сами себя. Они не учли одной мелочи: господин Суворов, он же Резун, оказался поэтом. Почитайте его ранние книжки — «Записки освободителя», «Аквариум», — это поэт, влюбленный в Советскую армию, хоть и изменник. Рядом с его описанием танковой атаки, пусть даже на учениях, можно поставить разве что гоголевскую «птицу-тройку».
А любовь — это такое чувство, которое побеждает все. Кроме кариеса, как написано на центральной площади Томска напротив областной администрации. Но все остальное любовь, безусловно, побеждает.
И любовь Резуна к Советской армии перемалывает любые предполагавшиеся задачи.
Ну, например, если Вы любите женщину, Вы вполне можете при этом говорить, что она уродина, дура, одна нога короче другой, что она плохо одевается и не имеет вкуса, — и все равно это будет признание в любви.
И первые книжки Суворова оказались именно таким признанием в любви. Хотя он многое сознательно придумал, и задача его была совершенно другая.
Наверное, он ее добросовестно выполнял, но он — патриот. Специфический, изломанный, извращенный, но патриот. И его книжки на первом этапе, в 1994-1995 годах, вопреки замыслу организаторов спецоперации стали мощнейшим фактором реабилитации и формирования патриотического сознания.
Ведь нам наперебой объясняли целые стаи демократов, что Советский Союз готовился к войне, но все были идиотами, все были варварами и мерзавцами, и в результате гитлеровская Германия дошла до Москвы и могла бы пойти дальше.
Мы знаем, что могла пойти дальше на самом деле: здесь не было предопределенности. И Сталин в критический момент недаром очень долго ходил около поезда, думая — уехать или остаться.
И все-таки остался. Есть подозрение, что если бы он уехал, то Москву бы сдали. И все было бы по-другому.
— И бункер для него был готов в Куйбышеве, нынешней Самаре.
ДЕЛЯГИН: — И мы могли бы проиграть и быть уничтоженными, и как страна, и как народ.
Но Германия ведь плохо готовилась к войне. Это правда, что у них не было тяжелых танков, у них было не очень много современных самолетов, у них была старая артиллерия, слабая механизация и так далее. Советская пропаганда просто молчала про начальный период войны, но единственным объяснением, как говорили в 1941 году, «драпа» заключалось в массовой фатальной глупости.
И вдруг приходит Суворов-Резун. Да, изменник Родины. Но он говорит совсем не то, что говорят обычные изменники. Он говорит: вы не идиоты, вы умнее всех, вы лучше всех. Вы чудовищными жертвами, но создали великолепную, сверхэффективно отмобилизованную машину. Да, жестокую и негуманную, — но слово «гуманизм» вообще не из того времени: самого этого понятия в практической политике, в том числе международной, тогда просто не было.
— Вспомним хотя бы «гуманиста» Рузвельта, жестокими методами выводившего Америку из Великой депрессии, его преемника Трумэна, сбросившего атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки.
ДЕЛЯГИН: — А в России вырабатывали и реализовывали государственную политику исчадия гражданской войны, победившие тех, кто был еще более жестоким и бесчеловечным, типа Троцкого и Бухарина.
И вот Суворов говорит: вы создали лучшую военную машину в мире. Да, эту машину сломали на первом этапе войны, — но сломали, в общем-то, случайно. Вы в этом не виноваты, вы — лучшие и наследники лучших. Вы наследники чуда, которое было сотворено практически на пустом месте выдающимися усилиями, выдающейся волей, выдающимся интеллектом, выращенным руками в самых неприспособленных в мире для этого условиях.
Это был фактор резкого поднятия патриотического настроения. Потом Суворову, вероятно, указали, что вообще-то нехорошо работать против хозяев, и он бросился исправлять ошибки, — но базовая идея осталась в неприкосновенности, и она работает против него. Сейчас как раз идет пиар-кампания его очередной книги «Разгром». Я бросил читать на 44-й странице, на которой написано, что царская Россия рухнула без всякого внешнего воздействия. Как будто не известна роль той же самой Антанты и ее прямых агентов в Февральской революции, в отречении царя. Вранье такого уровня уже не имеет смысла читать и обсуждать. Пусть юлии латынины читают, а мне просто неинтересно.
У Суворова масса передержек и прямой неправды в деталях, но в главном, по-видимому, он сказал правду о войне. Мы ведь действительно готовились к наступательной войне — это хорошо помнят жившие тогда люди, и заслуга Суворова в том, что он объяснил им их жизнь и просто закрыл их десятилетиями кровоточащие непониманием раны.
— Помню, в учебниках истории странное паническое бегство нашей армии в начале войны объяснялось тем, что войска шли вперед, на новые ОБОРОНИТЕЛЬНЫЕ рубежи, а снабжение не поспевало. И тут Гитлер напал неожиданно. Тылы оказались оторванными от войск. Солдаты опоздали закрепиться в новых укрепрайонах, остались без горючего, боеприпасов.
ДЕЛЯГИН: — И я могу представить, почему мы опоздали, не закрепиться, а напасть — хотя у Суворова этого нет.
Для начала войны тогдашней техникой нужна максимальная продолжительность светового дня. Это время с 22 июня по 5 июля. У нас плановая система, и Сталин был руководителем-планировщиком. А в плановой системе любое действие делается в последний момент, потому что сама логика этой системы требует максимально тщательной подготовки. И поэтому Суворов, возможно, прав, когда пишет о планировании советского удара на 5 июля.
А вот Гитлер был руководителем совершенно иного плана. Это был мистический политик, который мыслил, когда мыслил, символами и руководствовался озарениями. А когда вы действуете вне логики, по наитию, в предвкушении чуда, — вы действуете в первый же подходящий день, не утруждая себя особо тщательной подготовкой.
И поэтому они плохо подготовились и ударили в первый же из наиболее удобных дней, — в тот самый момент, когда огромная махина Советской армии была в наиболее уязвимом положении. Она выдвигалась на исходные позиции, и ее просто снесли. Это была «смерть на взлете».
Суворов сказал простую вещь: граждане России, ваши отцы и деды не виноваты в том поражении. Ваша страна не виновата, ваш народ не виноват.
Ваше руководство, конечно, виновато, — но не очень, совсем не так, как вы думали. Вы все равно были лучшими, вы сделали еще одно чудо, о котором вы просто не знали, потому что вам запрещено было знать. А я вам рассказываю.
И вот это, с моей точки зрения, нужно с соответствующим разъяснением изучать в школах, потому что это настоящий фактор патриотизма.
Ну что поделать, если мы такая страна, в которой главный либерал в свое время звался Лаврентий Павлович Берия? В которой патриот, оказавший максимальное воздействие на формирование реально патриотического сознания и восхищения своей Родиной, — изменник этой самой Родины? У нас так бывает, черт возьми, начиная с Чаадаева, и приходится просто принять это как некоторую данность.
Что у Суворова дальше? Дальше — причина бегства в 1941 году. Почему Красная армия бежала так панически? Суворов об этом говорит мельком, может быть, еще скажет.
Но американцы очень скрупулезно изучали Советский Союз, причем с наибольшим вниманием — наиболее болезненные места в его истории. В частности, при изучении бегства 1941 года их историки установили, что великолепно, до конца, до последней капли крови воевали подразделения, сформированные в городах. Просто потому, что города успели после ужаса индустриализации и коллективизации, за счет развития экономики ощутить резкое улучшение жизни. В них сложилась перспектива твердая, ясная и понятная непрерывного улучшения жизни — и горожанам было за что воевать.
Поэтому даже в ситуации полной утраты управляемости, полного хаоса, полного ужаса, безумных ошибок командования, которое к обороне не готовилось вообще и вело изнурительные контратаки в лоб против качественно превосходящих врагов, — даже в этой ситуации части, сформированные в городах, проявили себя замечательно.
Второе — воевали части, в которых была высока доля специалистов. Люди, имеющие образование, тоже имели внятную перспективу в советской жизни. Это артиллерия, танкисты, летчики, моряки.
Мы не знаем, например, что самое страшное танковое сражение было в 1941 году под Ельней, где немцев остановили. В советских школах этому не учили, а в отреформированных либералами, похоже, вообще ничему не учат.
Поражение высокомоторизированной Красной армии было вызвано разрушением инфраструктуры, дезорганизацией снабжения — танки остались без горючего и подвоза снарядов, превращаясь в братские могилы. Но пока было горючее, они воевали, и воевали великолепно. Тем более, что против немецких средних и легких танков даже Т-34 был почти неуязвимой машиной. Что уж говорить про КВ!
— Тяжелый танк «Клим Ворошилов».
ДЕЛЯГИН: — У немцев просто не было оружия, которое могло бы пробить броню КВ.
Сегодня либералы рассказывают байки про летчиков, которые бросали самолеты на аэродромах и бежали в тыл на грузовиках. Это бред и лай собачий, в прямом смысле слова: на самолете можно улететь всегда — и значительно дальше, чем уехать на грузовике.
— И быстрее!
ДЕЛЯГИН: — Это не было бегство с фронта: аэродромы оставались без снабжения, самолеты вырабатывали горючее, летать было не на чем — и вот тогда летчиков вывозили на грузовиках, уничтожив ставшие бесполезными самолеты.
Артиллеристы — очень похожая ситуация: было много тяжелой артиллерии, она была на механизированной тяге — и, оставшись без горючего в условиях разрушения тыла, ее вынуждены были бросать, предварительно выведя из строя.
Кто же не воевал? Не воевала деревня, — но это очень упрощенный ответ:
тоже далеко не вся, между прочим. Меня попросили сейчас вести исторический проект — воспоминания россиян о своей жизни, о семейном быте в 90-е годы, www.90-e.info. Люди оставляют там свои воспоминания, что-то мы сами находим,
— и вдруг выявился слой очень пожилых людей, которые пишут и рассказывают о своей жизни в целом. И одна женщина, описывая либерала-приватизатора, пришедшего к ним на завод, говорила — «ничего особенного, относился к нам, как фашисты во время оккупации относились». Она — крестьянка. И, когда ее спрашивают о самом лучшем времени в ее жизни, она дает фантастический ответ.
Она называет время с 1938 года и до начала войны.
И это симптоматично: большая часть нашей деревни к 1938 году оправилась от коллективизации. Террор закончился, началось хозяйствование. Наладились рыночные отношения, пусть даже с придавленными ценами, так как за счет работы и дефицита еды можно было нормально торговать на рынке и хорошо зарабатывать. Появилась четкая внятная перспектива, и деревня стала вставать на ноги.
Да, конечно, далеко не вся. Потому что в моем родном Подмосковье аж до 60-х годов в некоторых местах пахали ручными плугами.
— А в моей липецкой деревне радио провели — проводное — в 60-х годах, электричество — в 80-х или 90-х, я при керосиной лампе уроки готовил. В 400 км от Москвы. А газ только сейчас проводят.
ДЕЛЯГИН: — Много таких примеров. Вот, например, когда колхозникам закончили выдавать паспорта, знаете? Аж в 1981 году: уже после Олимпиады.
Хотели закончить к Олимпиаде, да не успели.
Однако во многих плодородных местах люди увидели хорошую, красивую, правильную перспективу — и уже в 1938 году им, как и горожанам, было за что сражаться. Это еще одна причина, по которой Сталин тянул с началом войны:
каждый год мирной жизни давал не только мощности военной промышленности и обученных офицеров, он давал главное — растущий патриотизм населения страны.
Каждый год давал государству все больше лояльных людей. В 1939 году горожане, может быть, и не воевали бы, — а в 1943 году воевала бы уже почти вся деревня.
Однако в 1941 году основная часть деревни слишком явно и слишком страшно помнила коллективизацию и не смогла наладить текущий быт. И она просто не воевала.
— Разоренная, раскулаченная.
ДЕЛЯГИН: — А представьте себе, что сейчас начнется война. Кто будет воевать за этих чубайсов, гозманов и абрамовичей?
При этом нужно понимать, что война в 1941-м принципиально отличалась от недавней финской войны, в которой те же самые крестьяне, колхозники показали абсолютный массовый героизм. Финская война была наступательной, а в такой войне дезертировать практически нельзя. И в плен добровольно не сдашься — отступающему противнику вас с собой тащить резона нет, расстреляют.
В отступлении, да еще в ситуации, когда нет фронта, — совершенно иное дело.
У нас же даже в октябре 1941-го под Москвой еще не было фронта. Стандартная фраза того времени — «немецкие десанты» на мотоциклах — не были десантами:
мотоциклы не сбрасывали с парашютами. Это были просто передовые разъезды фашистской армии: они ехали себе и ехали.
— До самых окраин Москвы.
ДЕЛЯГИН: — В оборонительной войне, в отступлении не воевать просто — положил оружие и ушел. И это одна из причин, почему было такое количество пленных, и почему они так чудовищно погибали. Это самые страшные мемуары, — причем их не так много, потому что большинство людей погибло, — о том, как пленных просто сгоняли на поле, обводили его по периметру колючей проволокой, ставили вышки с пулеметом, и все. И ели только то, что на этом поле растет.
Большинство воспоминаний такого рода, которые я читал, были о том, как люди ели кормовую свеклу, которую выкапывали руками. Потому что ее можно некоторое время есть — и шанс выжить был больше. А если это было поле пшеницы, например, то люди вымирали почти сразу. А немцы не были готовы к такому количеству пленных, да и в принципе их судьбой не интересовались. Они очень сильно недооценили численность Красной армии, не знали, что перед ними такие людские массы, и не задумывались о таком количестве пленных.
Деморализованных, испуганных, находящихся в состоянии ступора, паники.
Потому что много людей было необученных, а многих учили вести только наступательную войну.
И эти людские массы сгоняли с дороги, чтобы они не мешали. Где-то их расстреливали сразу. Судя по всему, в Катыни похожая вещь случилась — просто расстреляли, чтобы под ногами не крутились. Где-то их сгоняли в лагеря, — а дальше все очень просто.
В чем отличие советского порядка от немецкого? Любой советский руководитель знает, что план — понятие условное. Что если план не предусматривает чего-то, но это что-то происходит, на это что-то необходимо инициативно реагировать, иначе будет плохо. Немецкий же руководитель действует совершенно по-другому: у него есть список обязанностей, и ничего, кроме этих обязанностей, он выполнять не будет.
Поэтому, если крупная советская часть видит лагерь даже немецких военнопленных, которым нечего есть, — командир понимает, что кто-то где-то не предусмотрел, это нормальная штатная ситуация, так бывает — и в конечном итоге пленных покормят, хотя бы чтобы потом хуже не было, не обвинили в чем-то и так далее.
У немцев все по-другому. У командира крупной части нет приказа кормить, потому что никто не думал, что будет много пленных, он и не будет кормить и пройдет мимо. И никто не будет их кормить, потому что это не предусмотрено, — и поэтому люди умирали в этих лагерях сотнями тысяч человек. Это реальность. И поэтому довольно многим людям удалось убежать, когда они понимали, что здесь их ждет уничтожение.
А люди, хлебнувшие жизни на территориях, оккупированных немцами, били потом немцев жестче и дольше всех.
Почему произошел перелом под Москвой? Немецкая военная машина выдохлась, размытая массовым героизмом тех, кто вопреки всему продолжал сражаться. А с другой стороны, — и это главное — никто не мог предвидеть, что в кратчайшие сроки в полностью дезорганизованном Советском Союзе удастся огромную часть промышленности перебросить на Урал и за Урал, и она будет работать практически на пустом месте.
Никто не мог представить себе, что люди будут работать на станках, стоящих в снегу, без стен и крыш, а люди будут жить рядом в землянках — и при этом работать добросовестно и качественно, как никто и никогда не работает из страха и под принуждением!
— Это не по инструкциям.
ДЕЛЯГИН: — Не было никаких инструкций, какие инструкции в сорок первом?!
— Немцы представить такое не могли.
ДЕЛЯГИН: — Либералы, которые сегодня визжат, что Советский Союз держался на страхе, что все ненавидели Сталина и были готовы сдаться немцам, пытаются заставить нас забывать о реальном массовом героизме не только на фронте, но и в тылу. Они пытаются заставить нас забыть о том, что тыл работал не из-под палки, а из-за патриотизма.
— В том же упомянутом вами Томске большинство современных заводов были созданы на базе эвакуированных. Да и в Новосибирске, других городах за Уралом.
ДЕЛЯГИН: — Мы с трудом, но можем оценить подвиг тех, кто воевал. О подвиге же тех, кто работал в тылу, мемуаров написано очень мало.
Это тоже были чудовищные, непредставимые сегодня вещи. В том же самом Ленинграде кормили тех, кто воевал, а работающим на заводах, я не говорю про «иждивенцев», было на порядок хуже, — если, конечно, не учитывать самоубийственные атаки.
— У меня дед был блокадник. Бежал в Ленинград в 30-е на торфоразработки из рязанской деревни, чтобы не раскулачили. По его рассказам, воспоминаниям других односельчан знаю, как работали в тылу. Но все чаще приходится слышать, что это все не в счет. Та страшная великая война была выиграна, дескать, только благодаря сталинским заградотрядам. Они и только они, детище НКВД, остановили бегущую Красную армию, повернули вспять и заставили ее дойти до самого Берлина.
ДЕЛЯГИН: — Да, этот чудовищный миф сейчас всячески продвигается нашей либеральной, мягко говоря, интеллигенцией. Действительно, заградотряды были
— во всех воюющих армиях, и у немцев тоже. И в гражданскую войну они были у всех, хотя заградотряды Троцкого известны более всего.
— То есть это не изобретение лично товарища Сталина.
ДЕЛЯГИН: — Ну, если идти в историю, еще у римлян было нечто подобное.
Заградотряды были различными. В самом начале войны были созданы заградительные отряды НКВД, которые боролись с диверсантами и шпионажем.
Потому что количество диверсантов, заброшенных в наш тыл, было безумно.
Либералы сейчас любят рассказывать, что, как только немцы напали, в тылу у Красной армии вспыхнуло стихийное массовое восстание красноармейцев, которые бросились воевать против своих командиров. Это изящное искажение реальности: диверсантов, переодетых в красноармейскую форму, записывают в повстанцы. Но это обычный для либералов инструмент пропагандистской войны.
А потом, уже в сентябре 1941 года, были созданы армейские заградотряды, которые действительно должны были пресекать бегство. Заградотряды НКВД были приданы СМЕРШу — сокращенно означает «Смерть шпионам!» Они ловили дезертиров, паникеров, потерявших голову, отставших от части. Да, они все проходили через проверку, — только в основном это было не так, как теперь показывают в фильмах. Потому что процентов 90 людей после этой проверки возвращались в строй. Если уж, что называется, путались в показаниях, — да, были и зверства, были и идиоты, были и расстрелы невинных людей.
Но, в конце концов, это военное время, а расстрелы невинных в условиях паники были везде и всегда.
Однако абсолютное большинство попавших в проверки СМЕРШа, — на этот счет есть очень внятная и полная статистика, — возвращалось на фронт. Их частей уже обычно не было, но они возвращались в другие части.
Да, были расстрелы перед строем. Особенно там, где действовал «сталинский мясник» товарищ Жуков. Я всякий раз вздрагиваю, когда вижу его памятник, установленный перед Историческим музеем: большей исторической иронии представить себе нельзя. Но Сталину был нужен кнут, и Жуков был таким кнутом, в этом была его функция.
Когда мы говорим о количестве жертв заградотрядов, приходится признавать, что оно было не очень большим. С теми же самыми репрессиями 30-х годов даже нельзя сравнивать.
Очень интересны воспоминания солдат. Если вспоминающий человек простой, обычный, то или он не видел заградотрядов совсем, или видел их один-два раза за все время войны. И очень редки описания того, как заградотряд открывает огонь по своим отступающим.
Если это вспоминает человек либеральных взглядов, — то тут да, никуда не спрячешься, под каждым кустом заградотряд. Есть один член Академии художеств, чьи воспоминания нарасхват у либеральных пропагандистов: после их чтения возникает ощущение, что за каждым бойцом Красной армии стояло пятьдесят энкавэдэшников, которые просто дрались между собой за желание выстрелить ему в затылок.
Резюмируя: заградотряды действительно были, и у нас их было больше, чем у немцев, по крайней мере, на первом этапе войны. У немцев, насколько могу судить, они появились после битвы под Москвой, когда их отбросили. Но нужно четко понять, что война была выиграна не благодаря им.
Да, это мера чудовищно жестокая, кровавая, — как в целом была война, — но нельзя сказать, что миллионы советских людей совершали подвиги только потому, что Сталин был слишком жесток. Помимо очевидной подлости, это еще и просто глупо.
Впрочем, либералы не чувствуют ни подлости, ни глупости, если они исходят от них самих: «свое не пахнет».
Сейчас развернуто подлинное наступление по переписыванию нашей истории, и центральной мишенью этого наступления является фигура Сталина. Основной целью либералов, насколько понимаю, является внедрение в общественное сознание тезиса о том, что Сталин хуже Гитлера.
Для меня было загадкой, почему фигуру Сталина искусственно удерживают в повестке дня, пока ответ не дала известная либеральная журналистка Юля Латынина на радиостанции «Эхо Москвы». Кстати, на этой радиостанции один из руководителей «Мемориала» заявил, что при Сталине было репрессировано 1,5 миллиарда человек. Ошалевшая ведущая переспрашивала, но представитель «Мемориала» твердо стоял на своем. Мы помним, конечно, треп о том, что Сталин чуть ли не лично расстрелял 60 млн советских граждан, то есть почти половину населения тогдашнего Советского Союза, но тут выясняется, что их было уже 1,5 млрд, то есть в десять раз больше всего населения! Вот так у нас обращаются с цифрами.
Но Латынина сказала поистине чудесную фразу. Описывая ужасы нашей сегодняшней жизни, она заявила: посмотрите, во всем этом виноват Сталин, это все создано Сталиным.
И эта фраза — ключ к постоянному возвращению либералов к фигуре Сталина.
Либералы просто-напросто нуждаются в оправдании! Посмотрите, что они сотворили: чудовищные либеральные реформы 90-х годов, демографический ущерб от которых сопоставим с Холокостом. Не хочу примазываться, но то была катастрофа еврейского народа, а реформы 90-х годов, продолжающиеся и сегодня, — это продолжающаяся и сегодня Катастрофа нашего российского народа. В первую очередь русского, но далеко не только его.
И во всем этом либералам нужно оправдаться, потому что результаты их деятельности и их пропаганды слишком заметны. Кладбища в российских городах не спрячешь точно так же, как не спрячешь Освенцим. И либералы нашли выход: они последовали примеру партократов советской эпохи, которые все сравнивали с 1913 годом. Я хорошо помню, как еще в конце 70-х годов в моей школе в нас находили «родимые пятна капитализма». Беспомощные партократы, разрушавшие свою страну, использовали бездарного царя Николая II Кровавого как свое прикрытие и свое оправдание.
И точно так же наши либералы, которые понимают, что сколько веревочке не виться, кончику быть, и им придется отвечать за содеянные ими разрушения, жестокость, — точно так же они пытаются использовать для своего оправдания фигуру Сталина.
Ведь какова формула современного российского либерализма? Это формула всех 90-х и 2000-х годов:»разрешили врать и воровать и назвали это демократией и рынком».
— Очень четкая формула.
ДЕЛЯГИН: — Здесь еще важное слово «разрешили», оно многое проясняет в отношении российского народа к своему государству.
И вот точно так же, как партократы оправдывались Николаем Вторым, нынешние либералы пытаются оправдываться Сталиным. Мол, это не мы разрушили страну — во всем виноват Сталин.
Да, он, правда, ее сначала построил. Потому что мы живем в том, что построено либо при нем, либо по чертежам, которые сделаны при нем. После этого, к сожалению, принципиально новых вещей было сделано удручающе мало. И здесь мы приходим к оценке его исторической роли и исторической вины.
Я считаю, что самое правильное — это подход китайцев к Мао Цзэдуну. 70 на 30. 70% сделанного было правильно, 30% было ужасными ошибками, которые мы теперь с трудом исправляем. Точка, тема закрыта. Хотя Мао Цзэдун был более жестокий правитель, чем Сталин.
Но в чем действительная вина Сталина? Ответ прост: в возможности появления после него таких людей, как Чубайс, Гайдар, Гозман.
— Вы это серьезно, Михаил Геннадьевич?
ДЕЛЯГИН: — Очень хорошо помню, как в конце 80-х, будучи совершенно бессмысленным либералом, вооруженным «Новым миром» и прочими «Огоньками», столкнулся с человеком, уже тогда очень пожилым, который участвовал в создании ГУЛАГа и сам в него угодил в итоге.
— Как многие из них.
ДЕЛЯГИН: — Что называется, поделом, и он, в общем, это вполне спокойно признавал. Он придумал там хозрасчет и вводил его. И вот, владея всей информацией, этот ярый сталинист все мои жалкие юношеские наскоки разбивал в пыль, в ноль, в пустоту с фактами в руках. Я даже не подозревал, что такие факты бывают. И он ввел меня в полную потерю идентичности. Отчаявшись,
говорю: хорошо, что же, получается, что Сталин был хороший? — я к тому моменту уже не мог говорить политкорректным научным языком. Получается, что вся история моей семьи, многих других семей — это что, какие-то отдельные, выбивающиеся из этого потока случайные щепки? Лес рубят — щепки летят?
Нетипичный случай? Так, что ли?
И тут он пригорюнился и сказал: да нет, молодой человек, вы полностью правы, Сталин действительно был очень плохим. Только не потому, что вы сейчас напели, это все ерунда, извините уж за резкое слово. И затем он произнес чеканную формулу:»Сталин плох потому, что созданная им система породила Горбачева».
Это мне сказали в 1988 году, 22 года назад, и это было как удар грома. Я помню до сих пор все складки скатерти, которой был накрыт стол, и узор паркета.
То есть созданная Сталиным система оказалась нежизнеспособной. Она начала сгнивать уже при его жизни. Главная причина ее слабости — в том, что жестокость была настолько высокой, настолько сильной, в отдельных моментах, в отдельных местах настолько всеобщей, что разрушила жажду инициативы самого инициативного в мире народа. И разрушила жажду инициативы системы управления. Отбив вкус к инициативе, тем самым она отбила вкус к развитию. И как только был достигнут паритет в атомных вооружениях, как только доктрина гарантированного взаимного уничтожения обеспечила безопасность, — система начала рассыпаться просто потому, что исчезла прямая явная угроза.
А почему Сталин был слишком жестоким? Откуда эта инфернальная жестокость в отдельные моменты? — Из гражданской войны. Мы не представляем себе степень ее жестокости. Жестокость Великой Отечественной — это лишь отголосок гражданской войны. Это командиры гражданской войны вспомнили свою молодость и не более того.
Да, фронт был сплошным, и массы людей были большими — поэтому и потери были чудовищными, но в массе своей эта жестокость родом из гражданской войны.
Почему же Сталин не уходит в прошлое сегодня? Потому, что эту рану народную постоянно со сладострастием в своих корыстных целях расчесывают либералы.
Но главная причина — неэффективность нашей правящей бюрократии, на фоне которой Сталин действительно выглядит выдающимся творцом, гениальным стратегом, эффективным управленцем. Как только появится эффективная бюрократия, фигура Сталина в течение трех лет уйдет в учебник истории. И принцип 70 на 30 процентов будет работать.
Но сегодня, когда люди видят, что действительно был человек, который принял Россию с сохой, а оставил Россию с атомной бомбой, пусть даже многие деревни оставались с сохой, и сделал вещи невозможные, — на фоне огромного количества всяких деятелей, которые ничего не делают и только бесконечно трезвонят и болтают, Сталин превращается в идола.
Просто потому, что он достигал хоть каких-то результатов.
И нас ждут большие неприятности, потому что наша история ведет нас к возвращению Сталина. Да, более гуманного, более мягкого, потому что у нас нет жестокости гражданской войны, негде ее набраться.
Но все равно, что такое Сталин?
Первое — это обеспечение справедливости, любыми средствами, без оглядки на любые нормы, включая нормы морали.
И второе — это обеспечение развития любыми средствами, без оглядки на любые институты и любые нормы, включая нормы морали. В том числе социального развития.
У нас часто говорят: ой, вы знаете, это невозможно, у нас очень усталое общество. Знаете, уж более усталого общества, чем советское общество после гражданской войны, представить себе нельзя. Это было не просто усталое — это было изможденное общество. Общество, в котором, когда до конца 20-х годов человек падал на улицах в корчах и конвульсиях, это было нормально. Медики говорили: а, да, это контуженный, сейчас очухается. Или эпилептик. Тоже очухается — или не очухается. А люди верующие говорили: ну да, вот пришли к человеку те, кого он убил. Гайдар — настоящий, Аркадий Гайдар — в детской книжке мельком написал: «снились люди, убитые мной в детстве». Мы все помним, что он в 16 лет командовал полком, и мало кто знает, что в 18 лет его лечили в психической больнице от тяжелейшего расстройства. И в итоге вылечили.
Сталин при всем своем зверстве победил людей, которые были намного более жестокими, чем он сам. Троцкий, Бухарин и прочие каменевы, зиновьевы.
— Расстрелы в Красной армии перед строем ввел Троцкий.
ДЕЛЯГИН: — И применял в значительно больших масштабах, чем Жуков, включая расстрел каждого десятого. Хотя Жуков применял это в несравненно более цивилизованном и несравнимо более гуманистическом обществе — и потому шок от этих расстрелов был намного более страшным.
Феномен сталинской системы заключался в том, что в предельно изнуренном, измученном, измотанном обществе, методами социальной инженерии, в 20-е годы была создана пассионарность практически на пустом месте.
Индуцирована пассионарность.
Создана руками.
То есть наше сегодняшнее истощение и изнурение — это преодолимо. Вопрос — как, но это уже технологии, пусть и социальные. Вопрос в качестве управления.
Но это не гроб, это не кладбище, не могила. Мы стоим сегодня у порога не могилы нашего общества, но у порога новой дороги. Просто первые шаги по этой дороге, которая ведет в правильном направлении, будут неприятными. Но, в конце концов, первые шаги, особенно если двадцать лет валяться пьяным в канаве, первые шаги неприятны всегда. Но дорогу осилит идущий.
Через несколько лет мы начнем наш путь. Мы возьмем у нашего прошлого то, что было хорошо, и оставим ему ужасы и ошибки. У нас есть история, на которой можно учиться, и мы на ней выучимся. Как бы ни мешали нам либеральные и официозные фальсификаторы истории.
И мы должны помнить войну!
Источник: kp.ru